Ирина Щербакова - Пути следования: Российские школьники о миграциях, эвакуациях и депортациях ХХ века

• Название: Пути следования: Российские школьники о миграциях, эвакуациях и депортациях ХХ века
• Автор: Ирина Щербакова
• Жанр: История

В сборник «Пути следования» вошли работы российских школьников, поступившие на Всероссийский исторический конкурс общества «Мемориал» в 2009–2011 годах. Исследования ребят, включенные в сборник, рассказывают о перемещениях и переездах жителей России в XX веке, чаще всего совершавшихся не по своей воле.

---

Качинская промколония производила шпалы и ширпотреб: мебель, лыжи, деревянную тару, бочки, ящики, а также занималась погрузочными работами на железнодорожной станции Кача и заготовкой дров для учреждений и предприятий Красноярска. Для производства работ на зоне была своя лесопилка, конюшня, подсобное хозяйство. Лес для инвалидного лагеря поставляли промышленные колонии, занятые лесозаготовками и обеспечивавшие дешевой древесиной предприятия и стройки региона и страны. Но в лагере был также отряд, который валил лес для собственных нужд, в него и попал Даган Бараевич.

Единственными средствами выжить были присущая ему сила воли и характерная для калмыков терпимость. У него было и особое преимущество перед другими – он был буддистом. В буддизме считается, что ничто над человеком не властно, кроме него самого.

Его пристанищем на долгие годы стал лагерный барак. В бараках было по две железных печки в разных концах. В середине барака нары зимой всегда были покрыты инеем. Холод пробирался внутрь помещения, подушка – дерюга, набитая соломой, – ночью примерзала к стене.

Клопы во множестве обитали в деревянных стенах и нарах и досаждали уставшим людям по ночам. От вшей люди страдали и днем и ночью. Избавиться от этой заразы было нечем, они просто заедали.

Зимой при сорока градусах ниже нуля уже не чувствовались пальцы рук и ног, в глазах становилось темно. Замерзали веки. Возникало чувство, как будто кто-то трет наждаком по глазам. Приходилось, ежась от холода, держать их как можно шире и моргать как можно меньше.

В остальное время года, когда внезапно разливалась обычно маловодная речушка Кача, заключенных мучили полчища комаров и мошек, от которых спасались всеми возможными способами, от накомарников до костров-«дымовух». Дым разъедал глаза и дыхательные пути. Небольшое облегчение наступало, когда моросил мелкий надоедливый дождь.

В первые годы не было разрешено ни писем, ни посылок. Письма Даган Бараевич стал писать во второй половине срока, когда ограничение в правах сняли и ему удалось разыскать невестку с племянницами и начать с ними переписку.

Даган Бараевич, как мог, опекал самых слабых в отряде, старался облегчить их существование. Попадали к ним и молодые, совсем еще дети, и Даган Бараевич старался выполнять тяжелую работу, оставляя им более легкую, например, расчищать от снега место работы, прорубать просеки, стаскивать в кучи валежники сухостой.

Позднее он оберегал родных, никогда не говорил о том, что ему пришлось пережить в те годы. Его дети отмечают, что он был немногословен, лишнего никогда ничего не говорил, особенно чужим, даже никогда не рассказывал, что сидел в тюрьме за песни и стихи. И про то, как воевал. Всегда отнекивался.

Только сейчас, почти через двадцать лет после его ухода, дети узнали о многих обстоятельствах его жизни по копии «Уголовного дела № 7550» и по воспоминаниям своей двоюродной сестры Валентины Налаевны Настаевой. Ее отец, Санджи Четырович Налаев, часто рассказывал ей о том, каким был Даган Бараевич и что он, Санджи Четырович, выжил в лагере только благодаря знакомству с этим человеком.

Надо сказать, что время, проведенное в лагерях, Даган Бараевич не считал потраченным напрасно. Здесь он познакомился интересными людьми (в то время в лагерях сидели многие образованные, интеллигентные люди), научился русскому языку.

18 июля 1955 года оперуполномоченным отдела ИТЛ Управления МВД Красноярского края майором Мишустиным «были рассмотрены материалы архивно-следственного дела № 57262 по обвинению Такаева Дагана Бараевича…». Дело рассматривалось по списку, в числе других. В «Заключении по делу» майор Мишустин пишет: «.. нахожу, что вина Такаева Д. Б. по ст. 58–10 ч. 2 доказана. Однако определенная [судом] Такаеву мера наказания является жесткой, не соответствующей содеянному и личности осужденного». Времена поменялись – меру наказания, определенную судом в 1947 году как справедливую, сотрудник УМВД в 1955 году считает жесткой и предлагает «приговор Такаева Д.Б. изменить до пределов отбытого им срока лишения свободы».

На основании этого заключения 22 октября 1955 года был вынесен протест прокурора в порядке надзора. Прокурор обращается в Судебную коллегию по уголовным делам Верховного суда РСФСР с просьбой «приговор Красноярского краевого суда от 4 марта 1947 года в отношении Такаева Дагана Бараевича отменить, а уголовное дело о нем производством прекратить за недоказанностью обвинения». За три месяца – такая метаморфоза: обвинения, оказывается, не были доказаны. «Прекратить преследование в уголовном порядке» означало реабилитацию. В протесте говорится: «Песня, которую сочинил Такаев, по характеру не является контрреволюционной. Дневник Такаев не вел, а производил отдельные записи на клочках бумажек о своих переживаниях в период нахождения его в госпитале и на фронте, а суд неправильно расценил эти записи».

Когда администрация ИТЛ сообщила Дагану Бараевичу, что его дело пересматривают и, возможно, он выйдет на свободу досрочно, он сначала подумал, что это шутка, столь невероятной была для него такая новость.

9 января 1956 года Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСР рассмотрела дело по протесту прокурора на приговор Красноярского краевого суда и вынесла определение «отменить приговор в отношении Такаева Д.Б., преследование в уголовном порядке прекратить и из-под стражи его освободить». В определении установлено, что у Красноярского крайсуда «не было основания делать вывод о том, что Такаев совершил преступление, предусмотренное ст. 58–10 ч. II УК». Понадобилось долгих десять лет, чтобы разобраться в «обстоятельствах дела». До окончания отбытия срока наказания оставалось чуть больше полгода.

Освобождение

Его выпустили из лагеря в январе 1956 года, но паспорт не дали, а «поставили под комендатуру», то есть освободили со справкой и направлением в совхоз «Сталинец» Ужурского района Красноярского края, в первое место его ссылки. Даган Бараевич не стал проситься в Новую Покровку Алтайского края. Отец и Булгаш умерли, и он, вероятно, не хотел бередить душу воспоминаниями.

9 января 1956 года Даган Бараевич был реабилитирован по статье 58 УК РСФСР Верховным судом РСФСР (П-4464). Но, с точки зрения государства, он по-прежнему был виноват в том, что родился калмыком. Эту вину сняли с него много позже, уже посмертно.

В январе 1956 года он высадился с маленьким чемоданчиком из фанеры на железнодорожный перрон станции Ужур. Поезд тут стоял лишь две-три минуты. Здесь его ждала Ольга (Очир) Налаевна Санджиева, сестра солагерника Санджи Четыровича Налаева. Ольга Налаевна осенью 1955 года ездила в Качинский лагерь навестить брата. Уже были послабления для спецпереселенцев, и можно было свободно ездить по краю, а зэкам разрешались свидания с родными. Ольга Налаевна некоторое время жила в поселке Кача, даже устроилась где-то уборщицей, чтобы помочь брату деньгами.

Санджи Четырович познакомил ее с Даганом Бараевичем и сосватал их. Он считал, что многим, в том числе и жизнью, обязан ему и отдать за него сестру – это самое малое, что он может сделать для него. Никакой свадьбы, естественно, не было.

Даган Бараевич стал работать в колхозе «Сталинец» Ужурского района Красноярского края возчиком. Деятельный человек, он хотел быстрее вернуться к повседневным делам: заботиться о семье, заниматься житейскими мелочами.

В доме у Такаевых все было предельно скромно. Все, что носили, сделано было своими руками: покупали ткань и шили сами одежду. Даган Бараевич сам плел плетки, ремонтировал обувь, конскую упряжь и делал всю мужскую работу в доме.

Как и раньше, люди каким-то образом узнавали, где живет Даган Бараевич, шли и ехали к нему отовсюду со своими проблемами. В семье до сих пор сохранились его записные книжки, исписанные химическим карандашом старательным каллиграфическим почерком.

Бумага в этих записных книжках обветшала и пожелтела от времени, некоторые страницы отсутствуют, многие строчки размыты. Записи выполнены на калмыцком языке, хотя русский к тому моменту Даган Бараевич уже знал хорошо. После лагеря он прекрасно излагал свои мысли на «великом и могучем», но устная речь его выдавала – он говорил с легким акцентом.

Мы смогли разобрать и кое-что понять. Дело не в нашем незнании языка (нам помогали родители), а в том, что калмыцкий алфавит претерпел с 1925 года множество изменений и нововведений. Старомонгольская графическая основа показалась новым властям неприемлемой, и с тех пор по сей день почти каждое десятилетие меняется алфавит: латинизированный заменяется кириллицей и, наоборот, вводится монгольское написание букв или немецкое – с умлаутом, затем снова принимается алфавит на базе русской графики. Все это влекло за собой безграмотность населения, утрату языка и культуры народа.

Тексты в этих книжицах— тярни (заговоры), зальвр (молитвы) и маани (заклинания) – Даган Бараевич составлял сам и применял, по воспоминаниям родных, для лечения, для снятия порчи и сглаза. Искусству составления заклинаний Даган Бараевич никого из родных не научил, никто из детей никогда и не интересовался его деятельностью.