Пётр Киле - Дневник дерзаний и тревог

• Название: Дневник дерзаний и тревог
• Автор: Пётр Киле
• Жанр: Биографии и Мемуары

Дневник писателя – это и записи в ходе работы, и отклики на злобу дня, и воспоминания, а в наше время и участие в блогах, словом, как сказал поэт, «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет».

---

«Герой нашего времени» Лермонтова не только уникальная классическая проза, это высокая поэзия по языку. Классика требует и классических средств при экранизации, что для современного российского кинематографа непостижимая высота, проще играть на снижение, ведь за это платят в СМИ. Зная это, я и не думал смотреть фильм, но, переключая каналы, натыкался на кадры, которые никак не могли быть связаны с романом Лермонтова.

Посудите сами. В каком-то ангаре у бочки с водой молодой человек в военной форме XIX века моет руки, к нему подходит вроде бы солдат с обвинениями, которые столь невыносимы, что тотчас получает страшную оплеуху. Молодого человека зовут Григорий Александрович. Как! Это и есть разрекламированный фильм «Печорин»? Нет, не стану смотреть, мне не нужна эта варварская паутина, которую пытаются набросить на создание гения.

Эпизод наскозь выдуманный, но приговор герою уже вынесен авторами фильма, ясна и эстетика фильма - игра на снижение как и главного персонажа, так и всего содержания романа, настоенного на поэзии и мысли, на красоте природы и женщин. Если эта высота недоступна для создателей фильма, это можно понять, извинить, но игра на развенчивание героя романа и его автора, становится ясно, это цель, заказ, что в духе нынешних СМИ.

Переключая каналы, вижу: то же самое во всех современных фильмах и сериалах российского кинематографа - гримасы «разрухи в мозгах создателей», нечто вроде головы Горгоны Медузы со сплетеньем змей Рубенса, что экспонируется сегодня в Эрмитаже.

Любой кадр российского кинематографа выдает нечто ущербное, случайное, с уничижением достоинства человека и жизни его, что распространяется и на историю России и на русское искусство, на высшие его достижения.

Как ни прискорбно, любой кадр из американского кинематографа, в отличие от российского, на порядок выше, можно смотреть, все выверено... Переключаю канал: молодой человек в военной форме входит в дом, где собирается снять квартиру, - во дворе куры, бабы, детвора, шум и гам, - в окна ничего, кроме развешанного белья, не видать.

А как у Лермонтова? «Вчера я приехал в Пятигорск, нанял квартиру на краю города, на самом высоком месте, у подошвы Машука: во время грозы облака будут спускаться до моей кровли. Нынче в пять часов утра, когда я открыл окно, моя комната наполнилась запахом цветов, растущих в скромном палисаднике. Ветки цветущих черешен смотрят мне в окна, и ветер иногда усыпляет мой письменный стол их белыми лепестками. Вид с трех сторон у меня чудесный...»

Высокое - те же горы Кавказа - не занимают создателей фильма. Персонаж скороговоркой бормочет несколько строк из дневника Печорина, как школьник, и отправляется к Источнику, где собирается водяное общество, - как он там вышагивает, поводя плечами, скорее под Грушницкого, чем Печорина у Лермонтова. Переключил на американский боевик, который уже видел, - зачем мне жалкая имитация классического романа, в котором каждая строка дышит поэзией жизни и мысли. Подделка забудется завтра.

Жаль только, если школьники не прочтут «Героя нашего времени», а содержание романа станут пересказывать по фильму, получив искаженное представление о Лермонтове, который был всегда особенно любим русской молодежью даже рядом с Пушкиным.

Все высокое в русской истории и русском искусстве подвергается искажению и клевете непрерывно вот уже 15 лет - и этому нет конца.

Какую же роль играют СМИ в России? «Разруха в мозгах создателей» ежедневных подделок продолжается, обретая все более клинический случай. Его анатомию представил на своей картине Рубенс. Не стоустая Молва, а голова Горгоны Медузы со сплетеньем змей, искажающая все прекрасное на Земле, - вот что такое современные российские СМИ.

Где ты, Персей?

Станционный смотритель

 21.07.07

В вагоне пригородной электрички я вынул залежавшиеся страницы «ЛГ» из рюкзака и просмотрел в пропущенной колонке «Дневник учителя» статью под названием «Ай да Пушкин!» Писала учительница о том, как она всякий раз, когда ученики проходят, «что «Муму», что «Тихий Дон», она эти вещи перечитывает, «независимо от объема». Очень серьезная учительница.

Так, она перечла «Станционного смотрителя» Пушкина, «читанного, наверное, раз сто», и ее посетили  мысли, «никогда ранее не приходившие в голову. (Но никогда ранее я не была и матерью почти взрослого сына.) А вот теперь поди ж ты...».

Далее следуют мысли учительницы по поводу перипетий фабулы и судеб старого смотрителя и его дочери Дуни. У нее теперь все перевернулось. Как ее учили и как она сама учила, сочувствовать бедному и униженному, оказывается, неверно, смотритель сам виноват, он слеп, «слепой смотритель» - какой оксюморон, почище, чем «живой труп», восторгается учительница. Ее радуют мысли, то есть домыслы, отвечающие нынешним реалиям.

Вообще создается впечатление, что речь не о повести Пушкина, а о дамском романе с перипетиями увоза дочери старика в столицу богатым Ромео; старик убивается напрасно и решается спасти дочь от панели, а увидел ее в роскоши, что окончательно сбивает его, как полагает учительница, поскольку он слеп, не может понять, что у детей другая жизнь, в роскоши или на панели (а крайности сходятся)...

Вот к чему относится упоминание о «почти взрослом сыне». А не будь его у учительницы? Были бы те же 15 лет, в какие даже у постоянного читателя классики все нравственные понятия перевернулись. Это разруха в мозгах, по выражению Станислава Говорухина. Это каша в учебниках по русской истории, как заявил недавно президент Путин, один из тех, кто заваривал эту кашу, а теперь решился расхлебывать. Винить учительницу не в чем. Это наша общая беда.

Нравственные понятия были и остались с языческих, христианских, советских времен одни и те же. Это видно по классической литературе всех времен и народов. Беда наша в том, что эти понятия перевернули, переменили в них знаки. Пушкин в крайней степени отчаяния проговорил: «На свете счастья нет, но есть покой и воля».

Учительница упоминает слова Пушкина, не слыша боли в его голосе. Она утверждает: у детей другая жизнь, старшим поколениям - «покой», новым - «воля». Старшим поколениям - вечный покой, новым - воля, - голубая мечта русского либерализма ради свободы, демократии, то есть торжества чистогана. 

«Литературная газета» в последние годы весьма решительно стала выступать против этих крайностей, перевернутых ценностей, что можно только приветствовать. Но статейка «Ай да Пушкин» просилась ведь на последнюю страницу. Домыслы учительницы смехотворны. Бедные школьники! А слова Пушкина, вынесенные в название? Ведь все знают продолжение. Поэт мог так выразиться про себя, да в частном письме, но в устах другого, у учительницы, звучит как прямое ругательство.

Я перечел «Станционного смотрителя», не знаю, в который раз.. Повести Пушкина - явление исключительное даже рядом с его лирикой. Это однажды почувствовал Лев Толстой, в пору работы над «Анной Карениной», а смолоду прозу Пушкина находил «голой»; - у нас считают ее детской, - он писал Голохвастову: «Давно ли вы перечитывали прозу Пушкина? Сделайте мне дружбу - прочтите с начала все «Повести Белкина». Их надо изучать и изучать каждому писателю. Я на днях это сделал и не могу вам передать того благодетельного влияния, которое имело на меня это чтение.

Изучение это чем важно? Область поэзии бесконечна, как жизнь; но все предметы поэзии предвечно распределены по известной иерархии, смешение низших с высшими, или принятие низшего за высший есть один из главных камней преткновения. У великих поэтов, у Пушкина, эта гармоническая правильность распределения предметов доведена до совершенства.

Я знаю, что анализировать этого нельзя, но это чувствуется и усваивается. Чтение даровитых, но негармонических писателей (то же музыка, живопись) раздражает и как будто поощряет к работе и расширяет область; но это ошибочно; а чтение Гомера, Пушкина сжимает область и, если возбуждает к работе, то безошибочно».

В маленькой повести «Станционный смотритель» и возникает беспредельная область прекрасного, в которой действительность 10-20-х годов XIX века в России, оставаясь такой, какая была и есть, вместе с тем преображена гармоническим распределением предметов поэзии, что доступно лишь классике да из высшего ряда.

Все происходит, как во сне, а воспроизводится как воспоминание, - здесь нет места беллетристике, это сфера «даровитых, но негармонических писателей», повествующих о том, что и как бывает в жизни, - перед нами высший нравственный мир, где и все происходит по высшим критериям, как в «Илиаде» Гомера или в романах «Евгений Онегин», «Война и мир».

Пушкин заранее заступается за своего героя: «Сии столь оклеветанные смотрители вообще суть люди мирные, от природы услужливые, склонные к общежитию, скромные в притязаниях на почести и не слишком сребролюбивые». По сути, это характеристика как Самсона Вырина, так и Дуни. Это та нравственная высота, на которой они живут, а дочь еще отличалась поразительной красотой.