Энтони Берджесс - Механический апельсин

• Название: Механический апельсин
• Автор: Энтони Берджесс
• Издательство: "OP-ПРЕСС" — ЛТД
• Жанр: Контркультура
• Год: 2007

«Заводной апельсин» — литературный парадокс XX столетия. Продолжая футуристические традиции в литературе, экспериментируя с языком, на котором говорит рубежное поколение малтшиков и дьевотшек «надсатых», Энтони Берджесс создает роман, признанный классикой современной литературы. Умный, жестокий, харизматичный антигерой Алекс, лидер уличной банды, проповедуя насилие как высокое искусство жизни, как род наслаждения, попадает в железные тиски новейшей государственной программы по перевоспитанию преступников и сам становится жертвой насилия. Можно ли спасти мир от зла, лишая человека воли совершать поступки и превращая его в «заводной апельсин»? Этот вопрос сегодня актуален так же, как и вчера, и вопрос этот автор задает читателю.

БИБЛИОТЕКА ДАНИЭЛЯ АМАРИЛИСА

ВЫПУСК 15

---

— Я это искренне ценю, — сказал я.

— Да, как же, конечно, — он вроде усмехнулся. — Во всяком случае, смотри. Да. Мы знаем больше, чем ты думаешь, малыш.

Потом он сказал страдальческим голосом, но все качаясь:

— И что с вами со всеми? Мы изучаем эту проблему, изучаем чуть не целое столетие, да, но не продвигаемся ни на шаг. У тебя хороший дом, хорошие любящие родители и неплохая голова. Что за дьявол вселился в тебя?

— Ни у кого на меня ничего нет, сэр, — ответил я. — Я уже давно не бывал в рукетах у мильтонов.

— Вот это меня и беспокоит, — вздохнул П.Р.Делтойд. — Что-то слишком давно ты "здоров". По моим расчетам, этому уже пора случиться. Поэтому-то я и предупреждаю тебя, Алекс, малыш: держи свой красивый юный носик подальше от грязи, да. Я выражаюсь ясно?

— Как незамутненное озеро, — ответил я. — Ясно, как лазурное небо в разгаре лета. Вы можете на меня положиться, сэр.

И я мило улыбнулся, показав ему все зуберы.

Но когда он ушел, а я пил свой вэри крепкий чай, я усмехнулся про себя тому, что заботило П.Р. Делтойда и его другеров. Ладно, я поступаю плохо насчет крастинга, избиений и работы бритвой, и насчет сунуть-вынуть, и если меня зацапают, очень плохо будет мне, братишечки, ведь нельзя было управлять страной, если бы каждый вел себя по ночам, как я. Так что если меня поймают — будет три месяца в одном мьесте, да шесть в другом, а потом, как любезно предупредил П.Р. Делтойд, "в следующий раз", несмотря на мой нежный возраст, будет этот ужасный зверинец… Нет, вот что я вам скажу: "Прекрасно, но я очень сожалею, господа, потому что мне не вынести взаперти. И я постараюсь в том будущем, что простирает ко мне свои белоснежно-лилейные руки, пока не настигнет нож, или не брызнет кровь в финальном хоре искореженного металла и разбитого стекла на шоссе, до тех пор я постараюсь больше не попадаться". Красиво сказано. Но, братцы, ломать голову насчет того, какова причина зла — вот что заставляет меня смеяться, как ребенка. Они же не ищут причины добра, так зачем соваться в лавочку на другой стороне? Когда льюдди добры, то это потому, что так им нравится, и я не вмешиваюсь в их удовольствия, и то же насчет другой лавочки. А другой лавочкой заправляю я. Больше того, зло принадлежит личности, ему, тебе или мне, каждому из нас в отдельности, а эта личность создана стариной Боггом или Господом, к его величайшей гордости и радости. Но не-личность не может быть дурной; я имею в виду, что они в правительстве, и судах, и школах не могут допустить зло, потому что не могут допустить личность. И разве наша новейшая история, братцы, это не история храбрых маленьких личностей, борющихся с этими большими машинами? Я это серьезно, братцы. Но я делаю то, что нравится мне.

А сейчас, этим улыбающимся зимним утром, я пил свой вэри крепкий чай с млеком, добавляя сахар ложку за ложкой, и еще ложечку /ведь я сладкоежка/, а потом вытащил из плиты завтрак, приготовленный для меня моей бедной мамочкой. Это была яичница из одного яйца, и ничего больше, но я сделал гренки и съел их с джемом, смакуя это и читая газету.

Газета, как обычно, была про насилие, ограбления банков, стачки и про футболистов, которые пугали всех до паралича тем, что не будут играть в следующую субботу, если им не повысят плату, такие капризные малтшики. Было и про новые космические полеты, и про увеличенные экраны телевизоров, и предложения даровых пакетов с мыльными хлопьями в обмен на этикетки с коробок из-под мыла — удивительное предложение, всего на неделю, это меня рассмешило. Была также вэри-большая статья о современной молодежи /то есть обо мне, так что я отвесил поклончик, улыбаясь как дурмен/, написанная вэри-умным лысым тшелловэком. Я прочел ее внимательно, братцы, прихлебывая чаек, чашку за чашкой, хрустя поджаристыми гренками, которые обмакивал в джем и в яичницу. Сей ученый вэк говорил обычные вещи об отсутствии родительской дисциплины, как он это называл, о недостатке хороших учителей, которые выбили бы кровожадные инстинкты из своих невинных дурачков и заставили бы их рыдать о прощении. Все это глуперство, и я помирал со смехинга, но было — очень мило узнать, что об этом пишут снова и снова, братцы. Каждый день было что-нибудь о Современной Молодежи, но лучшее, что было в этой газете, это когда один старый поп заявил, что по его глубокому убеждению, а он говорит как служитель Бога — ЭТО ДЬЯВОЛ СРЕДИ НАС, и он вынюхивает путь в молодую невинную плоть, и в этом вина мира взрослых с их войнами, бомбами и прочей чепухой. Так что все ол-райт. Уж он то знал, о чем говорил, раз он человек божий. И нечего винить молоденьких невинных малтшиков. Райт-райт-райт.

Похлопав себя по полному невинному желудку, я стал доставать дневные шмотки из своего гардероба, включив при этом радио. Играла музыка, очень приятный маленький струнный квартет Клаудиуса Бирдмана, братцы, который я хорошо знал. Но я невольно засмеялся, подумав о том, что я как-то видел в одной из этих статей о Современной Молодежи, о том, как Современная Молодежь может стать лучше, если будет поощряться Живое Восприятие Искусства. Большая Музыка, гласила она, и Большая Поэзия будто бы должна успокоить Современную Молодежь и сделать ее более Цивилизованной. Цивилизованной, ко всем чертям. Музыка всегда как-то будоражила меня братцы, так что я чувствовал себя вроде самим стариной Болтом, готовым метать громы и молнии и заставлять вэков и фрау визжать перед моим — ха-ха — могуществом.

И когда я немного помыл фас и рукеры и оделся (мои дневные шмотки были вроде студенческих: голубые брючки и свитер с буквой А, то есть Алекс), я подумал, что сейчас как раз время смотаться в дискотеку (да и капуста имелась — мои карманы были полны) узнать насчет давно заказанного и обещанного стерео: Бетховен НОМЕР ДЕВЯТЬ (то есть Хоральная Симфония), записанный на "Мастерстроке" симфоническим оркестром ЭШ-ШАМ под управлением Л. Мухайвира. Итак, я отправился, братцы.

Днем было совсем не то, что ночью. Ночь принадлежала мне и моим другерам и прочим надцатам, а буржуазные стармены прятались в домах, попивая у своих глуперских "ворлдкастов"; но день был для старменов, да и роззов или ментов днем, казалось, всегда было больше. Я сел в автобус на углу и проехал до Центра, потом прошел обратно к Тэйлор-Плейс; здесь была дискотека, которую я предпочитал с моими особыми запросами, братцы. Название у нее было дурменское — "Мелодия", но это было хор-рошее мьесто, и обычно здесь можно было быстро получить новые записи. Я вошел. Единственными посетителями были две молоденькие цыпы, сосущие эскимо (хотя была зима и собачий холод), копаясь в новых поп-дисках: Джонни Бернауэй, Сташ Кро, Миксеры "Немного помолчи" с Эдом и Идам Молотовыми и подобный дрек. Этим двум цыпам было не больше десяти; видно они, как и я, решили не ходить этим утром в пгколягу. Они явно считали себя взрослыми дьевотшками: они покрутили бедрами, увидев Вашего Верного Рассказчика, и у них были накладные грудели и губеры сплошь в помаде. Я подошел к прилавку, вежливо улыбаясь всеми зубами старине Энди, стоявшему за ним (он тоже всегда вежлив, всегда готов помочь, действительно хор-роший вэк, хотя лысый и очень — очень худой). Он сказал:

— Ага, думаю, что я знаю, что вам нужно. Хорошие новости, хорошие. Ваш заказ пришел.

И отбивая такт руками, как Большой дирижер, он пошел за ним.

Две молоденькие цыпы захихикали, как это бывает в их возрасте, и я строго посмотрел на них. Энди вернул ся вэри-скорро, размахивая Девятой в большой блестящей белой упаковке, на которой, братцы, было нахмуренное, угрюмое лицо самого Людвига-ван.

— Вот он, — сказал Энди, — покрутить для пробы? Но я ужасно хотел поскорее забрать его домой, на мое стерео, и слушать в одиночестве. Я вытащил дэнг, чтобы заплатить, и одна из цыпок сказала:

— Чего добыл, братик? Что-то колоссаль? — эти молоденькие дьевотшки говорили по-своему. — Небесные семнадцать? Люк Стерн? Голли-Гогол? — и обе захихикали, вертя бедрами.

Тут мне пришла такая идея — боль и восторг, что я чуть не свалился, братцы, и не мог вздохнуть секунд десять. Придя в себя, я улыбнулся свеженачищенными зуберами и сказал:

— А что, если пойти домой, сестрички, и прокрутить ваше чирикание там? (Я видел, что пластинки, которые они купили, — это поп-вештши для подростков). Ручаюсь, что вы ничего не купили, кроме мелочей.

В ответ они выпятили нижние губки.

— Идите с дядей и послушаете, что надо. Услышите ангельские трубы и дьявольские тромбоны. Я вас приглашаю.

И я поклонился. Они снова захихикали, и одна сказала:

— О, но мы так голодны. О, нам бы покушать.

Другая добавила:

— Да, она сказала верно, не так ли. Я ответил:

— Покушаете с дядей. Где бы вы хотели?

Они считали себя очень искушенныим и заговорили тоном важных леди о Рице и Бристоле, и Хилтоне, и об "Иль Ристоранте Грант-Турко". Но я остановил их, сказав: "Идите за дядей", и отвел их в Паста-Парлор, за углом, дав им окунуть их невинные молодые лица в спагетти, и сосиски, и крем, и бананы, и в горячий шоколад, пока меня не начало тошнить при виде этого, братцы: сам я скромно подкрепился ломтиком холодной ветчины и порцией красного перца. Эти две цыпки были очень похожи, хотя и не сестры. Одни и те же мысли, или отсутствие таковых, один цвет волос — покрашены вроде под солому. Ну, сегодня они и впрямь повзрослеют. Сегодня я займусь этим. Они сообщили, что их зовут Марти и Соньетта, достаточно глупо, так что я сказал: