Джеймс Хэрриот - Из воспоминаний сельского ветеринара

• Название: Из воспоминаний сельского ветеринара
• Автор: Джеймс Хэрриот
• Издательство: Мир
• Жанр: Домашние животные
• Год: 1993
• ISBN: 5-03-002261-9

Собрание лучших новелл английского писателя, включающее и новые, и уже знакомые читателям по прежним книгам эпизоды из ветеринарной практики автора. Интересный иллюстративный материал наглядно представляет природу и быт тех мест, о которых рассказывает Дж. Хэрриот, рецепты дешевых йоркширских блюд.

Для любителей литературы о животных.

---

— Утро-то какое погожее, мистер Скиптон! — весело произнес он напевным голосом.

— Чем утра-то разбирать, лучше бы делом занимался! — проворчал в ответ старый Джон, но работник только улыбнулся, словно услышал самую лестную похвалу.

Я обрадовался, когда мы наконец добрались до поймы. Руки у меня, казалось, удлинились на несколько дюймов, по лбу ползла струйка пота. Но старик Джон словно бы нисколько не устал. Легким движением он сбросил вилы с плеча, и тюк сена плюхнулся на землю.

На этот звук в нашу сторону обернулись две лошади. Они стояли рядом на галечной отмели, там, где зеленый дерн переходил в маленький пляж. Головы их были обращены в противоположные стороны, и обе ласково водили мордой по спине друг друга, а потому не заметили нашего приближения. Высокий обрыв на том берегу надежно укрывал это место от ветра, а справа и слева купы дубов и буков горели золотом и багрецом в лучах осеннего солнца.

— Отличное у них пастбище, мистер Скиптон, — сказал я.

— Да, в жару им тут прохладно, а на зиму вон для них сарай, — и он указал на приземистое строение с толстыми стенами и единственной дверью. — Хотят — стоят там, хотят — гуляют.

Услышав его голос, лошади тяжело затрусили к нам, и стало видно, что они очень стары. Кобыла когда-то была каурой, а мерин — буланым, но их шерсть настолько поседела, что теперь оба они выглядели чалыми. Особенно сказался возраст на мордах. Пучки совсем белых волос, проваленные глаза и темные впадины над ними — все свидетельствовало о глубокой дряхлости.

Тем не менее с Джоном они повели себя прямо-таки игриво: били передними копытами, потряхивали головой, нахлобучивая ему кепку на глаза.

— А ну отвяжитесь! — прикрикнул он на них. — Совсем свихнулись на старости лет! — И он рассеянно потянул кобылу за челку, а мерина потрепал по шее.

— Когда они перестали работать? — спросил я.

— Да лет эдак двенадцать назад.

— Двенадцать лет назад! — Я с недоумением уставился на Джона. — И с тех пор они все время проводят тут?

— Ну да. Отдыхают себе, вроде как на пенсии. Они и не такое заслужили. — Старик помолчал, сгорбившись, глубоко засунув руки в карманы куртки. — Работали хуже каторжных, когда я работал хуже каторжного. — Он поглядел на меня, и я вдруг уловил в белесо-голубых глазах тень тех мучений и непосильного труда, который он делил с этими лошадьми.

— И все-таки… двенадцать лет! Сколько же им всего?

Губы Джона чуть дрогнули в уголках.

— Вы же ветеринар, вот вы мне и скажите.

Я уверенно шагнул к лошадям, спокойно перебирая в уме формы чашечки, степень стирания, угол стирания и все прочие признаки возраста. Кобыла безропотно позволила оттянуть ей верхнюю губу и осмотреть зубы.

— Господи! — ахнул я. — В жизни ничего подобного не видел!

Неимоверно длинные резцы торчали вперед почти горизонтально, смыкаясь под углом не больше сорока пяти градусов. От чашечек и помину не осталось. Они бесследно стерлись. Я засмеялся и поглядел на старика.

— Тут можно только гадать. Лучше скажите мне сами.

— Ей, значит, за тридцать перевалило, а мерин, он ее года на два помоложе. Она принесла пятнадцать жеребят, один другого лучше, и никогда не болела, вот только с зубами бывал непорядок. Мы их уже раза два подпиливали, и теперь опять пора бы. Оба тощают, и сено изо рта роняют. Мерину совсем худо приходится. Никак не прожует свою порцию.

Я сунул руку в рот кобылы, ухватил язык и отодвинул его в сторону. Быстро ощупав коренные зубы другой рукой, я нашел именно то, чего ожидал. Внешние края верхних зубов сильно отросли, зазубрились и задевали щеки, а у нижних коренных отросли внутренние края и царапали язык.

— Что же, мистер Скиптон, ей помочь нетрудно. Вот подпилим острые края, и она будет, как молоденькая.

Из своего огромного ящика я извлек рашпиль, одной рукой прижал язык и принялся водить по зубам грубой насечкой, время от времени проверяя пальцами, достаточно ли спилено.

— Ну вот, вроде все в порядке, — сказал я через несколько минут. — Особенно заглаживать не стоит, а то она не сможет перетирать корм.

— Сойдет, — буркнул Джон. — А теперь поглядите мерина. С ним что-то нехорошо.

Я пощупал зубы мерину.

— То же самое, что у кобылы. Сейчас и он будет молодцом.

Но, водя рашпилем, я все тревожнее ощущал, что дело отнюдь не так просто. Рашпиль не входил в рот на полную длину, что-то ему мешало. Я положил рашпиль и сунул руку в рот, стараясь достать как можно глубже. И вдруг наткнулся на нечто непонятное, чему там быть совсем не полагалось: словно из нёба торчал большой отросток кости.

Нужно было осмотреть рот как следует. Я достал из кармана фонарик и посветил им через корень языка. Сразу все стало ясно. Последний верхний коренной зуб сидел дальше, чем нижний, и в результате его дальняя боковая стенка чудовищно разрослась, образовав изогнутый шип дюйма три длиной, который впивался в нежную ткань десны.

Его необходимо было убрать немедленно. Моя небрежная уверенность исчезла, и я с трудом подавил дрожь. Значит, придется пустить в ход страшные клещи с длинными ручками, затягивающиеся с помощью барашка. При одной мысли о них у меня по коже побежали мурашки. Я не выношу, когда при мне кто-нибудь хлопает надутым воздушным шариком, а это было то же самое, только в тысячу раз хуже. Накладываешь острые края клещей на зуб и начинаешь медленно-медленно поворачивать барашек. Вскоре под огромным давлением зуб начинает скрипеть и похрустывать. Это означает, что он вот-вот обломится с таким треском, словно кто-то выстрелил у тебя над ухом, и уж тут держись — в лошадь словно сам дьявол вселяется. Правда, на этот раз передо мной был тихий старый мерин, и я мог хотя бы не опасаться, что он начнет танцевать на задних ногах. Боли лошади не испытывали — нерва в выросте не было, — а бесились только от оглушительного треска.

Вернувшись к ящику, я взял пыточные клещи и зевник, наложил его на резцы и вращал храповик, пока рот не раскрылся во всю ширь. Теперь зубы можно было разглядеть как следует, и, разумеется, я тут же обнаружил точно такой же вырост с другой стороны. Прелестно! Прелестно! Значит, мне придется сломать два зуба!

Старый конь стоял покорно, полузакрыв глаза, словно он на своем веку видел все и ничто на свете его больше потревожить не может. Внутренне сжавшись, я делал то, что полагалось. И вот раздался отвратительный треск, глаза широко раскрылись, показав обводку белков, однако лишь с легким любопытством — мерин даже не пошевелился. А когда я повторил то же со вторым зубом, он и глаз не раскрыл. Собственно говоря, пока я не извлек зевник, можно было подумать, что старый конь зевает от скуки.

Я принялся укладывать инструменты, а Джон подобрал с травы костяные шипы и с интересом рассмотрел их.

— Бедняга, бедняга! Хорошо, что я вас пригласил, молодой человек. Теперь ему, верно, станет полегче.

На обратном пути старый Джон, избавившись от сена и опираясь на вилы, как на посох, шел вверх по склону вдвое быстрее, чем вниз. Я еле поспевал за ним, пыхтя и то и дело перекладывая ящик из руки в руку.

На полпути я его уронил и получил таким образом возможность перевести дух. Старик что-то раздраженно проворчал, но я оглянулся и увидел далеко внизу обеих лошадей. Они вернулись на отмель и затеяли игру — тяжело гонялись друг за другом, разбрызгивая воду. Темный обрыв служил отличным фоном для этой картины, подчеркивая серебряный блеск реки, бронзу и золото деревьев, сочную зелень травы.

Во дворе фермы Джон неловко остановился. Он раза два кивнул, сказал: «Спасибо, молодой человек», резко повернулся и ушел.

Я с облегчением укладывал ящик в багажник и вдруг увидел работника, который окликнул нас, когда мы шли к реке. Он устроился в солнечном уголке за кипой пустых мешков и, все так же сияя улыбкой, доставал из старого армейского ранца пакет с едой.

— Пенсионеров, значит, навещали? Ну уж старый Джон туда дорогу хорошо знает!

— Он часто к ним туда ходит?

— Часто? Да каждый божий день! Хоть дождь, хоть снег, хоть буря, он туда ходит, ни дня не пропустит. И обязательно чего-ничего с собой прихватит — мешок зерна или соломки им подстелить.

— И так целых двенадцать лет?

Он отвинтил крышку термоса и налил себе кружку чернильно-черного чая.

— Ага. Эти коняги двенадцать лет ничего не делают, а ведь он мог бы получить за них у живодера неплохие денежки. Удивительно, а?

— Вы правы, — сказал я. — Удивительно.

Но насколько удивительно, я сообразил только на обратном пути домой. Мне вспомнился утренний разговор с Зигфридом, когда мы решили, что фермер, у которого много скотины, не способен испытывать привязанность к отдельным животным. Однако за моей спиной в коровниках и конюшнях Джона Скиптона стояли, наверное, сотни голов рогатого скота и лошадей.