Давид Гроссман - Бывают дети-зигзаги

• Название: Бывают дети-зигзаги
• Автор: Давид Гроссман
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Детская проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-7516-1042-5, 978-5-9953-0166-0

На свое 13-летие герой книги получает не совсем обычный подарок: путешествие. А вот куда, и зачем, и кто станет его спутниками — об этом вы узнаете, прочитав книгу известного израильского писателя Давида Гроссмана. Впрочем, выдумщики взрослые дарят Амнону не только путешествие, но и кое-что поинтереснее и поважнее. С путешествия все только начинается… Те несколько дней, что он проводит вне дома, круто меняют его жизнь и переворачивают все с ног на голову. Юные читатели изумятся, узнав, что с их ровесником может приключиться такое. Ну а родителям — которые, вне всякого сомнения, тоже с удовольствием прочтут роман и, возможно, вспомнят, что сами когда-то были детьми-зигзагами, — останется лишь развести руками.

---

«Восемь».

— Восемь.

Снова тихий скрип.

Я почувствовал, что устал. С каждой цифрой я все глубже погружался в себя, в пучину собственной души. Сердце мое стало тяжелым, повисло, как капля, готовая сорваться в бездну, в черное топкое болото. Я испугался.

— Я больше не могу, — шепнул я Феликсу. — Я сейчас потеряю сознание.

— Еще чуть-чуть, — проговорил он. — Нельзя остановиться!

Вереницы чисел проходили перед моим взором, как в огромной бухгалтерской книге: шестерки, семерки, восьмерки сбивали меня с толку, плясали, требовали выбрать их, но я зажмуривался, отбивался от них, искал среди чисел ее, Зоару…

Я увидел ее на Лунной горе, с моим отцом. Он, она, гора в форме полумесяца, Зоара в луче света купается в алюминиевом тазу, и в ее округлившемся животе я, Ноник, и пусть она не любит по-настоящему моего отца, все равно ей еще удается быть счастливой у своего домашнего очага, в гнезде, которое отец построил для нее…

«Ноль»?

Но губы мои засомневались. Это не настоящий ноль, не полный ноль, это круг, что-то округлое, как ее живот, но не пустое внутри. Внутри этого нуля что-то бьется, пытается расколоть и прорвать его, что-то тяжелое и острое, оно рвется наружу, ввысь!

«Пять»?

— Попробуй пятерку, — пробормотал я.

— Еще одна цифра, — осторожно шепнул Феликс. — Одна, последняя.

Этого не может быть, подумал я, это против всякой логики. Я сижу здесь с закрытыми глазами и пытаюсь, как идиот, угадать число, которое кто-то придумал тринадцать лет назад. Бред.

У меня не было сил. Будто из меня вынули душу.

Но когда я снова заглянул внутрь себя, на меня вдруг наползло ее одиночество. Несмотря на ребенка, который только что родился и которого она, конечно, любила, она вдруг точно проснулась от чудесного сна. Проснулась, увидела пересохшую землю, безлюдную гору и моего отца, который, как ни печально это признавать, успел ей поднадоесть. И она почувствовала, что ей нет места ни здесь, ни где бы то ни было, и все чаще подъезжала на лошади к обрыву, и стояла там, на краю, и смотрела в пропасть, зовущую стрелой, острой стрелкой рвануться туда…

«Семь».

— Семь, — произнес я.

— Уверен? — переспросил Феликс. — Думай хорошо, это последняя цифра.

— Семь, — повторил я.

Наступила тишина.

Потом я услышал скрип рычажка.

И легкий щелчок в замке.

Феликс глубоко вздохнул.

Дверца ячейки открылась.

А я открыл глаза. В руке Феликс держал длинный деревянный футляр. К футляру была приклеена записка.

— Получилось, — проговорил он с великим удивлением. — Ты читал ее изнутри. Вот что значит одна кровь.

У меня пересохло во рту. Кажется, за эти десять минут я устал сильнее, чем за все наше путешествие. Хотелось лечь на пол и заснуть.

Феликс протянул мне футляр. На листке детским острым почерком было написано: «Нонику на бар-мицву. С любовью, мама».

— Открыть? — шепотом спросил я.

— Не сейчас. Нет времени. Надо убегать. Открываешь потом.

Я сунул подарок в задний карман. Когда я коснулся его, ко мне начали возвращаться силы. Феликс закрыл ячейку — теперь уже навсегда. Я снова набрал пять заветных цифр. Один. Два. Восемь. Пять. Семь.

— Какой же я дурак! — воскликнул я. — Можно было сразу догадаться.

— Как?

— Это дата моего рождения. Двенадцатое августа пятьдесят седьмого года.

— Один, два, восемь, пять, семь, — пробормотал Феликс. — Браво!

Мы посмотрели друг на друга и засмеялись.

— Ты можешь понимать, что этот день был для нее самый важный, — сказал Феликс. — Не забывай.

— Пойдем скорей, — заторопил его я. — Пока нас здесь не поймали.

— Секунду, Амнон. Феликс обещал, Феликс делает.

Он достал из-за воротника золотую цепочку, снял с нее колосок и протянул его мне. На цепочке остался только медальон в форме сердца. Феликс взвесил его на ладони и взглянул на осиротевшую цепочку.

— Вот и все, — грустно улыбнулся он. — Заканчивались золотые колоски.

Я повесил колосок на свою цепочку рядом с пулей.

Мы прошли первую железную дверь. Вторую. И одновременно поняли: что-то не так. Переглянулись. Охранника за столиком не было. Феликс сделал шаг назад. Прижался к стене. Глаза у него сузились, как у дикого зверя, а губы побелели.

— Попались, — шепнул он, и лицо его исказилось гневом: как же он мог так опростоволоситься? — Ла-драку! Поймали Феликса!

Он все сильней прижимался к стене, точно надеясь пройти сквозь нее. Глаза забегали, на лбу выступила капля пота. Он был в панике: пути к бегству отрезаны.

На лестнице показалось дуло пистолета. Времени на раздумья не было. Все теперь зависело от моего профессионализма и моей реакции. Я тоже достал пистолет — пистолет своей матери. Одним движением взвел курок. Расставил ноги пошире, для устойчивости. Оперся правой рукой на левую. Поднес пистолет к глазу. На это ушло менее секунды. Не зря я столько времени тренировался. Я ни о чем не думал. «Не думать — действовать! — Так учил меня отец. — Инстинкт выручит тебя. Оружие к бою!» Я зажмурил левый глаз, а правым взглянул чуть выше дула.

Он спускался по лестнице очень осторожно, медленно, стараясь не выдать себя. По этим движениям я понял, что имею дело с профессионалом. Но страха не было. Тысячи часов, проведенные с отцом на полигоне, готовили меня именно к такой минуте. Палец мой лег на курок.

За пистолетом показалась рука.

Грубая, загорелая.

И лицо. Широкое, с крупными чертами.

И все тело, крепкое и приземистое, без шеи — голова лежит прямо на плечах.

— Не двигаться! Полиция! Глик, два шага вправо. Нуну, брось пистолет.

Отец был небрит и черен от усталости.

ГЛАВА 29 …И ПОСМОТРИМ, БЫВАЮТ ЛИ НА СВЕТЕ ЧУДЕСА

И что теперь?

«Не думать! Огонь! Тот, кто выстрелил первым, расскажет об этом внукам!» Так он меня учил. Но ведь внук здесь я! «Положись на свои инстинкты!» Но какие именно инстинкты он имел в виду? Профессиональные или сыновьи? Или внучьи? Внуческие…

— Нуну, брось пистолет, — снова велел мне отец чересчур спокойным голосом.

Пистолет в его руке дрожал. Впрочем, в моей тоже. И вдруг отец изменился в лице. Разглядел, что за пистолет я держу в руке.

Женский пистолетик, украшенный перламутром.

Уже стрелявший в него.

Изменивший его жизнь.

И я увидел, как память, вырвавшись из прошлого, ударила в него, и на долю секунды он снова оказался там, на шоколадной фабрике. Он уже не видел меня: ее пистолет снова целился в него, и в мире не было никого, кроме них двоих. Я тоже не мог совладать с дрожью в пальцах, и оба пистолета описывали круги, танцевали один перед другим какой-то змеиный танец.

— Брось пистолет, чертова кукла! — выкрикнул он в отчаянии, умоляюще.

Но я не бросил.

И по сей день мне трудно вспоминать об этой минуте. Но чем старше я становлюсь, тем меньше думаю о себе в ту минуту и тем больше — об отце. О том, каково было ему видеть, что в него целится собственный сын. Словно все годы, проведенные с ним, и все, что он вложил в меня, — все исчезло, перестало существовать, как только я взял в руки ее оружие.

Словно она ранила его дважды.

— Ладно, па, — шепнул я. — Не бойся. Я не буду стрелять.

— Медленно опусти пистолет, не волнуйся… Теперь брось его.

— Ладно. — Я медленно опустил дуло. И замер. — А что будет с Феликсом?

— Глик отправится туда, где ему самое место. В тюрьму.

— Нет. — Я снова поднял пистолет. — Я не согласен.

— Ты — что?!

Я узнал это его выражение лица. Он покраснел, прищурился, и между бровями обозначился угрожающий восклицательный знак.

— Я не согласен. Дай ему уйти.

— Нуну, не сходи с ума! Брось пистолет! Ну?

— Не брошу. Сначала пообещай, что отпустишь его.

Лицо его исказил гнев:

— Он похитил тебя! Это ты понимаешь?

— Он меня не похищал.

— Замолчи!

— Если ты не отпустишь его… — начал я, и багровый туман заполнил мою голову.

— То что? Что ты сделаешь? — с издевкой спросил отец, покачав пистолетом.

— Я… Я выстрелю!

— В кого? — спросили хором отец и Феликс.

— В… в него! В Феликса! — вдруг нашел я ответ.

— Не понимаю, — сказал мой отец. — Ты его застрелишь? Ты знаешь, что он твой дед?

— Мне все равно! Мне плевать! И на него, и на тебя! Оставьте меня в покое! Отпусти его, не то я в него выстрелю!

Туман в моей голове становился все гуще. От переживаний последних дней кружилась голова. Выстрелю. В Феликса. В себя. В отца. Всех застрелю. Устрою побоище. Уничтожу целое семейство. Покончу с собой и убегу. Буду бороться с добром и злом. Буду за гранью добра и зла!

Я кричал, я выплевывал осколки предложений, я бил ногой о стену и железную дверь. Извержение вулкана Файерберг! И еще я хотел, чтобы отец увидел, что я действительно могу взорваться. Чтобы понял, как я опасен в гневе.