Александр Воронцов-Дашков - Екатерина Дашкова: Жизнь во власти и в опале

• Название: Екатерина Дашкова: Жизнь во власти и в опале
• Автор: Александр Воронцов-Дашков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03295-8

Жизнь Екатерины Романовны Дашковой (1743–1810) богата событиями даже по меркам бурного XVIII столетия. Родившись в семье одного из самых влиятельных сановников империи, графа Воронцова, она получила блестящее образование и внесла немалый вклад в дело просвещения России. Екатерина II, бывшая в молодости подругой Дашковой, поручила ей руководить сразу двумя высшими научными учреждениями — Императорской Академией наук и Российской академией. Непростой характер «Екатерины Малой» заставил ее пережить опалу, ссылку, клевету врагов и непонимание родных. В одинокой старости, пытаясь оправдаться перед потомками, донести до них свои идеи, она создала «Записки» — замечательный памятник русской словесности. К 200-летию со дня кончины Екатерины Дашковой приурочен выход в серии «ЖЗЛ» ее фундаментальной биографии, написанной прямым потомком — американским историком Александром Воронцовым-Дашковым.

---

В конце концов, неприятие Дашковой развлечений и веселости двора привело к колкостям и насмешкам над ней друзей и родственников[64]. Гордая и независимая, она пыталась как можно лучше скрывать свои чувства одиночества и неудовлетворенности. Она продолжала свои занятия, и книги стали ее главным интересом. Благодаря своей эрудиции она сошлась с Иваном Шуваловым, «ревнителем муз» и любовником императрицы Елизаветы. Франкофил и покровитель литературы, искусств и наук в России, он вместе с М. В. Ломоносовым основал в 1755 году Московский университет и стал его первым куратором. Он также создал в Петербурге Российскую академию художеств, которую возглавлял до 1763 года. Его дом находился рядом, на углу Невского проспекта и Большой Садовой, и в течение нескольких лет Дашкова принимала участие в его литературном кружке — месте сбора наиболее влиятельных русских писателей XVIII века. Там, в ярко освещенной угловой комнате, интеллектуальная элита Петербурга собиралась по вечерам, чтобы обсуждать искусство, литературу и философию. Многие годы собрания у Шувалова посещали Ломоносов и Сумароков, известные своими шумными и горячими спорами; бывал здесь и вечно хмельной Костров, переводчик Гомера. Среди участников были Державин и денди Богданович, который всегда был одет по последней французской моде и отказывался обсуждать свои сочинения, предпочитая свежие сплетни. Шувалов сидел в большом кресле, окруженный книгами и друзьями, говоря обычно по-русски, но выделяя важные пункты французскими словами и фразами. Он был очарован Дашковой, энергичной и эрудированной молодой женщиной, поощрял ее и добывал для нее все последние зарубежные издания.

Библиотека Дашковой вскоре выросла до 900 томов, а позже будет оцениваться в 4500 книг. Она станет одной из главных книжных коллекций того времени в России[65]. Дашкова писала: «Никогда самые изящные драгоценности не доставляли мне такого удовольствия, как книги; на покупку их я тратила почти все свои карманные деньги» (16–17/40). Она приобрела «Большой исторический словарь» Луи Морери[66] и «Энциклопедию» Дидро и д’Аламбера[67], которая вышла в семнадцати томах (с одиннадцатью томами иллюстраций) между 1751 и 1772 годами. Эти тома представляли собой величайшие литературные памятники Европы XVIII века. Статьи в «Энциклопедии» познакомили Дашкову с сочинениями Дидро и других философов (philosophes), например, Кондильяка, Монтескье и Гельвеция. «Энциклопедия» была тем более привлекательна для молодой Дашковой, что она была запрещена королевским режимом Франции в конце 1750-х годов и осуждена папой. Кроме описания новейших научных открытий, особенно в естественных науках, философы пропагандировали основанные на идеях Просвещения реформы в торговле, государственном управлении и других областях. Они познакомили свою заочную русскую ученицу с понятием прогресса, основанного на натуральной философии, с объективным изучением природы и физического мира до развития современной науки. В своих идеях они стремились обеспечить социальную справедливость через просвещение людей, развитие их рациональных способностей и установление честных и справедливых законов и методов управления. Впечатлительная Дашкова начала пересматривать свою элитарную роскошную жизнь, когда встретилась с духом оппозиции неравенству, нарушению закона, нетерпимости и религиозным авторитетам.

Чтение научило Дашкову смотреть критически и без уважения на мир своего детства. Рюльер пишет, что уже в пятнадцать лет она имела республиканские взгляды, «вслух роптала против русского деспотизма и изъявляла желание жить в Голландии, в которой хвалила гражданскую свободу и терпимость вероисповеданий»[68]. Ее недовольство status quo было основано на ожидании, что преобразование общества может быть достигнуто внедрением справедливых законов, демократических принципов и индивидуальной свободы. Необходимое образование граждан и авторитет науки поддержат постепенное изменение. Дашкова ратовала не за революционный переворот существующего порядка, но за введение реформ, основанных на новых отношениях между государством, его лидерами, правящим классом и народом. Для нее французские философы были в первую очередь критиками деспотизма и тирании. Они призывали к модели управления, основанной на принципах разума, законности и гуманизма, чтобы заменить устаревшие, жестокие и аморальные системы.

Важной книгой, которая помогла Дашковой сформировать идеи о неразделимости образования и общественных преобразований, было сочинение К. А. Гельвеция «Об уме», повлиявшее на всех прогрессивных российских читателей, в том числе на Радищева. Гельвеций опубликовал свой трактат в Париже в 1758 году, но годом позже книга была осуждена указом парижского парламента и сожжена. В первом томе, на который Дашкова ссылается в своих «Записках», Гельвеций обсуждает интеллектуальное равноправие всех людей, из чего следует радикальная идея о том, что тот, кто развил и усовершенствовал свой интеллектуальный потенциал, может править страной вне зависимости от происхождения. Соглашаясь с Локком в том, что разум индивида сначала представляет собой «чистую доску», Гельвеций утверждал, что мы все рождены с одинаковыми способностями и что различия происходят из-за влияния всей совокупности образования. Однако недостаток практических рекомендаций по применению этих идей разочаровал Дашкову: «Я перечла „Об уме“ Гельвеция, и мне подумалось, что во втором томе этой книги автор развивает теорию, которая более соответствует принятым мнениям и существующему порядку вещей. Между тем мысли, изложенные в первом томе, способны внести в общество смуту и разорвать звенья цепи, скрепляющие части (пусть даже разнородные), из которых состоит государство. Привожу здесь это соображение, ибо впоследствии оно доставило мне истинное удовольствие» (15–16/39)[69].

Дашкова ссылается на разработку Гельвецием своих теорий в работе «О человеке», опубликованной много позднее с ложными выходными данными, что привело к путанице относительно первого издания. Вероятно, эта книга вышла в Гааге в 1773 году при поддержке русского посла в Нидерландах Дмитрия Голицына[70], с которым она была хорошо знакома и которого не раз упоминала в «Записках».

Дашкова хотела соединить теорию и практику. Для нее теория была важна главным образом своим практическим применением и степенью, в которой она могла быть лучше понята и использована для улучшения общества. В доме ее дяди постоянно шли политические дискуссии. Дашкову всегда интересовали государственные дела, поскольку она мечтала, что, хоть и будучи женщиной, сможет однажды принять участие в великих и, согласно прочитанным ею книгам, неминуемых переменах. Снисходительный и вечно занятый дядя часто разрешал ей рыться в официальных бумагах, так что в дополнение к философским трактатам она читала записи переговоров, договоры и соглашения России с разными странами, и эти тексты также питали ее воображение. Часто, даже будучи ребенком, она находила в этих документах смешное: например, персидский шах писал Екатерине I, супруге Петра Великого, о вреде алкоголя, не зная, что та очень любила водку.

Дашкова жадно слушала рассказы о своей семье, о жизни матери при дворе и об освященном веками обычае русских царей наказывать непокорных и ослушников, назначая их шутами. Несчастная жертва жестоких монарших игр немедленно становилась при дворе предметом насмешек или хуже того — битья. Развлечения императрицы Анны часто были грубы и безжалостны. Например, Михаил Голицын, образованный человек, окончивший Сорбонну, был принужден квохтать, как курица, сидя на корзине, полной яиц. Императрица жестоко издевалась и над матерью Дашковой, приказав ей исполнить в своем присутствии русский народный танец вместе с тремя другими замужними женщинами. Нервничая и дрожа от страха, они сбились, и тогда императрица поднялась, подошла к испуганным молодым женщинам и влепила каждой из них пощечину. Дашкова в то время еще не подозревала, что она также станет объектом осмеяния со стороны своей монархини. Но по мере того как росло ее понимание российского общества, она начала видеть, какое влияние могло иметь самодержавное государство на женщину и ее семью. «У меня возникло предчувствие, что на этом свете я буду несчастна» (17/40), — заключала она.

Дядя был щедрым патроном наук и искусств, и она встречала в его доме многих писателей, художников и ученых. Весьма интересовавшийся литературой и древностями Михаил Воронцов имел великолепную коллекцию редкостей, переписывался с Антиохом Кантемиром и материально поддерживал, среди прочих, гениального математика и физика Леонарда Эйлера. Вместе с Иваном Шуваловым он был главным покровителем славного российского ученого М. В. Ломоносова. Ломоносов часто посещал Воронцовский дворец, и вся семья Воронцовых очень его уважала. Михаилу Воронцову он посвятил свой перевод «Экспериментальной физики» Христиана Вольфа. В Риме, во время путешествия по Италии, Воронцов заказал местному мастеру мозаичный портрет Елизаветы. Этот портрет и техника мозаики вызвали большой интерес в России и повлияли на работу Ломоносова в этой области. Михаил Илларионович поддержал возрождение Ломоносовым производства цветной стеклянной мозаики, для чего была основана фабрика в Усть-Рудице в 60 верстах от Петербурга. Через несколько дней после смерти Ломоносова канцлер Воронцов заказал мраморный монумент для установки на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры в Петербурге. Он попросил Якоба Штелина составить надпись и нарисовать эскиз монумента во флорентийском стиле. И надпись, и проект были посланы в Ливорно, и на следующий год монумент из каррарского мрамора прибыл в Россию. Через много лет племянник Дашковой М. С. Воронцов реставрировал его.