Николай Богомолов - Русская литература первой трети XX века

• Название: Русская литература первой трети XX века
• Автор: Николай Богомолов
• Издательство: Водолей
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1999
• ISBN: 5-7137-0114-X

Российский литературовед, профессор. Родился в семье профессора МГУ. Окончил филологический факультет МГУ (1973) и аспирантуру при нём (1978). Преподаёт в МГУ (с 1978). Доктор филологических наук (1992), профессор МГУ (1994). Заведующий кафедрой литературно-художественной критики и публицистики факультета журналистики МГУ (с 1994 года). Сопредседатель Русского библиографического общества (1991). Член Союза писателей Москвы (1995). Член редколлегий международного поэтического журнала «Воум!», журнала «НЛО», альманаха «Минувшее».

В книге собраны избранные труды Н.А.Богомолова, посвященные русской литературе конца XIX — первой трети ХХ века. Среди героев книг как писатели первого ряда (В. Брюсов, З. Гиппиус, И. Анненский. Н. Гумилев, М. Кузмин, Вл. Ходасевич), так и менее известные. Часть работ публикуется впервые.

---

Ныне публикуемые письма дают основания говорить о том, что даже в самые ранние годы разногласия часто выстраивались в целую систему противостояния, особенно когда это касалось не только взаимоотношений между двумя молодыми людьми, но и всего отношения Кузмина к разветвленному семейству Чичериных, а особенно к наиболее известному его члену — Борису Николаевичу. Конечно, отчасти это отношение являлось плодом «эпатажности», но, судя по всему, в нем было и нечто, определенное реальными взглядами Кузмина. Прежде всего это относится к той доктринальности, которая для Кузмина останется неприемлемой на протяжении всей его жизни, будь то доктринальность Б.Н. Чичерина, или Вяч. Иванова, или кого-либо еще. Но в то же время и «пустое фразерство» младшего Чичерина, стремление ко всепониманию и постижению как можно большего количества разнообразных культур также воспринимается Кузминым как нечто достаточно чуждое. С известной степенью условности можно было бы, видимо, обозначить его собственные устремления как желание глубочайшим образом пережить ряд избранных культурно-исторических образований, сделав их основанием собственного творчества. Все же остальное должно было, видимо, восприниматься как дополнительные свидетельства, лишь подкрепляющие основные выводы. Те же эпохи мировой культуры, которые в поле зрения не попадали, слишком мало интересовали Кузмина, тогда как для Чичерина было характерно стремление к всеобъемлющей универсальности при относительном безразличии к ценностной наполненности оказавшегося в поле зрения материала. Вероятно, именно это и служило глубинной причиной всех разногласий двух людей, небезразличных для русской культуры и истории. И письма Кузмина из Караула ценны для нас прежде всего тем, что приоткрывают истоки расхождений, ставших впоследствии непреодолимыми.

И, конечно, кроме всего прочего, письма интересны тем, что позволяют хотя бы до некоторой степени восстановить атмосферу искусства, неизменно окружавшую если не всех, то хотя бы некоторых одноклассников Кузмина. Живопись, музыка, поэзия составляют ту среду, в которой эти молодые люди существуют. Свободное переживание самых разнообразных художественных впечатлений является для них уже в те годы существеннейшей необходимостью, и без этого помыслить свою дальнейшую жизнь, понимаемую как романтически воспринятая жизнь художника (см. конец письма 5), уже невозможно. Если ранее мы понимали это лишь по переписке с Чичериным, то теперь новые свидетельства подтверждают это впечатление с высокой степенью достоверности.

Письма хранятся в Отделе письменных источников Новгородского Государственного объединению музея-заповедника. Ф. 193. Инв. 9915—1917. Приносим сердечную благодарность Е.Е. Степанову, указавшему нам на существование документов, и заведующей ОПИ Г.К. Маркиной, любезно разрешившей публикацию и много способствовавшей получению ксерокопий. Как следует из надписи на конверте, в котором хранятся письма, они были переданы в архив самим адресатом в 1920 г.

1

13 июня 1890 г. Ревель

Мой милый друг,

я сегодня узнал твой адрес от Юрия и посылаю письмо в Петербург: надеюсь, оно тебя застанет[1033]. Я приехал в Ревель 2-го; погода была чудная, и мы доехали очень хорошо; поездка по морю меня очаровала: прелестные картины моря. Ревель сам по себе очень интересный город: такой древне-германский: старые башни, высокие каменные дома с узенькими окнами и с выступами, загораживающими улицы, старинные кирки, ратуша, ворота, вал, все так скучено, так тесно. Мы живем не в городе, а в Екатеринентале — дачное место, лежащее около прекрасного парка с дворцами Петра и Екатерины. Парк очень хорош; меня очень забавляют названия аллей: «философии», «любви», «меланхолии» и т.п.[1034]

Окрестности довольно хороши, но однообразны. Боюсь, что будет скучно, хотя я уже перезнакомился: кроме того, тут живут Мясоедовы[1035]. Все уж слишком аккуратно, такие немцы!

Я решил приводить в ужас благочестивых баронов и баронесс своими выходками, в чем и успеваю[1036]. Мы имеем инструмент, и это дает возможность заниматься музыкою, хотя я более занимаюсь композиторством (как важно!), чем игрою. Я продолжил «Дон Жуана»: окончил пролог (56 стр.) и начал первую сцену 1-го акта; кроме того, я написал «Improvisato» для форт<епьяно>, скрипки и флейты и несколько переложений из Бетховена. В «Дон Ж<уане>» приходится делать множество сокращений, тем более, что я ввел лишнее действующее лице <так!>, в чем мне помог Юрий[1037]. Вообще процветаю... Как ты? Что твоя скрипка? твоя кисть? твой резец?[1038] твой тенор? отпиши мне подробно обо всем, не то я надую губы. Вот мой адрес: Ревель. Екатериненталь. Институтская улица, дом № 151 (Нюлька) Михаилу Алексеевичу К.[1039] Хотя здесь % <так!> 20, но мне холодно. Противный север! Милый юг и.... *! Ведешь ли ты переписку с Юрием?

Долго ли ты пробудешь в Питере и как твой адрес впоследствии?

Напиши, если только желаешь от меня цедулок <так!>. Нахожусь в вожделенном здравии как духом, так и телесами. Не скучаю, так как уж такой природы, что «не способен к грусти томной», но все-таки не похож на Ольгу, избави Боже![1040] Прости, не забывай находящегося на чужбине, среди готских варваров твоего

Михаила.

* Точки в оригинале.

2

24 июня 1890 г. Ревель[1041]

Дорогой Сергей,

благодарю за ответ. Узнал из газет о подробностях происшествия в Любани. Очень трогательно! Случись это в первые века христианства или в мистические средние века — эту девочку причислили бы к лику святых[1042]. Ты просил подробности о «Дон Жуане»? Изволь. Это — опера, следовательно — вещь оркестровая, но пишется в виде клавираусцуга. Пролог я написал еще в Петербурге. Там две сцены (я пишу, следуя доктринам Вагнера, все сплошь, разделяя только на сцены, а не на нумера[1043]). Первая заключает хоры: духов, облаков, ласточек, журавлей, цветов и песнь соловья; 2-ая — диалог Сатаны с духами и его рассказ. Первый акт состоит из 3-ех картин и 6 сцен; из них написаны: 1 сцена 3 ей картины и начата 1 сцена 1-ой картины.

1-ая картина:

1 сцена — монолог Д<он> Ж<уана> (начат)

2 сцена — диалог с Лепорелло.

2-ая картина:

1 сцена — сцена Д<он> Ж<уана> с д<онной> Анной.

2 сцена — сцена с Командором.

3-ья картина:

1 сцена (написана): введение, (слова Юрия) серенада, элегия, хор девушек и монолог Инезильи;

2-ая сцена, заключительная.

Дальше не пишу плана: слишком долго. Всего будет 3 акта. Действующих лиц — 20. Начал еще маленькую вещь для скрипки между делом[1044].

Ужасно скучаю. Я с некоторых пор впал в «тоску по родине», по югу. Просто ужасно! по ночам плачу, днем грущу.

Единственное мое удовольствие — это злить своим поведением чопорных баронов, в чем и преуспеваю. Можешь себе представить? Ты пишешь, что захватил свою скрипку, — я, грешный человек, изменил своему кларнету и оставил его в Петербурге. Впрочем, кажется, результат будет и у меня, и у тебя один и тот же — инструменты пролежат в футлярах. Что же касается твоего рисованья, то я решительно не понимаю, почему ты им не занимаешься. Неужели оно кого-нибудь беспокоит? Если же это просто лень, то это непростительно! «И сказал господин рабу, скрывшему свой талант: «лукавый раб и неверный»...» и т.д.[1045] Берегись! Кроме того, тебе нужно привыкать работать, если ты хочешь, что, конечно, всего удобнее, заниматься академиею вместе с университетом[1046].

Извини за наставления.

У нас отвратительная погода: каждый день дожди. Вздумал было купаться, но простудился. Бываю на музыке и гуляньях, все это производит удручающее впечатление: так все глупо и пошло! Скучно![1047]

Прощай.

Твой друг

М. Кузмин, Пиши, пожалуйста.

3

12 июля 1890 г. Ревель

Милый друг,

прежде всего я должен извиниться, что так долго не отвечал тебе: все было как-то некогда[1048]. Я не знаю, почему Юрий тебе не пишет: я посылал письма также в Умени и в Ножавино вместо Умёта и Инжавины, но письма дошли[1049]. Почему ты от Юрия ждешь письма более, чем от меня? а?

Я уже перестал приводить в негодование благочестивых баронов или, вернее сказать, они перестали возмущаться: а чтобы их возмутить, нужно очень немного, стоит только оборвать цветы в чужом саду, влезть на недоступную по их мнению скалу, пойти босиком в море, запеть громко в парке, раскланяться незнакомым дамам и т.п. Се sont des betises <sic!>!

Я немного скучаю, хотя тут бывают спектакли, танцы и музыка, и я приобрел еще несколько знакомых, в том числе одну барышню, Ксению Подгорскую, которою очень увлекаюсь[1050]. Но это пройдем молчанием, как говорит Цицерон. Я уже начинаю думать о Петербурге и о вас, мои милые друзья. Вообще, это бывает всегда так со мною: начиная с декабря, я начинаю думать о лете, с июля — о городе. Когда ты думаешь приехать в Петербург? Мы, вероятно, к 12-му. Эту зиму ты непременно должен бывать у меня: неужели тебе это так строго запрещено родителями? или, может быть, ты думаешь, что наш дом неприличен: спроси об этом у Юрия. Может быть, ты скажешь, что ты не бываешь у меня совсем не потому, а потому, что я недостаточно представляю интереса — в таком случае, конечно, мне останется — молча проглотить пилюлю… Нехорошо!