Николай Богомолов - Русская литература первой трети XX века

• Название: Русская литература первой трети XX века
• Автор: Николай Богомолов
• Издательство: Водолей
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1999
• ISBN: 5-7137-0114-X

Российский литературовед, профессор. Родился в семье профессора МГУ. Окончил филологический факультет МГУ (1973) и аспирантуру при нём (1978). Преподаёт в МГУ (с 1978). Доктор филологических наук (1992), профессор МГУ (1994). Заведующий кафедрой литературно-художественной критики и публицистики факультета журналистики МГУ (с 1994 года). Сопредседатель Русского библиографического общества (1991). Член Союза писателей Москвы (1995). Член редколлегий международного поэтического журнала «Воум!», журнала «НЛО», альманаха «Минувшее».

В книге собраны избранные труды Н.А.Богомолова, посвященные русской литературе конца XIX — первой трети ХХ века. Среди героев книг как писатели первого ряда (В. Брюсов, З. Гиппиус, И. Анненский. Н. Гумилев, М. Кузмин, Вл. Ходасевич), так и менее известные. Часть работ публикуется впервые.

---

Во многом сходными, как кажется, были его побуждения при написании рецензии на новый роман одного из самых популярных в те годы писателей — Федора Гладкова — «Энергия». Роман печатался в 1932 году в «Новом мире», а в начале 1933 года, когда готовилось отдельное издание, Белый получил от Гладкова гранки книги с просьбой написать о романе статью[554]. Только что опубликованный в журнале роман был встречен резкими откликами печати, обвинявшими Гладкова в несовершенстве языка и искусственности многих положений и ситуаций романа[555]. Очевидно, стимулом к написанию рецензии было не только вполне искреннее мнение Белого об «Энергии» как о произведении высокого художественного уровня, но и желание защитить роман (а заодно и журнал, в котором к нему доброжелательно относились) от несправедливых нападок критики, представлявшихся отголоском групповщины прежних лет. В письме С. Спасскому Белый писал: «...скоро ухнут меня за то, как смею я Гладкова ставить выше литер<атурных> принцев»[556]. Таким образом, выход статьи в очередной раз ставил Белого в центр оживленной литературной полемики, затрагивавшей многие животрепещущие вопросы современной литературной жизни.

Дискуссия, между тем, приобрела особенно обостренный характер после появления отзывов Горького, которому была посвящена книга. Он писал Гладкову: «Написана она — на мой взгляд — очень плохо, языком выдуманным, и язык этот весьма часто вызывает впечатление неискренности автора и тяжелых, но неудачных попыток не то — преодолеть эту неискренность, не то — прикрыть ее холодной патетикой»[557]. В отличие от Горького, Белый, «внырнувший» в роман Гладкова, нашел там не только ряд чисто художественных открытий, но и чрезвычайно важную для него самого тему: «человек дела выше человека слова». Именно это заставляло Белого не просто поддерживать отношения с Гладковым, но и видеть в нем своего единомышленника в современной литературе.

Эта тема стала одной из основных в выступлении Белого на первом пленуме Оргкомитета Союза советских писателей, который проходил с 29 октября по 3 ноября 1932 года. Это выступление было отмечено как одно из самых значительных на пленуме, так как речь шла о восторженном принятии идей, одушевлявших советскую литературу того периода, со стороны крупнейшего писателя, кровно связанного с литературой предреволюционной, но стремящегося вписать себя в контекст совершенно нового литературного движения. В заключительном слове И.М. Гронский, делавший основной доклад, сказал: «У нас создался единый фронт советской литературы. Что объединяет всех художников слова? Объединяет всех желание служить рабочему классу, желание бороться за построение социалистического общества, желание работать над созданием социалистической культуры. Вот что, товарищи, объединяет всю массу писателей от Чумандрина до Андрея Белого»[558].

При этом в выступлении Белого речь шла не только о достижениях новой литературы, но и о желании принимать самое деятельное участие в ее создании, для чего требовалась, с точки зрения Белого, большая подготовительная работа, в которой он сам хотел найти свое место. С одной стороны, эта работа предусматривала изучение принципов марксистско-ленинской идеологии. С другой — изучение техники писательского дела, особенно важное для входивших в литературу молодых авторов: «Мы должны откликнуться на призыв к работе и головой и руками. Что значит откликнуться головой? Это значит провести сквозь детали работы идеологию, на которую указывают вожди. До сих пор трудность усвоения лозунгов зачастую усугубляла «банализация» лозунгов со стороны лиц, являвшихся средостением между нами, художниками слова, и нашими идеологами. <...>

Но кроме проблемы головы есть проблема «станка», проблема нашего ремесла: это о том, как нам служить социализму в спецификуме средств, то есть словами, красками и звуками слов. В настоящем слове я выдвигаю эту проблему как первоочередную»[559].

Эта двусторонняя задача стала в начале тридцатых годов одной из самых важных для всей советской литературы. Изучение и творческое освоение марксистско-ленинского учения стало для писателей того времени, старавшихся творить «со всеми сообща и заодно с правопорядком» (Б. Пастернак), непременным лозунгом. С другой стороны, обучение технике писательского ремесла было в этот период также одной из первоочередных задач. Книга на подобную тему, написанная на хорошем профессиональном уровне, становилась значительной ценностью. Когда В. Шкловский выпустил книгу «Техника писательского ремесла» (М.; Л., 1927), Ю. Тынянов писал ему: «Твоя «Техника» имеет среди молодежи хождение наравне с дензнаками. Прочел без отрыва, и интереснее и лучше рассказов»[560]. Несколько позже внутренняя потребность в обращении к такого рода темам для ученых явно начала утрачивать свое значение[561], но для Белого (и многих сравнительно молодых писателей, ощущавших недостаток «ремесленности») она расценивалась как одна из наиболее значительных. И Белый своими статьями (и прежде всего рецензиями на роман в стихах Санникова и «Энергию») стремился помочь разрешению этой задачи. Собственно говоря, в провозглашаемых лозунгах Белый совпадал с основным направлением литературной деятельности Горького тридцатых годов (выразившемся хотя бы в создании журнала «Литературная учеба»), хотя, несомненно, пути конкретной разработки совпадавших лозунгов были у двух писателей очень различными.

Интерес Белого к советской литературе, естественно, не ограничивался произведениями только тех писателей, которых мы назвали. Выявление следов этих взаимоотношений принадлежит будущему.

Приведем лишь текст открытки, адресованной Вс. А. Рождественскому, известный нам в копии поэта и литературоведа Д.С. Усова:

«Глубокоуважаемый Всеволод Александрович, сердечное Вам спасибо за стихи; я уже вчитываюсь в них и очень оцениваю надпись «Земное Сердце». Она очень выявляет Ваши стихи: «Земное» и «Сердце» надо читать заглавие с двойным акцентом: «земное» и «сердце». Яркая сердечность, подчеркнутая сердечность без всякого оттенка сентиментальности — прекрасное достоинство Вашей поэзии, которая до последней степени конкретна. С большой радостью и удовлетворением читаю (и буду читать) Вашу книжечку: спасибо Вам за нее; и простите за эти убогие, первые (еще) слова, срывающиеся с души после первого, еще не слишком пристального прочета. Клавдии Николаевне тоже стихи Ваши очень нравятся. Остаюсь искренне Вам преданный

Борис Бугаев»[562]

Все вышесказанное может создать впечатление, что отношения Белого с советской литературой были чуть ли не совершенно идиллическими. На самом деле, конечно, все обстояло значительно сложнее. Едва ли не символическими выглядят воспоминания П.Н. Зайцева, где рассказывается о последних месяцах жизни писателя: «Первое кровоизлияние в мозг произошло в Коктебеле. Затем последовал ряд кровоизлияний и одно из них в ноябре 1933 года, когда Белый прочитал предисловие Л. Каменева к «Началу века»»[563]. Но и вся обстановка — по крайней мере, в конце 1920-х годов, если даже не вспоминать большевистский террор первых послеоктябрьских лет, была Белому хорошо известна. Репрессии не только были общеизвестны, но и касались близких Белому людей: «В связи с чисткой усилилась роль органов безопасности и увеличились репрессии против инакомыслящих. Росло количество концентрационных лагерей на Севере и в Сибири, стало правилом «очищать» Москву, Ленинград и другие крупные города арестами неугодных людей под праздники 1 мая и 7 ноября. <...> В середине февраля, после партийной чистки, застрелился Витольд Францевич Ахрамович-Ашмарин <...> Говорили, во время чистки его упрекали за сотрудничество в издательстве «Мусагет» и его католичество. <...> Арестован В.Пяст. <...> Апрель-май 1931 года оказались тревожней, чем предполагали все мы, и особенно близкие Борису Николаевичу и Клавдии Николаевне люди. Над нами собиралась гроза. <...> начались аресты людей, связанных с писателем...»[564] Эти фрагменты воспоминаний П.Н. Зайцева только отчасти передают обстановку постоянных угроз, то и дело нависавших над Белым. Аресты антропософов, масонов, дворян, ученых, краеведов — все категории людей, так или иначе подвергавшихся преследованиям, назвать просто невозможно, даже если не представлять себе общий масштаб репрессий в СССР того времени, — создавали картину все приближающейся угрозы. В знаменательный день — 7 ноября 1929 г. С.Г. Спасская заканчивала большое письмо к Белому мужественными словами: «Время жестокое, и хочется иметь ясные мысли, когда призовут к ответу. А это может быть всегда»[565]. И сам Белый, если верить воспоминаниям Зайцева, вполне осознавал это: «Надо заковать себя в сталь, Петр Никанорович, надо держаться, как держатся солдаты в окопах, несмотря на то, что каждая минута угрожает гибелью»[566]. И все же он стремился к возможно более прочному контакту с советскими писателями, понимая, что создаваемая ими литература все больше уходит от каких бы то ни было снисходительных мерок, могущих быть приложенными к искусству.