Ж. Славинский - Заря Айваза. Путь к осознанности

• Название: Заря Айваза. Путь к осознанности
• Автор: Ж. Славинский
• Издательство: ОАО "Издательская группа "Весь"
• Жанр: Эзотерика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9573-1994-8

---

Что мне было ответить ему? Ненад, как и остальные наивные дети, полагал, что я знаю ответы на все вопросы. Я посмотрел поверх его головы в окно. На большом шкафу стояла розовая свеча. Когда-то вместе с Лидией мы зажигали ее. Мы ели при ее свете, когда Ненад спал.

— Бабушка, — сказал я тихо, — сейчас в Меоне, в небытии, куда попадает свет от сгоревшей свечи.

Я разогрел ему мусаки с баклажанами, которую оставила ему в холодильнике Лидия. Попытался выпить молока и сам, но едва смог сделать глоток, так что я лишь играл со стаканом. Говоря со мной, Ненад пристально смотрел на меня. Он не сказал ни слова про Лидию.

— Ты в ПОРЯДКЕ?

Я улыбнулся.

— Через день-два я буду в порядке, Ненад.

— Понимаю, пап. Все пройдет. Мы заживем хорошо. Мы так отлично ладим друг с другом.

— С тобой легко находить общий язык, Ненад.

Уставившись в потолок, я долго лежал на кровати Лидии. Ненад, читая в своей комнате, передвигался по ней так тихо, что я едва мог слышать его шаги через открытую дверь. Перед глазами пробегали образы из детства вперемешку с беседами «Интенсива», лицами его участников и воспоминаниями о своих просветлениях после трудных моментов. Эти картинки неоднократно возвращались обратно ко мне, слегка меняясь в деталях. Они неотступно заполоняли мою голову, словно хотели передать какое-то послание, и каждое новое возвращение этой киноленты сопровождалось более сильным и сконцентрированным зарядом в теле. Только полностью обезвоженная пустота может вызвать такие муки, думал я. Люди напиваются, играют в азартные игры, ненавидят или мстят, чтобы как-то расшевелить пустоту, давление которой невыносимо. Поиски Стояна были бессмысленными и не принесли бы особого облегчения. Он был настоящим другом, но, как компас, указывал лишь в одну сторону. Он продолжил бы с того момента, где в прошлый раз остановился, — что я зашел слишком далеко со своей пустой дорогой, и что все происходящее вокруг было следствием таких ошибок. «Я предупреждал тебя, — мог я слышать его слова, — что можно было предвидеть такое развитие событий. Никогда не поздно совершить правильные вещи, сесть за науку, журналы, периодичные издания...»

Я неохотно должен был признать, что именно такой образ жизни приносил ему удовлетворение. Его жизненный путь был похож на серию набросков: лучший студент, ассистент профессора, затем профессор... Он поглядывал на членство в Академии наук, и от одной только мысли, что его примут туда, ерзал в кресле. Окружающие высоко отзывались о нем, хоть и не многие любили его так, как я, несмотря на его честность, уравновешенность и тактичность в отношениях с другими. Получив докторскую степень или достигнув чего-то еще, он не остался бы сидеть один в кресле, чтобы созерцать человеческую неблагодарность.

Мысль о том, чтобы позвонить Младену, исчезла в тот же миг, как появилась. Теперь от него нельзя было добиться поддержки, он, скорее всего, днями не просыхал. Наверное, он чувствовал свою причастность к этому несчастному событию. Ему, пожалуй, сочувствие было куда нужнее, чем мне.

Питер Пэрриот витал в своем мире фантазий, разговаривая с космическим Разумом. Он воспринял бы подобные события как очередной этап моего процесса взросления. У него не было ни жены, ни детей. Кажется, никто из тех, кого я считал Учителем или Мастером, не сталкивался с такой ситуацией. По окончании тренинга по АСТ три сотни человек ринулись пожимать руку Акерману. Окружающие либо завидовали, либо высоко ценили Алхимика. Ученики Йогендры лили слезы лишь при произнесении его имени, воздавая ему должные почести за все то, что он для них сделал...

Но где мог найти поддержку я? Моя жизнь состояла из рассказов, а не из реальных событий. Я плакал во время всех значимых переживаний, как какая-то истеричная женщина. Матери, осыпающей любовью и заботой, больше не было. Единственная женщина, которую я любил, сейчас заботливо убирает волосы с костюма другого мужчины. Я увидел мысленную картинку того, как рука Лидии тянется к отвороту Синиши, и меня прямо в грудь снова проколола раскаленная игла. Мне хватило одного дня, чтобы ее полюбить, думал я, но понадобится вся оставшаяся жизнь, чтобы забыть. Может быть, я проживу достаточно долго, чтобы стереть ее из моей памяти. Скорее всего, я умру от этих попыток — такие мысли и образы всплывали в процессе перепроживания событий последних дней и часов, и конца тому не было видно.

Мне нужно было освежиться. Я закрыл за собой дверь и аккуратно повернул ключ в замке. Я хотел совершить быструю и долгую прогулку, но, измотанному вконец, мне не удалось этого сделать. После первых же двух шагов я остановился и едва мог оторвать ноги от земли. Образы и мысли все так же неуклонно появлялись в моей голове, но теперь уже значительно медленнее. Я мог проследить за их созданием и развитием, мгновением колебания, в какую сторону им повернуть, и, наконец, исчезновением. Пустота по-прежнему отягощала мое сознание, появлялись какие-то отдельные мысли, и я ощущал сильное тепло в теле, ползущее от спины к голове. Когда я дошел до моста на реке Сава, ведущего к Новому Белграду, начался дождь. Наконец-то со мной что-то реально происходило — я становился мокрым от падающего на меня дождя. Это дало мне повод подумать — вернуться мне или гулять дальше. С западной части Земуна сверкнула молния, и прогремел гром. Перейдя мост, я медленно побрел вдоль реки, пока не дошел до того места, где она сливалась с Дунаем. Рядом с берегом плавали пластиковые пакеты, старые газеты и ветки деревьев. По ту стороны реки, под Калемегданским холмом, я разглядел валы из полуразвалившихся сырых кирпичей. Именно на том месте я сидел в день, когда намеревался признаться Стевиче, что не являюсь его отцом. С тех пор прошло тринадцать или четырнадцать лет, и, тем не менее, казалось, что это было только вчера. Тогда меня терзала депрессия, но по сравнению с тем, что я чувствовал сейчас, она представляла собой какую-то детскую хандру. Прогремел сильный гром. Гроза была одной из тех редких вещей, которые всегда заставляли меня нервничать, но теперь мне на нее было наплевать. Молния, ее удары, чья-то смерть, чье-то рождение — бесконечная карусель, которая ждет лишь секунду, чтобы одному дать слезть, а другому — на нее забраться. Во время моей медленной прогулки я начал потихоньку отделяться от тела, но и этот феномен казался мне в данный момент незначительным. Я видел свое тело под углом сверху. Оно было похоже на бессознательный манекен. Судьба высушила его, оно было полым — тонущий корабль покинула команда.

И в этот момент над устьем реки разорвались небеса, и на Военный Остров пролился золотой свет, несмотря на то, что там, где я стоял, все еще лил дождь. В трещине между темными тучами я увидел рыхлые слои белых облаков, а над ними — бледно-голубое небо. В этом смешении цветов и тучевых масс, раскачивающихся под яростью ветра, показался образ беловолосого розовощекого старика. Он смеялся и смотрел прямо на меня. Я с трудом поднял голову, чтобы разглядеть этот необычный образ, который менял выражение лица в зависимости от движения туч. Это наверняка должен был быть Спирилен. Он выглядел точно так же, как тогда, на лугу в Виолин До и в сарае бабушки.

«Что же происходит со мной, — подумал я, — это галлюцинации, и я схожу с ума, что же еще?» Этот образ казался мне слишком реальным, и я обернулся, чтобы посмотреть, не было ли кого-нибудь поблизости, кто бы тоже заметил эту необыкновенную форму облаков. Под проливным дождем никого, кроме меня, не оказалось.

Появление лица Спирилена не принесло мне облегчения, на которое я на мгновение понадеялся. Теперь в его образе я больше не видел никакого смысла. Кроме того, я подумал, что, возможно, не так понял его указания и попусту потратил свою жизнь. Я посмотрел на другую сторону Савы. Стоит ли мне дойти до того места, где я уснул тем днем, в который отправлялся навестить Стевичу? Но вода наливалась мне в ботинки, и ощущение того, что там мне станет лучше, испарилось.

Бессмысленно отправляться в места, которые когда-то были значимыми для тебя. Такое случается лишь в сказках, а здесь — суровая, пустая жизнь. Я медленно шел дальше, в то время как дождь лил все сильнее и сильнее. В голове промелькнули мысли о болезни и смерти. Я увидел отрывки образов собственных похорон: плачущие лица участников «Интенсива», собравшихся вокруг свежевырытой могилы, членов семьи и друзей. Там была и мать, живая, с заплаканными глазами и трясущимися ногами, склонившаяся над Лидией и отцом, на лицах которых было страдание и отчаяние. Все было безнадежно. Вызывающие когда-то острые чувства образы, в которые я мог погружаться часами, больше не оказывали на меня никакого воздействия.

Куда идти и на что надеяться? Я не смог найти никакого смысла в советах моих друзей и доброжелателей писать книги, полные сносок, которые никто не читает. Социальная жизнь — колесо, в котором бегают двуногие крысы, и где-то перед ними сверкают мысли об успехе и справедливости. Не было никакой разницы между революцией или контрреволюцией, идеологией, творческим движением или философией, борьбой за женские права, гомосексуалистами или национальными меньшинствами. Были простые бесконечные повороты колеса, при которых от первоначальных целей либо отказывались, либо их искажали. Ни одна великая идея, восхищавшая людей, не задерживалась во времени. Чем бы я мог вообще заняться на этой планете с заброшенной землей и колючими рощами безнадежности? Ни в одном христианском Писании Иисус не смеялся и не улыбался. Он знал, что этот мир — поле битвы тьмы, обиды и космической неудачи.