Нора Букс - Эшафот в хрустальном дворце: О русских романах В. Набокова

• Название: Эшафот в хрустальном дворце: О русских романах В. Набокова
• Автор: Нора Букс
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 1998
• ISBN: 5-86793-033-5

Исследование французского литературоведа посвящено шести романам русского периода в творчестве В. Набокова («Машенька», «Король, дама, валет», «Камера обскура», «Приглашение на казнь», «Подвиг» и «Дар»).

---

У Пушкина существуют обе категории: дар и ремесло.

                                   …Ремесло
Поставил я подножием искусству, —

(Т. VI, с. 157)

говорит о себе Сальери. Ремесло соотносится с логикой, понятностью, нормой:

Музыку я разъял как труп. Проверил
Я алгеброй гармонию… —

(Т. VI, с. 158)

дар — с непредсказуемостью, тайной, с нарушением нормы, с безумием:

Где ж правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений — не в награду
Любви горящей, самоотверженья,
Трудов, усердия, молений послан,
А озаряет голову безумца.

(Т. III, с. 167)

В романе Набокова условие признания дара современниками подвергается абсурдированию, «…но в конце концов он никогда не сомневался, что так будет, что мир, в лице нескольких сот любителей литературы, покинувших Петербург, Москву, Киев, немедленно оценит его дар» (с. 15), — думает Годунов-Чердынцев, узнав о рецензии на свой сборник стихов. Однако рецензия оказывается фикцией.

Поэт сам признает свой дар в стихах, обращенных с благодарностью к родине. Его слова служат отсылкой к шестой главе «Евгения Онегина» А. Долинина[245]. Годунов-Чердынцев сочиняет стихи: «Благодарю тебя, отчизна, за чистый и какой-то дар. Ты, как безумие…» (с. 36). Тут снова пародийно пропевается пушкинский мотив: дар «озаряет голову безумца» (с. 28).

«Благодарю тебя, Россия, за чистый и… второе прилагательное я не успел разглядеть при вспышке — а жаль. Счастливый? Бессонный? (Ср.: Сальери мечтает о „творческой ночи“[246]. — Н. Б.) За чистый и крылатый дар. Икры. Латы. Откуда этот римлянин?» (с. 36).

Знаменательно, что в окончательном варианте этого стихотворения слово «дар» исчезает:

Благодарю тебя, отчизна,
за злую даль благодарю!
Тобою полн, тобой не признан,
я сам с собою говорю.
И в разговоре каждой ночи
сама душа не разберет,
мое ль безумие бормочет,
твоя ли музыка растет…

(с. 66) —

но оставляет следы: «безумие» и «музыка», которые в отражении пушкинского текста меняются местами.

Наряду с этим в повествовании «дар» обесценивается. «Спеша на следующую пытку, Федор Константинович вышел с ним [учеником. — Н. Б.] вместе, и тот, сопровождая его до угла, пытался даром добрать еще несколько английских выражений» (с. 181). Вот еще пример семантического скольжения: «Как литератору, эти упражнения [шахматные. — Н. Б.] не проходили ему даром» (с. 191).

Вернусь, однако, к приведенной выше цитате: «Благодарю тебя, отчизна, за чистый и какой-то дар…» (с. 36). А. Долинин связывает эти строки Набокова со стихами Пушкина «Дар напрасный, дар случайный…» и строфой XLV шестой главы «Евгения Онегина». Наблюдение сделано на основании знакомства с набоковским архивом и кажется точным. Возражение вызывает другое предположение Долинина. Он возводит последние слова приведенной цитаты: «За чистый и крылатый дар. Икры. Латы. Откуда этот римлянин?» (с. 36) — к двум стихотворениям Пушкина: «В прохладе сладостных фонтанов…» и «Мы рождены, мой брат названый…», — дающим, по его мнению, то же каламбурное чтение «и крылатый = икры латы» (Звезда, с. 169). Однако в стихах Пушкина (Долинин приводит опорные для своего предположения цитаты в сноске 3, с. 177) присутствует только: «прозорливый <и> к[рылатый] поэт…» и «слог могучий и кры<латый>». Следует заметить, что набоковская отсылка к Пушкину восходит через его текст (или вслед за ним) к Платону, к его известному определению поэта: «Поэт — это вещь легкая, крылатая, священная».

Что касается последних слов цитаты «Икры. Латы. Откуда этот римлянин?» (с. 36) — они отсылка к другому адресату, к Энею, герою поэмы Вергилия, основателю Рима, первому римлянину. «Romane, memento», — обращается к нему в Царстве мертвых Анхиз (Песнь VI, строка 851). Набоковский текст обнаруживает переплетение пушкинских и вергилиевских мотивов: утраченная родина, великое назначение героя, избранничество, отмеченное в романе поэтическим даром, и будущая слава, связываемая с отечеством. Ср. в романе — Зина говорит Федору: «Я думаю, ты будешь таким писателем, какого еще не было, и Россия будет прямо изнывать по тебе, — когда слишком поздно спохватится…» (с. 409). Мотив Энея протягивается в «Дар» из «Подвига» (см. гл. III), он реализуется тут маргинально, но следы его обнаруживаются на протяжении всего повествования. Например, покупая ботинки, Федор думает: «Вот этим я ступлю на брег с парома Харона» (с. 74). Ср. в «Энеиде» (Песнь VI, строки 410–416). Другая отсылка к поэме приводится далее в тексте главы: см. перевод 302-й строки из песни VI (с. 86–87).

Но набоковская аллюзия числом этих адресатов не исчерпывается. Стихи Федора «Благодарю тебя, отчизна / За злую даль благодарю…» (с. 66) являются ответом на стихи Г. Адамовича, пародийное воспроизведение которого в образе Христофора Мортуса в романе «Дар» многократно отмечалось критиками (см., например, ту же статью А. Долинина в журнале «Звезда»).

Цитирую:

За все, за все спасибо: за войну,
За революцию и за изгнанье.
За равнодушно-светлую страну,
Где мы теперь «влачим существованье».

Нет доли сладостней — все потерять.
Нет радостней судьбы — скитальцем стать,
И никогда ты к небу не был ближе,
Чем здесь, устав скучать, устав дышать,
Без сил, без денег, без любви,
В Париже.

Стихотворение было напечатано в парижском литературном журнале «Новый корабль» в 1928 году (№ 4. С. 3).

Фигурой для подражания в «Даре» становится треугольник из «Евгения Онегина»: Онегин — Ольга — Ленский. Его пародийное отражение в романе — треугольник: Яша — Рудольф — Оля. Яша Чернышевский — молодой поэт, изучал в Берлинском университете философию и «писал стихи на переводно-немецкий манер» (с. 47). Ср. у Пушкина:

По имени Владимир Ленский,
С душою прямо геттингенской,
Красавец, в полном цвете лет,
Поклонник Канта и поэт.

(II. VI. 5–8)

Эффект пародии создается смешением полов: Яша влюблен не в Ольгу, а в Рудольфа. «„Я дико влюблен в душу Рудольфа“, — писал Яша своим взволнованным, неоромантическим слогом» (с. 51). Ср. о Ленском:

Ах, он любил, как в наши лета
Уже не любят; как одна
Безумная душа поэта
Еще любить осуждена.

(II. XX. 1–4)

«Я влюблен […] в ее здоровье, в жизнерадостность ее» — продолжает Яша, (с. 51). Ср. качества Ольги:

Всегда как утро весела.

(II. XXIII. 2)

И далее ее портрет:

Улыбка, локоны льняные,
Движенья, голос, легкий стан.

(II. XXIII. 6–7)

С ним сходен портрет Рудольфа: «…был он бледноволос, быстр в движениях и красив, — жилистой, лягавой красотой» (с. 50).

В «Даре»: «Как это ни странно, мысль исчезнуть всем троим, дабы восстановился — уже в неземном плане — некий идеальный и непорочный круг, всего страстнее разрабатывалась Олей» (с. 54), но поверил в нее больше всех Яша и застрелился. Ср. о Ленском:

Он верил, что друзья готовы,
За честь его принять оковы.

(II. VIII. 5–6)

«Честное» самоубийство в романе становится пародируемой темой, что переводит в статус пародирующей — самоубийство «фальшивое», каковым является разыгранное самоубийство героя романа Чернышевского «Что делать?» Лопухова. В этой связи симптоматичен намек: «Чернышевский в 50-х годах подумывал о самоубийстве» (с. 263). Такая перестановка осуществляется в системе этических принципов шестидесятников, обнажая сквозь прием их смысловое содержание. Аналогичная подмена происходит и в воспроизведении темы «дуэли»: дуэль Пушкина (с. 263) и «шутовская дуэль палками» (с. 258) Чернышевского; отказ его от дуэли в случае с офицером, оскорбившим жену. Вместо честного вызова Чернышевский «домогается отдать дело на суд общества офицеров, — не из соображений чести, а лишь для того, чтобы под рукой достигнуть сближения офицеров со студентами» (с. 299). Понятие личной чести вытесняется политическим заданием и низводит первое до ничтожной щепетильности. В этом контексте прочитываются фразы, «летавшие» на собрании Общества Русских Литераторов — потомков, как, например: «вы не дуэлеспособны» (с. 363).

Возвращаясь к теме треугольника, следует отметить, что в главе V, во втором вымышленном диалоге Годунова-Чердынцева с Кончеевым речь снова заходит о Яше Чернышевском:

«„А вы знаете, где мы с вами находимся? Вон за этой ожиной, внизу застрелился когда-то сын Чернышевских, поэт“, — говорит Чердынцев[247].