Тони Хендра - Отец Джо

• Название: Отец Джо
• Автор: Тони Хендра
• Издательство: Гаятри
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-9689-0063-6

Тони Хендра — зубр британско-американской журналистики, актер, режиссер, продюсер, писатель, и издатель. Автобиографический роман «Отец Джо» охватывает почти пятьдесят лет жизни Хендры и его друга и наставника, отца Джозефа Уоррилоу. За это время автор успел десять раз сменить тотальную веру на полный атеизм и наоборот; пройти огонь, воду и медные трубы киносъемок, премьер, бенефисов, радиоэфиров, браков-разводов; разочароваться до суицида и вновь обрести силы жить. Отец Джо — самый значимый человек в жизни Хендры, персона-талисман. Дружба с таким человеком — редкий подарок судьбы, и даже загадки, разрешившиеся только после смерти отца Джо, не исчерпали его тайны.

---

Меня освободили от присутствия на ежедневных утренних молитвах и религиозных наставлениях, проходивших по нескольку раз в неделю, — все это время, отведенное для духовных размышлений, я тратил на то, чтобы шарить по карманам висевших в раздевалке курток и пальто одноклассников. Таким манером я добывал изрядные суммы, до десяти-пятнадцати шиллингов в день — совсем немало для подростка времен пятидесятых. Выручка спускалась в местном кинотеатре «Гомун».

Я смотрел кино с такой регулярностью, что мама в самом деле верила, будто дорога из школы домой на автобусе занимает у меня не час, а три с половиной. Раз пять я попадал на комедии производства студии «Илинг», видел «Генриха V» с Лоуренсом Оливье, «Бульвар Сансет» Билли Уайлдера и многочисленные слащавые картинки раннего Голливуда, в основном безвкусные библейские эпосы, которые стареющие магнаты 30-х выдавали на-гора дабы на корню пресечь нарождавшееся телевидение (а иногда и неосознанно поддержать заявления молодого Израиля с его отсылками к священному писанию). Неизменным фаворитом у меня был «Самсон и Далила» с очаровательной Ивонн де Карло, гурией, отрезавшей волосы богатыря, и могучим Виктором Мэтьюром, игравшим Самсона Мое внимание привлекла грудь Самсона — она была почти такой же большой, как у Далилы. Одним из моих первых кризисов полового созревания были гнев и растерянность — мне казалось, что я не смогу зачать ребенка — но грудь мистера Мэтьюра, как ни странно, утешила меня.

Я превратился в заправского воришку — совершал рейды лишь время от времени и оставлял монеты в карманах жертв, чтобы те обнаруживали пропажу не сразу, а когда уже выходили из школы — в таком случае они все списывали на собственную беспечность. Уверен, школьная администрация всеми силами старалась сохранять христианскую терпимость, не решаясь признаться, что единственный на всю школу католик воровал у одноклассников-протестантов.

В конце концов благонамеренные остолопы догадались выставить у раздевалки охрану, но к тому времени демон оставил меня так же внезапно, как и овладел мною — у меня пропал всякий интерес к злодеянию. Я получил высокий балл и прошел по конкурсу в лучшую школу графства а затем, ко всеобщему удивлению, в том числе собственному, выиграл в нескольких соревнованиях по легкой атлетике, проходивших в конце семестра. Отличник и спортивная звезда едва ли мог быть вором Так что добрые протестанты не только обеспечили меня небольшим состоянием из краденых вещиц и солидными познаниями в голливудской фильмотеке, но и, снаряжая в путь, наградили серебряным кубком.

Воровство, насилие, Голливуд — все это заклятые враги набожного католика. К тому времени как я, мальчик одиннадцати лет, приехал в школу Сент-Олбанс, я уже отдалялся от Святой Матери-Церкви. Официально в Сент-Олбансе исповедовали протестантизм; это была самая древняя уцелевшая школа в Англии, основанная монахами-бенедиктинцами аббатства Сент-Олбанс в 948 году после рождества Христова Вот и получалось, что католическая история школы гораздо длиннее — с 948-го до самого роспуска монастырей, примерно шестьсот лет, а протестантская насчитывала всего какие-то жалкие четыре сотни. До Второй мировой школа была частной, но когда я поступил туда, идея социального равенства, преображавшая британское образование, смела большую часть религиозного и классового прошлого. За отлично успевающих учеников школе выделяли средства из правительственных фондов, так что академическая успеваемость была всепоглощающей заботой администрации.

Мне там пришлось туго. Если в приготовительной школе легко было выбиться в лучшие ученики, здесь я затерялся среди безликого большинства середнячков. Моей единственной целью стало учиться: чем голова ниже, тем отметки выше. В расписании присутствовали латынь и греческий, но упор делался на естественные науки, а уж английский с французским и вовсе задвигались на третий план.

На занятиях нас рассаживали в алфавитном порядке, так что первые три года мне мозолил глаза бессловесный гомункулус по имени Стивен Хокинг. Практическая польза от Хокинга заключалась в том, что он мог решать задачки по математике и физике со скоростью света, концепцию которой, кстати, он один только и усвоил. Обычно Хокинг разделывался с домашним заданием к концу обеденного перерыва и особо хулиганистые элементы в нашем классе, включая и меня, без труда убеждали его поделиться. Наши оценки по математике и физике были блестящими, но неизбежно наступал день контрольной работы: Хокинг в один момент щелкал задания и потом маялся от безделья, сопя, хмыкая и малюя каракули, а мы тем временем потели над непостижимыми рунами науки.

До поры до времени мы продолжали пользоваться Хокингом как источником отличных отметок за домашние задания, но на третьем году он рванул вперед со скоростью, превышающей световую. Теперь он брал сравнительно простую тему, скажем, численные методы, и под предлогом пространного исследования покрывал уравнениями и формулами страницы, общий вес которых стремился к тонне. Недалекие субъекты прилежно копировали это к себе в тетради, ожидая высоких баллов, однако тщетно. А вскоре Хокинг и вовсе перестал показываться на математике, двинув к намеченной цели уже в одиночку.

В брачном контракте, подписанном в церкви, имелось напечатанное мелким шрифтом примечание, которое гласило: если ребенок вынужден посещать школу, где исповедуют иную религию, он обязан получать религиозные наставления, нейтрализующие всю ту безбожную ересь, которой поневоле забиваются его детские уши. Но мое плотное расписание не оставляло возможности для религиозных наставлений, даже если бы таковые и было кому преподать в нашей-то глухомани. Так что за неимением противовеса истории и органической химии — любимым предметам — мое образование стало давать отчетливый крен в сторону светского.

Учебники по истории не поспевали за послевоенным развитием исторической мысли и научными изысканиями, они отражали настроения англоцентристские, в некотором роде антикатолические и часто откровенно антипапские. Самый яркий тому пример — средние века, мой любимый исторический период. В одном из самых вопиющих примеров искажения истории говорилось, что в середине двенадцатого века местный парень Николас Брейкспир, настоятель аббатства Сент-Олбанс, возвысился до папского престола, приняв имя Адриана IV, и стал единственным англичанином когда-либо возглавлявшим католическую церковь. При этом подчеркивалось, что Брейкспир представлял собой редкостное исключение — хорошего Папу Римского.

Я, подросток, не имея никаких твердых ориентиров, впитывал всю эту великолепную чушь, как губка. Бюрократы от курии, составлявшие контракт для смешанных семей, оказались правы — старым прокатолическим суждениям по материнской линии я предпочел новые.

Мое увлечение химией лишь подлило масла в огонь еретического костра. Химия, а в особенности лабораторные эксперименты, с которыми я раньше никогда не сталкивался, ясно давала понять — в феноменологическом мире всему имеется объяснение, и, если на данный момент оно не найдено, это лишь дело времени и, дальнейших исследований. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться — стандартное объяснение существования Бога («должен же был кто-то сотворить все это») в лабораторных условиях несколько пошатнулось. Свидетельство тому находилось прямо на предметном стекле микроскопа: амебы воспроизводили себя сами, без всякой вспышки молнии или указующего перста, они делали это точно так же, как и много тысячелетий назад, когда стали начальным звеном цепи эволюции, в конце концов приведшей к Хокингу.

Было тут и кое-что еще, в некотором роде гораздо более всеобъемлющее и, с точки зрения строгой доктрины, более коварное — я влюбился в сельские просторы Хартфордшира.

В Хартфордшире на каждом шагу встречаются пейзажи, достойные кисти великого живописца Джона Констебля: неторопливые извилистые реки, петляющие по роскошным лугам с пересекающими их рощами вязов; пологие холмы и поля, огороженные аккуратными изгородями из боярышника и лещины; множество разнообразных животных, диких и домашних; земли, богатые глиной и известью; растительность, налитая соками. Стоило только сорвать какой-нибудь стебелек, как из него сочилась тягучая, молочно-белая жидкость.

Само собой, я не проводил молодые годы в бесплодных грезах; я ставил перед собой конкретные цели. Самой важной было убить небольшую водоплавающую птицу и поджарить на костре. Для охоты требовалось оружие — поначалу я мастерил копья с наконечниками из острых камней, с которыми порядком намучился, но вскоре заменил их более практичными луком со стрелами.

В те удивительные годы, когда я бродил по округе со смертоносным оружием, мне так и не удалось подстрелить ни единого живого существа, не говоря уж о том, чтобы его поджарить, хотя однажды я обнаружил свою стрелу в крупе гернзейской коровы соседского фермера (корова вроде не имела ничего против, фермер, наоборот, аж побагровел от злости).