Елена Чижова - Неприкаянный дом (сборник)

• Название: Неприкаянный дом (сборник)
• Автор: Елена Чижова
• Жанр: Русское современное

Елена Чижова – лауреат премии «Русский Букер», автор шести романов, коренная петербурженка. Главным героем ее романов было и остается советское время, которое, как полагает прозаик, в России до сих пор не закончилось.

Героини Чижовой живут в одном неприкаянном доме – СССР и в одном веке – двадцатом, но в такие разные эпохи: тяжкие шестидесятые («Время женщин»), душные семидесятые («Лавра») и революционные девяностые («Терракотовая старуха»). Они совершенно не похожи друг на друга: три старухи из «бывших», воспитывающие немую девочку; вчерашняя школьница, а ныне жена неофита-священника; филолог, ставшая правой рукой «нового русского», – но каждую из них жизнь затягивает, вынуждая играть чужую роль.

---

«Не войдут, – он смотрит исподлобья. – С завтрашнего дня у нас новая охрана. Им будет приказано – стрелять».

Этого я совсем не понимаю: «А кто… придет?»

Кто из них – крыша ? Кто станет нашей охраной?

«Придут другие. Если боитесь, можете отказаться».

Похоже, он и сам не надеется. Управиться за три месяца. Иначе не стал бы усиливать охрану.

Нет, это не страх. Я разучилась бояться. Если придут и скажут слово , я открою и впущу. В этом случае они унесут коробку. Но сначала пристрелят меня.

«Вы думаете, новая охрана меня послушает?» – «Им будет дано распоряжение. В мое отсутствие они подчиняются непосредственно вам. – Он берет коробку, несет к сейфу. – Вы, – Фридрих возится с замками, – станете моей тенью. Будете в курсе всех дел. Вам я предлагаю новую должность: помощник генерального директора».

Он возвращается к столу. Пишет на клочке бумаги. 100 000. Это – просто цифра. Таких зарплат в природе нет.

«Я давно к вам присматриваюсь. Вы умеете самостоятельно работать. Принимать эффективные решения. Кроме того, – Фридрих щелкает пальцами, как будто ищет правильное слово. – Вам можно доверять. Вы – человек порядочный. У вас… есть совесть…»

Я слышу: ему очень неловко – выговаривать эти слова. Высокие слова – верещание. В нашем прошлом на этих высотах сидели жирные сойки.

«Соглашайтесь, – голос Фридриха входит в нормальное русло, – и у вас будет все. Хотите нормальную квартиру? Квартира – мелочь. Эта цифра, – он рвет бумажку, – только на первое время. Через год мы ее удвоим. Потом, если все получится, – увеличим в десять раз».

В десять. Значит 1 000 000. Я усмехаюсь. Этого мне все равно не представить.

«Работа – круглые сутки. Я понимаю, – Фридрих понимает по-своему. – Никакого личного времени. Для женщины это… Новая охрана приходит завтра. У вас есть время обмозговать».* * *

Яне я рассказала все: черный гость, новая охрана. Коробка, полная денег. Мне казалось, она испугается. Скажет: не соглашайся. Это – слишком опасно. В конце концов, у тебя дочь.

«Миллион – круто! Заведешь нормальную прислугу: и бонну, и домработницу. Будут приезжать и уезжать. Хотя… С другой стороны… – она сидела, покачиваясь на стуле. – Прислугу лучше иметь свою. С чужими опасно. Нахлебаешься. Мало ли, кто попадется…»

«Ты – прислуга?! – у меня перехватывает горло. – Я… работаю… Пашу как лошадь. Приношу до последней копейки».

«Приносишь, – она кивает. – Можно подумать, я трачу на себя. Да я ни одной копейки! А если мне тоже хочется? Вот, например, сапоги».

Она сидит за столом. На ногах стоптанные тапки.

«Хочется – купи».

Она пропускает мимо ушей, расправляет ситцевый фартук.

«Когда ты нас выгонишь, мы с Витькой будем к тебе приходить. Твой повар будет нам оставлять. В баночках. Помнишь, как в том японском фильме? Только там отец и сын. А у тебя – мы». – «В каком японском?» – мне не сосредоточиться. «Ну, помнишь, они еще мечтали о собственном доме. С бассейном. А сами жрали объедки. Мальчик отравился гнилой рыбой. Ну, помнишь, отец сидит над его могилой, а потом вдруг – раз! – а вместо могилы бассейн, огромный… Неужели не помнишь? Мы же вместе. Смотрели в “Кинематографе”».

«Не помню. И вообще… Не говори ерунды. Самой-то не противно?

«Не противно? – она откликается эхом. – Что – не противно?»

Я закидываю ногу на ногу. Сижу, покачивая стоптанным тапком.

Он падает на пол.

Я вздрагиваю. Словно это не тапки, а сабо. Босоножки с тяжелой деревянной подметкой.

Фридриху я позвонила утром.

«Согласны?» – его голос повеселел. Как будто мы начинали новую игру – с другими, московскими , ставками. Только на этот раз с оружием в руках.

* * *

Войдя в столовую, я остановилась в дверях.

Они сидели на корточках, по кругу, как у костра. Человек десять. Все – в спортивных костюмах. Поверх костюмов – черные кожаные куртки, турецкие. Фридрих – с ними. Тоже на корточках. Как дикарь.

«Блядь! Мне дадут поговорить спокойно! – он оборачивается. – А… Это вы, – встает на ноги, улыбается как ни в чем не бывало. – Пожалуйста, подойдите ближе».

У сидящих на корточках невозмутимые азиатские лица. В руках короткоствольные автоматы. Их глаза смотрят мимо меня.

«Это Татьяна Андреевна, – Фридрих представляет церемонно. – Мой помощник. В мое отсутствие вы подчиняетесь непосредственно ей. Выполняете все ее указания». Он подчеркивает голосом. Их глаза ничего не выражают. Наверное, я должна улыбнуться, но мои губы не складываются . Этого я еще не умею – улыбаться в пустоту.

Один из них бормочет по-своему. Остальные кивают. Коротко и одновременно. Как автоматы. Этот, один , говорит: «Очень прыятно».

«Мне тоже. Евгений Фридрихович, я – у себя».

Я иду к двери, постукивая каблуками. За моей спиной: бу-бу-бу. Они разговаривают по-своему. Фридрих отвечает, как будто знает их язык…

И что я, собственно, ожидала: морских пехотинцев армии США? Регулярные части Абвера? Или взвод израильских ВВС? Охрана от Намира. По Сеньке и шапка… Интересно, как у них укладывается: баба – помощник? Освобожденная женщина Запада…

Вульгарная женщина идет мне навстречу. На ногах – сетчатые колготки. Проходя мимо, я говорю: «Туда нельзя».

Она идет, не сворачивая с курса. Смотрит презрительно, вихляет тощим задом.

Из-за двери – рык Фридриха. Обратно она выскакивает как пробка, спотыкаясь, бежит к лестнице.

Ничего личного. Просто мне не нравятся вульгарные бабы. Только поэтому я испытываю удовольствие.

«Что случилось? – Елена выглядывает в коридор. – Ой! – глаза останавливаются на моих голенищах. – Шикарно!»

«Слушай, – я сворачиваю в ее комнату, на всякий случай притворяю дверь. – Знаешь бригадиршу закройщиц? Такая… Вульгарная бабища». – «А-а-а…» – она тянет. «Вчера сидела на совещании. И вообще… Ошивается». – «Так чего ей не ошиваться, – Елена пожимает плечами. – Ты что, не знаешь? Все знают: Евгений Фридрихович ее… – она произносит как ни в чем не бывало, будто отродясь не ходила с рюкзаками, не пела у костра. – Два раза в день, утром и вечером. Там, в подвале».

«В подвале?!» – «Внизу, – она тычет пальцем. – Где бассейн. Помнишь, завозили цемент». – «Там же… яма». Бассейн так и не достроили. «Значит, в яме, – Елена кивает. – Кстати, видела, за вторым корпусом? Финская фура. Пришла ночью». – «А документы?» – «Вроде у Пал Иваныча».

Я иду, стуча каблуками. С налета распахиваю дверь. Шерочка с машерочкой отшатываются друг от друга. «Извините, – бросаю с порога, – мне – документы на машину». Павел Иванович заливается краской, бежит к своему столу: «Вот, пожалуйста», – протягивает робко.

«В следующий раз, когда придет финская фура, прошу вас оставить все дела и немедленно принести мне таможенные документы», – я слышу свой кованый голос. «Да-да, конечно. Я и собирался…» – он мямлит. Его секретарша крадется по стеночке, спешит улизнуть в предбанник. «Так, – я пригвождаю ее к стенке. – Евгений Фридрихович распорядился, чтобы вы подключились к бухгалтерии». – «Но я…» – она смотрит растерянно, моргает голубоватыми глазами. Влюбленные женщины глупеют.

«Если будут спрашивать, я в таможне», – у меня нет времени на романтическую болтовню.

Обратно мы возвращаемся в сумерках – весь день колесили по городу. С самого утра во рту – ни маковой росинки. У меня выносливый водитель: другой бы на его месте…

«Оп-паньки!» – он произносит тихо.

Машина утыкается в запертые ворота. Раньше их никогда не запирали. Водитель сигналит: та-та-та. Створки подаются медленно. Сквозь стекло я вижу: темные восточные лица. Они выходят из коморки. Идут с автоматами наперевес. Тот, что постарше, встает у нашего капота, другой обходит машину, заглядывая в окна. Я сижу не двигаясь, словно век меня шмонали с автоматами. Молодой кивает напарнику. Тот отступает в сторону, поводит голым стволом. На языке новой охраны этот жест означает: «Проезжай».

Мы вползаем на территорию. Мой водитель крутит головой: «И че это было? У нас че, уже зона? Или, бляха-муха, блок-пост? Бойцы!.. – он разжевывает последнее слово. – Эх!.. Глянуть бы на них там », – выплевывает, как жвачку.

Я молчу – мне нечего ответить. Не могу же я сказать: это не ваше дело. Ваше дело меня возить.

Мы ползем по нашей территории. Я вижу: что-то изменилось. Пальцы, лежащие на руле, вздулись и напряглись. Спина, обтянутая кожаной курткой, стала органом слуха – всеми мускулами он ожидает выстрела. Короткой автоматной очереди. В спину.

С чего я взяла, будто он служил в Германии?

В затылке, под складками бурой кожи, бычится другая память: его вечное там . В аду, покрытом зыбучими песками, в которых увязло все: местное прошлое, чужие интернациональные пули, сбитые солдатские ноги, покрышки военных грузовиков. Где-то там, в начале пути, их забили сизыми ящиками – доверху, под завязку. Теперь они идут по пустыне. Рыча, ползут по бездорожью.