Константин Сергиенко - Тетрадь в сафьяновом переплете

• Название: Тетрадь в сафьяновом переплете
• Автор: Константин Сергиенко
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1989
• ISBN: 5-08-000881-4

Повесть из истории России XVIII в., времени бурного роста государства, обострения социальных противоречий, народных восстании. Книга написана в форме дневника юноши, путешествующего по югу России.

---

Словом, переночевали мы и обратно. Известное дело, охота, всяческие удовольствия, а потом Москва да Петербург, такова барская жизнь. Когда уезжал обратно Иван Матвеевич, вызвал меня для разговора. «Послушай, Матвей, ты догадался, видно, что я над Настей имею опеку. Сам заниматься ей не могу, княгиня по Европам разъезжает, а надзор я иметь хочу. Я нынче в Петербург уезжаю. Так ты смотри, вертись как хочешь, но чтоб про Настеньку знал. Месяца в три разок туда наезжай, приглядывай. Глаз у тебя острый. Если покажется, что Настеньке там не впору, сразу меня извести. Особо глаза не мозоль. Ну, мол, медку вам привез или брусники, а хочешь кабана им свези, да конфектов для Насти обязательно, я тебе буду слать. Ну и само собой, отписывай мне помаленьку». С тем и отбыл барин.

Я человек надежный, все делал, как распорядился граф. Наезжал да наезжал в Михалково и, надо сказать, с Настенькой подружился. Удивительная девчушка была! Бывало, скачет, как резвая коза, а то сядет, задумается, впрямь взрослая, и смотрит, смотрит своими черными глазами. Как-то спросила: «Дядька Матвей, а зачем у меня крыльев нет? Я хочу вон туда залететь, посмотреть, что за облаком». — «Вырастут, — отвечаю я, — вот подрастешь, и крылья появятся». Она задумалась. Думала, думала и говорит: «Дядька Матвей, я плакать хочу». И слезки на глазах показались. Я обнял ее, утешил. Что за создание!

Полюбил я ее. И все Настю любили. А живность прямо-таки за ней стадом ходила. Была там корова Турка. Корова обыкновенная, пятнистая. Повадилась она под окном Настиным стоять. Стоит, жует, размышляет о чем-то. Так вот, заболела Турка. Неведомая болезнь, дурная. Мычит и падает, а как встанет, из стойла рвется. Тут все смекают, к Настиному окошку рвется. Ну, выпускают из сарая корову, она и впрямь к окну. Встала там, и ни с места. Так простояла три дня, а на третий совсем выздоровела. А Настя и всего-то руку из окошка высунет да корову погладит. Целебная, видно, рука.

Всего восемь лет было Настеньке, а она уже складно лопотала на европейских наречьях. Меня Иван Матвеевич раньше учил, а с Настенькой я поднаторел еще больше, так что, когда за границу попал, было мне не так уж трудно.

Теперь сказанье мое подбирается к главному.

Как-то на благовещенье, когда снег сходил, прискакал всадник и вручил мне депешу. «Ты, — говорит, — Потапов Матвей? Прочитай и ответ отпиши, а я пока погреюсь да отведаю, чем у вас угощают».

Отвел я посланника на кухню, взял в руки пакет. Важный пакет, с сургучами. Конечно уж, не от барина, я сразу смекнул, письма его мы брали в Смоленске у почтмейстера. Открыл пакет и важнейшую прочитал бумагу:

«В Черной Горе, генваря месяца 13 дня 1772 года.

Дошло до нашего знанья, что Матвей Потапов сын, с коим мы видывались некогда и вручили ему империал с нашим ликом, обретается ныне в смоленской земле и службу несет достойно, не забывая о нас, а также о чадах наших, чье житие по сию пору укромно, равно как и наше. Матвею Потапову сыну за то шлем мы свое благоволенье и новых пять империалов, дабы и впредь он помнил о нас и чадах наших и оставался под нашей рукой до лучших времен, как желает того Господь Бог.

Потапову же Матвею предписывается нас известить, получил ли он сие посланье и дар и в прежнем ли здравии находятся чада наши, коих с ним вместе упасли мы от злодейского умысла по благоволенью судьбы и Пресвятой Богородицы».

Прочитал я, и стало меня бросать то в жар, то в холод. Давно ведь ходили слухи, что жив истинный царь Петр Федорович, уберегся он от погибели и скрылся в дальние земли. Да неужто с ним я видался в тот день, когда отбивали Настеньку? А она? Стало быть… Кругом пошла у меня голова. Вытащил я из шкатулки тот самый империал, который хранил неустанно, и вперился взглядом в лик. Вкруг его шла надпись: «Петр III Самодержец Всероссийский». И стало мне в точности уж казаться, что пан капитан в венгерке и был российским государем, и нос его, и чуть полноватый подбородок. Черные глаза! Я вспомнил немедля его глаза! И у Настеньки…

Получил я от всадника пять империалов все с тем же ликом, отписал на бумаге, что Настенька жива и здорова, перекрестился и стал размышлять.

А всадник ускакал. Вспомнил я и слова капитана: «Понадобишься, позову». Видать, не забыл он меня, все знает, пятьдесят золотых рублей деньги несказанно большие. Если увидят, тотчас в кутузку возьмут. Где, мол, добыл?

Запрятал подальше я эти денежки, а сам вновь наведался к Насте. Точно! Похожа она на господина в венгерке. И как же так получилось? Откуда бы дочке царя попасть на лесное подворье? Понятно одно, что не от нынешней государыни дочка, а от кого-то еще. Дело известное, побочных детей на свете немало.

Стал я разведывать потихоньку, выспрашивать умных людей и наконец дознался по случаю. Пришел на побывку матрос Журка, который вкруг Европы ходил и бил османов при Чесме. Журка и прояснил мне голову.

Вместе с отрядом русских моряков он высадился в Греции и там возбуждал население к восстанию против турок. Вскорости Журка с отрядом дошел до Черногории, там местный народ дрался с турками, а русские помогали. В Черногории-то и узнал матрос Журка, что правит страной счастливо спасшийся государь Петр Федорович, только имя свое открыто не представляет, называется Стефаном Малым, государем Черногории.

Журка божился и клялся, что известие это верно, тем более что в отряде был один черногорец, который видел сам и Петра и Стефана, а различий меж ними не находил.

Ты, малый, пиши. О том, что ведаю, мало кто знает, а надо бы знать, может, тут вся правда и скрыта.

Журка отбыл на флот, а ко мне снова посланец приехал. На этот раз вытащил присягу да крест, велел ту присягу читать и крест целовать троекратно. А что в присягах бывает, известно. Клянусь, мол, именем господа, верой и правдой служить истинному государю Петру Федоровичу и крест в том целую, а ежели клятву нарушу, падут на меня кары небесные и страданья земные.

Я уже словно в тумане был. Влекущая эта вещь, тайна! Никто не знает, а ты при важнейшем деле. Другие вроде бы ниже тебя становятся. Да и дело само святое! Много было недовольств в народе нещадным правленьем. Господам все благости, а малому человеку тяготы. Виделось многим, что явится истинный государь, облегчит долю. И уж говорили, что видывали Петра Федоровича в наших краях. Будто бы объезжал места, расспрашивал, кто да чем недоволен. Шляпу надвинет на лоб и ласково так поселян пытает, какие беды, кому не хватает чего. А один человек сказывал прямо, что государь наряжен в венгерку. Чем не пан капитан?

Дал я присягу, известие отписал государю, опять же про Настю, что обретается она, как и прежде, в имении Дашковой, жива и здорова, а личиком очень мила. Схожие посланья отправлял я графу своему Ивану Матвеевичу и соображал при том, что, видно, и граф к государю Петру благоволит, иначе зачем бы он пекся так о девчушке?

Неожиданное тут случается дело. Матушка ваша, Петр Иваныч, страдала одышкой, и советовали лекаря отправиться ей в италийские земли на жаркий воздух да чистые воды. Ну да вы эту историю помните, в корпусе как раз обучались и с матушкой приезжали прощаться.

Свиту с собой взяла небольшую, но меня Иван Матвеевич придал ей как вернейшего человека. К зиме и собрались, хотели по первому санному двинуть, но снег запоздал в ту пору и пал в январе. Сдвинулась на весну поездка, и только подсохло, покатили мы в благодатные края.

Не стану описывать, как добирались, но только в мае уже оказались на лазурных водах. Не знаю уж отчего, но здоровье графини не столько поправлялось, сколько стало совсем уж дурно. К середке лета дышала она неимоверно тяжко и все предвещала, что кончит здесь свои бренные дни.

Явился внезапно один человек и сказал, что знает целебный настой, однако настой этот может приготовить лишь врачеватель, который живет в горном монастыре на черногорских берегах. А берега эти лежали как раз против италийских, и человек вызвался проводить туда за два дня. Графиня тотчас же согласилась и отправила меня за целебным настоем.

Человек нанял судно, при хорошей погоде без происшествий мы пересекли море и оказались на черногорском берегу. Благодатное место, скажу я вам! Если италийский берег сух и пустынен, то тут столько зеленых лесов, что радуется душа.

Целый день шли мы в гору и подошли наконец к монастырю, сложенному из серых камней. Не раз нас встречала охрана, но человек говорил несколько слов, и стражники расступались.

В монастыре проводили меня в полутемную келью, и там на кресле в углу сидел человек в монашьем куколе. Лица я его не видел.

«Ну что, Матвей, — сказал человек, — ждал я тебя давно». Я даже вздрогнул. Было предчувствие у меня. Как-никак оказался я в Черногории, где обретался, по слухам, истинный государь Петр Федорович, а вот теперь я услышал голос, и голос был, без сомненья, знакомый.

«Я нездоров, Матвей, — сказал человек, — смутно тебя различаю, глаза болят. Не сразу признал, вон как ты вырос».