Людо ван Экхаут - Это было в Дахау.

• Название: Это было в Дахау.
• Автор: Людо ван Экхаут
• Издательство: «ПРОГРЕСС»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1976
• ISBN: Э 70304-364 006(01)-76 125-75

В 1975 году советский народ, все миролюбивые люди отмечают тридцатилетие победы над гитлеровской Германией, над фашизмом. Основную тяжесть борьбы принял на себя советский народ. Миллионы человеческих жизней, огромный материальный ущерб – вот цена этой исторической победы.

Люди не должны забывать, какая угроза нависла над миром в те тяжкие времена. Готовясь к осуществлению своих агрессивных планов, гитлеровцы заранее спланировали, разработали и привели в действие и в собственной стране, и на временно оккупированных ими территориях режим террора и устрашения, насилия и пыток, какие не были известны даже средневековой инквизиции; они создали индустрию человекоистребления и осуществили тактику «обезлюживания», покрыв захваченные ими территории сетью лагерей и тюрем.

Освенцим и Майданек, Дахау и Бухенвальд, Треблинка и Саласпилс… Эти названия, как зловещее эхо, отзываются в памяти людей.

В лагерях массового уничтожения истреблялись миллионы. В одном только лагере Освенцим уничтожено около четырех миллионов человек – граждан СССР, Польши, Франции, Югославии, Чехословакии, Румынии, Болгарии, Венгрии, Голландии, Бельгии и других стран. В лагере Майданек за один день – 3 ноября 1943 года – погибло 18400 человек.

В коммюнике Польско-Советской Чрезвычайной комиссии по расследованию злодеяний в лагере уничтожения Майданек в городе Люблине указывается: «… Голод, непосильный труд, пытки, истязания, издевательства и убийства, сопровождавшиеся неслыханным садизмом, были поставлены на службу массовому истреблению узников лагеря».

Человечество не может, не должно забыть совершенных злодеяний.

Тридцать лет прошло со времени исторической победы над гитлеровской Германией, тридцать лет миновало и с того дня, когда главари фашистского рейха оказались на скамье подсудимых, когда они должны были перед судом народов ответить за свои чудовищные преступления.

Три десятилетия – срок немалый, но еще живы в памяти свидетелей кошмарных преступлений фашизма дни, месяцы и годы, проведенные в фашистских застенках, в лагерях смерти, – дни, месяцы и годы, оставившие неизгладимый след в жизни целого поколения. И сейчас, в наше время, живые свидетели фашистских злодеяний продолжают говорить об опасности фашизма, о страшной сущности звериной философии человеконенавистничества.

Г. АЛЕКСАНДРОВ, Советский обвинитель, руководитель следственной части советской делегации на Нюрнбергском процессе

---

Мы и в самом деле в чем-то становились животными. Мы боролись, чтобы сохранить достоинство, дружбу и солидарность. Но все мы пережили момент, когда сохранить это достоинство становилось невозможным. И тогда нас уже не тревожило ежедневное исчезновение знакомых лиц и не волновала чужая судьба. Исчезли Жак ван Баел, Франс ван Дюлкен, Тавернье, Луи Перар. Я их больше не видел, значит, они умерли. Мы тупели и становились эгоистами. Из-за пустяков вспыхивали ссоры, иногда обессилевшие люди набрасывались друг на друга как смертельные враги. А через несколько дней они лежали рядом мертвые на снегу.

Одним из первых уроков концлагеря был вывод, что не следует попадаться охранникам на глаза. Попасться на глаза означало по меньшей мере быть избитым. Если в какой-то день доставалось несколько ударов – этот день считался хорошим. Сложность заключалась в том, что никогда нельзя было заранее угадать, попадешься ты сегодня на глаза или нет. За то, что выпил воды, полагалось двадцать пять ударов. Столько же за то, что не умылся утром. А мы испытывали панический ужас перед умыванием ледяной водой по утрам. Полотенец заключенным не полагалось, и приходилось с мокрым лицом и руками выходить на холод. Нас преследовало чувство неуверенности и постоянная боязнь совершить ошибку. Эсэсовцы поддерживали этот страх, а их приспешники в лагере следовали методу хозяев. Наказывали, если замечали, что у тебя грязные ноги. Наказывали, если одежда не в порядке (а она всегда была не в порядке). Наказывали, если на ногах не было башмаков. Иногда приходилось красть их у товарища с опасностью для жизни. Наказывали, если обращался к капо на «ты». Наказывали и за то, что ты называл его уважительно. Короче говоря, лучше было не попадаться на глаза. Для наказания достаточно было того, чтобы твое лицо не понравилось кому-то из начальства. Горе, если твой страх был замечен. Наибольшее удовольствие эсэсовцам доставляли издевательства над самыми робкими. Горе тебе, если ты носил очки. Плохо приходилось и тому, кто вылизывал миску, – тогда «грязную свинью» учили приличным манерам. А тот, кто не вылизывал, получал свою порцию издевательств как неряха.

Самым благоразумным было по возможности прятаться в толпе. Если окажешься на виду, это может стоить не только побоев, но и жизни. Смерть могла быть и очень легкой – от удара дубинкой по голове – и очень тяжелой, когда жертву клали в умывальне под ледяную струю. Смерть в подобных случаях наступала иногда только через час, и охранники с интересом наблюдали, сколько времени протянет «крематорская собака».

И пока начальство развлекалось подобным образом, мы ждали на холоде, стуча деревянными башмаками – те, у кого они еще были, – и стараясь никому не попадаться на глаза.

Но рано или поздно это все равно случалось.

Первый раз я по-настоящему попался вместе с двумя товарищами: с Йефом и Маурицем из Букхаута. На один паек хлеба мы выменяли сигарету и по-братски разделили ее на троих, так же как и два оставшихся пайка хлеба. Несмотря на наши ссоры и эгоизм, мы все-таки сохранили какое-то подобие стадного чувства, которое помогало нам существовать в этих условиях. Йеф, Мауриц и я некоторое время были неразлучны. Каждое утро мы собирались где-нибудь, скрещивали руки, поднимали их вверх и громко клялись: «Нас не сломить».

Сейчас это может показаться смешным, но тогда мы не шутили. Моральная стойкость была очень сильным оружием в борьбе за жизнь. А чувство товарищества в тех условиях было необходимо как воздух. Тот, кто уединялся, кто терял мужество, кто тосковал по дому, – тот становился добычей крематория. Мы всю ночь берегли сигарету, чтобы выкурить ее утром. После утренней поверки мы, спрятавшись в умывальне, глубоко затягивались и кашляли до головокружения.

Староста блока поймал нас на месте преступления. Он начал кричать, но самое страшное заключалось в том, что сигарета была выкурена лишь наполовину.

– Что это за безобразие! – орал он.

– Это сигарета, господин староста,- громко ответил я, вытянувшись по стойке смирно.

– Что за кретины?! Курить натощак? Хотите испортить легкие? Давай сюда сигарету!

Я отдал. Если бы мы только этим и отделались, то большой беды не было бы. Он погасил сигарету и сунул себе в карман.

– Я пекусь о вашем здоровье,- продолжал он.- Если вы сами по дурости не заботитесь о своих легких, то я позабочусь о них. Вам нужен свежий воздух и хорошая физическая работа, чтобы прочистить легкие. Надо освободить ваше брюхо от никотина.

Он вытолкал нас на улицу, приказав очистить площадку от снега.

Шел густой снег, и это делало нашу задачу практически невыполнимой. Свежий снег падал на старый утрамбованный слой, покрывшийся гладкой ледяной коркой. Убирать снег без лопат, голыми руками было бессмысленно. Опустившись на колени, мы начали ползать по двору, отбрасывая в сторону свежевыпавший снег. Из окна четвертого бокса староста, ухмыляясь, следил за нами. При любой нашей оплошности он мог выйти на улицу и прогуляться дубинкой по нашим спинам. Мы старались угодить ему, почти пластом растягиваясь на снегу. Мы слышали его громкий смех и с ненавистью царапали ногтями смерзшийся снег. Наша беспомощность привела его в отличное расположение духа, и часа через четыре он приказал нам прекратить работу.

Мы снова вернулись в умывальню, на сей раз без сигареты, и растерянно, смущенно посмотрели друг на друга.

– Вот так они и ломают нас,- произнесли мы в один голос.

И от того, что мы сказали эти слова все трое одновременно, нам вдруг стало смешно. Наш смех услышал староста блока.

– Ну вот, видите? Теперь вы чувствуете себя гораздо лучше,- бодро сказал он.- Вы уже снова смеетесь. Марш в спальню! Еще пара пинков – и у вас будет больше оснований для смеха.

Он остановился у входа в жилой блок. Первым шел Мауриц. Ему достался пинок под зад, и он торопливо заковылял вперед. Староста блока подгонял его пинками. Йеф только что оправился после болезни. Он был очень худ и все же оставался самым сильным из нас троих. Он глубоко вздохнул и ринулся в блок, надеясь обескуражить старосту своей быстротой. Но он просчитался. Тот шел за ним до самых нар и бил, пока Йеф не забрался к себе наверх. Наступила моя очередь. Я решил сыграть на его чувстве юмора. Твердым шагом вошел в жилой блок, вытянулся перед старостой, повернулся кругом и нагнулся, чтобы получить причитавшийся мне пинок. Брюки на мне просвечивали сзади. Он громко расхохотался, пнул меня сапогом, и я влетел в спальню. Все было бы хорошо, если бы я не стукнулся головой о косяк.

Второй раз я попался на глаза вместе с группой заключенных, когда мы подобрали четыре мороженых яблока. Кто-то бросил их через ограду. Первым к ним подбежал один бельгиец, я видел, как он рассматривал эти яблоки – коричневые, сморщенные, грязные и заплесневелые. Он понюхал их и огорченно вздохнул.

– Что ты собираешься делать?- заволновался я, увидев, что он приготовился выбросить их.

– Одна гниль. Если съешь, сразу концы отдашь.

– Не хочешь есть, отдай мне.

– Умрешь от поноса!

Торжествуя победу, я нес яблоки своим товарищам. Меня считали не очень ловким и непрактичным, но сам я вовсе так не думал. Ведь удавалось же мне все это время прятать перчатки, полученные некогда в подарок от невесты.

– Посмотрите, что у меня,- похвастался я.- Теперь посмейте только сказать, что я не способен ничего достать. Четыре яблока, пожалуйста.

– Они же совершенно гнилые, – сказал Мауриц.

– Не гнилые, а мороженые, – возразил я.

– Лучше уж поешь эсэсовского дерьма, – посоветовал Йеф (он был явно не в духе).

– Не хотите, так я съем один,- заявил я, почувствовав после их слов некоторое отвращение.

Я все же рискнул откусить и сразу понял, что никогда в своей жизни не ел ничего более вкусного. Яблоки напоминали сладкий сироп. Они скверно пахли, но разве мы не миримся с неприятным запахом сыра? Тогда я решил, что обязательно буду специально морозить гнилые яблоки, когда вернусь домой. Я никогда еще не ел таких вкусных яблок и ужасно радовался, что все отказались от них. Второй раз я откусил с такой жадностью, что мои товарищи заколебались. Парень, отдавший мне яблоки и наблюдавший за мной, тоже пожалел, что отказался от них. Он потребовал обратно свои яблоки, и я предложил честно разделить их на четверых.

Разгорелся спор. Вокруг нас собралось человек пятнадцать. Шумная группа, разумеется, привлекла к себе внимание старосты блока. Он устремился к центру сборища, а центром был я. Кто-то бросился на меня, чтобы отнять добычу. Яблоко раздавили у меня в руке, и между пальцами потек сок. Я как раз слизывал его, когда староста приблизился ко мне. Он дважды ударил меня по рукам. Одно яблоко выскочило и попало кому-то в лицо, второе было раздавлено.

– Олух! Никогда не ел ничего, кроме гнили, в своей вонючей стране. Но здесь я научу тебя хорошим манерам!