Андрей Губин - Афина Паллада

• Название: Афина Паллада
• Автор: Андрей Губин
• Издательство: Краевая типография
• Жанр: Искусство и Дизайн
• Год: 1966
• ISBN: XXX-X-XXX-XXXXX-X

В этой книге Андрея Губина читатель найдет рассказы о великих мастерах искусства и литературы — Фидии, Данте, Рабле, Лермонтове, Л. Толстом, Дж. Лондоне, Ал. Грине. Это рассказы-легенды, основанные на неких достоверных фактах и событиях. В них не следует искать строго научного, биографического материала. Что переживал Лев Толстой в часы своего знаменитого побега «от мира»? Была ли у Джека Лондона такая любовь, как говорит Губин? Важно только помнить: рассказы эти, скорее, об искусстве, творчестве, его отдельных моментах и законах, нежели о том или ином художнике.

В повести «Созвездие ярлыги» предстает образ молодого чабана, горца с нелегкой судьбой, ровесника космонавтов, который поднимает свой древний труд до «космической» высоты — отсюда и заголовок: автором опоэтизирована ярлыга, чабанская палка. Борьба с пережитками прошлого, с бюрократами настоящего, поэзия степного труда — суть этой повести.

---

Заняли комнату, побеленную полосами. Плотно стояли кровати, сверкающие никелем, как передок автомашины «Чайка». На длинном искривленном шнуре свисала тусклая лампочка без абажура. На тумбочке — пожелтевший графин с забытой водой на дне.

Саид тоскливо лежал, прикрыв ноги полушубком. Даргинец неугомонно бегал по гостинице, заводил знакомства, объяснился в любви администраторше, порывался идти «на картину», добыл еще вина, хотя магазины уже не работали. Саид пил и огромным усилием заставлял себя не смотреть на часы: время ползло черепашьим шагом. Охватило лютое беспокойство за Секки. Чуть не пошел пешком.

Часов в восемь вечера у гостиницы остановился мощный заиндевевший бензовоз. Было слышно, как шофер вошел в коридор, закурил у печки, хлопнув дверцей. Саид вышел, спросил:

— Далеко едешь, друг?

— В Каспийск.

— Возьмешь — по пути?

— Занята кабина — женщина с пацаном.

— Сверху поеду — приходилось.

— Права потеряю.

— Тут ГАИ мой знакомый.

— Нет. Замерзнешь.

— Посмотри мою одежду! Возьми, а то помру до утра!

— Что у тебя, несчастье какое? — тихо спросил шофер, скуластый русский парень.

— Несчастье… Большая беда.

— Ладно. Тулуп у меня возьмешь. Я тебя привяжу на площадке.

— Деньги сразу возьми.

— За что? — как ударенный, качнулся шофер.

— Извини, друг, извини…

Даргинец сообразил одно: есть машина, которую они ждут с обеда. Живо связался и первым полез на бензовоз. Пришлось взять и его. Он вез три ватных одеяла, закутался, как матрешка. Ехать километров семьдесят.

Так, наверное, холодно в Космосе. И так же ветер гудит под крылом корабля. Хотя какой же там ветер? И какие там крылья?

Руки оледенели в меховых варежках. Ноги не чуют ударов о железный бак с глухо плещущимся бензином. Ветер пробивает тулуп, полушубок, кожаные брюки Саида, фланелевое белье и вольно гуляет по телу, ероша волоски. А голове жарко. Косматую, из цельной шкуры папаху не продувает никакой ветер — о золотое руно овцы! К тому же папаха покрыта башлыком, вытканным руками горянки.

Временами шофер останавливался, заставлял «королей» бежать за машиной. Часто дорогу пересекали ослепленные фарами сайгаки.

Все бы ничего, если бы ехал старший чабан Муратов. Едет же просто гражданин Муратов. Едет по личной надобности. Чабан не заметил бы трудности — даргинец песню поет. А гражданину неуютно в такую ночь на бензовозе.

Он уже думал, что погорячился, взяв расчет, — начиналось похмелье. Не один Бекназаров должен оценивать его. Миновало время беков и ханов, веками владевших Черными землями. Саид не ангел. Готов признать свои ошибки: наверное, они есть, если с ним не хотят работать. Надо поговорить с Шидаковым и с Ибрагимовым.

Даргинец доехал. Достал трешку.

— Я заплатил уже, — сказал Саид.

Вскоре и он постучал в кабину. Поблагодарил шофера и пошел темной облачной степью. До кошары километров пятнадцать в сторону. Переложил нож из брюк в карман полушубка.

Спешил — как там Секки? И не спешил — страшила встреча с бригадой. Кошара Меркелия дальше кошары Муратова. И когда за буруном блеснул огонек кошары Ибрагимова, свернул к ней. Малость передохнуть — начинался снежный буран. И поговорить все-таки по душам.

Беда только в том, что у Ибрагимова овчарка с зеленой шерстью натаскана на людей. Ночью она не привязана. У Саида и палки нет. Если же выскочат чабаны, придется убить собаку, как на Памире этим же ножом убил барса в ночной схватке, в газете даже писали.

Убить собаку — нанести ущерб чабану, кровно обидеть его. Ибрагимов очень дорожил этой овчаркой. Он не любил посетителей на кошаре. К нему избегали ездить даже по делам. В суд подавали уже за эту собаку.

Чабан пополз к домику, как на охоте, чтобы ветер не донес ни запаха, ни шороха. Ему не повезло. Собака лежала у порога, а не у база, как рассчитывал он. Она бросилась молча. Саид крикнул и первым ударом свалил собаку. Тут же она опалила его лицо горячим дыханием зверя. Две другие собаки с лаем рвали полы его полушубка. Он прыгнул на телегу. Овчарка за ним. Кому-то пришлось бы умирать. Но скрипнула дверь, грозно закричал Ибрагимов и оттащил собаку.

— Что надо? — клацнул он затвором винтовки. — К овцам лез? Эй, люди, вора поймал!

— Не кричи, перекурить зашел, в гости, домой из города иду…

Не принять гостя — оскорбить курганных предков. Ибрагимов только пробурчал:

— Часто в город ходишь — совсем начальником стал!

О, в этом домике совсем не так, как у Муратовых!

Вонь, грязь, паутина, закопченные стены. В углу, как в сакле, дымовая труба над камнями очага. И говорят тут по-иному, словно всегда ругаются. Женщины прячут лица. Увидев гостя, дети мгновенно исчезли под шубами на полу.

Ибрагимов резко крикнул на старую мать, и она принялась варить чай в жирном котле. Обычай требовал сперва накормить гостя, а потом спрашивать. Но Ибрагимов не держался за все обычаи.

— Чего в городе? — равнодушно зевнул он, сбросив бурку незаметным движением красивых плеч прямо на пол. Под буркой остался лежать кудрявый ягненок с ангельскими глазами.

— Работают.

— Работают? — будто удивился хозяин.

— Да, бегают. Что у вас?

— Объездчик днем застрелился. Говорят, имущество на тебя отписал. Болтают, что спаивал ты его, порошки подсыпал такие…

— Какие порошки? — Саид вздрогнул, вспомнив о снайперском карабине.

— Милиция разберется. Кого надо, судить будут. Балкарку вашу тоже нашли — на чердаке у Маркелия, могли бы судить, но муж домой увез ее… Сначала убить хотел…

Саид встал.

— Спасибо, Ибрагимов. Дай лошадь доехать.

Ибрагимов пошел седлать, но вскоре вернулся:

— В такую погоду собаку и ту не выгоняют, спи у нас: буран — ничего не видать.

— Доеду! Первый раз, что ли? Белохвостого оседлай!

— Вода кругом, утонешь, коня погубишь — отвечать я буду. Позавчера трактор провалился — даже не видно под водой, как этот хромой черт выскочил только! Пей чай!

— Не могу.

— Ну, этого выпей! — налил Муратову чашку спирта.

Гостю дали лучшую постель. Говорить с Ибрагимовым теперь об отаре не хотелось: навалилась новая беда.

Огонь задули. Дежурный чабан Ихан-Берды клевал носом у очага. По временам его осыпали снежинки, и он жался ближе к жарким углям.

Саид осторожно повернул голову на подушке, морщась от боли похмелья, и забылся.

Буран бушевал со страшной силой. В полночь упала оглобля за стеной и разбила фанеру в окне. Ибрагимов вскочил, выбежал, тут же вернулся, торопливо зажег фонарь и со всего маху ударил ногой чабана у очага. Тот мыкнул, вскочил и скорчился от боли.

— Отара ушла! Убийца моей матери! Кишки на руку намотаю!

Залаяли собаки — далеко-далеко.

Держа коня в поводу, в дверях показался аварец Агаханов. На толстых бровях лед. Розовощекое юношеское лицо вспотело.

— Ибрагимов! Твои овцы пошли за сайгаками! Мимо меня бежали, я поскакал, сбился след…

Саид слышал все, но головы не поднимал. Голове больно, она будто набита песком, скрипучим и тяжким, от вчерашнего портвейна. Ему ясно, что произошло.

В буране мчалось стадо сайгаков. Может, их гнали волки. Ветер повалил воротца овечьего база. Услышав топот сайгачьих ног, из база вышла овца в вечной боязни отстать. За ней вторая, третья — и камышовые маты ограды затрещали, повалила вся отара, повинуясь стадному чувству. Собаки умчались за сайгаками.

— Куда пошли? — спросил аварца Ибрагимов.

— Как будто к Сладкому артезиану.

Уже все на ногах. Чабаны во дворе седлали коней.

— Помогай, сосед, — добрым голосом обратился Ибрагимов к Саиду. — Садись на Белохвостого, самый резвый он, как раз для большого джигита. Я на Сером пойду. А Ихан-Берды — все равно убью его — останется, он ночью не видит…

Безмерная усталость навалилась на Саида. Напряжение нескольких дней и ночей, поездка на бензовозе, схватка с собакой, плохое вино и плохие вести сморили его, налили глаза свинцом. При одной мысли, что надо в буран скакать по степи, мороз по коже пошел.

— Овцы жирные, — потонут, помоги.

«Мои овцы», — подумал Саид, закрывая глаза в полусне и ознобе.

Он знает стадное чувство отары. Когда обезумевший от жажды баран прыгнул в глубокий колодец, вся отара последовала за ним. Если на бойне овцы чуют кровь и не идут в цех, пускают барана-провокатора — он каждый раз остается живым, проведя отару на разделочный конвейер. Стреляй их в упор — они будут бежать за первой, как и сайгаки, всегда бегущие след в след, сколько бы передних ни косили пули.

— Вставай, кунак! — тронул спящего чабана Ибрагимов.

А Саида хоть шашкой руби — он будет спать. Он очень устал. В мозгу еле тлеет ночная, сигнальная лампочка, никогда не теряющая связи с миром. И он говорит, словно забыв все горские обычаи, говорит так, будто перед ним Бекназаров: