Евгений Городецкий - АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА

• Название: АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА
• Автор: Евгений Городецкий
• Издательство: Западно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1981

Е. Городецкий принадлежит к тому поколению, чье детство было опалено войной. В прошлом геолог, писатель рисует будни геологов-поисковиков, их тревоги и радости. Хотя в основе романа лежит производственный конфликт, писатель ставит острые нравственные проблемы, изображая столкновение различных стилей руководства в эпоху НТР, задумываясь о моральном соответствии человека занимаемой должности, о взаимоотношениях в семье.

Первые две части романа в виде отдельных повестей («Лето и начало сентября», «На зимних квартирах») издавались в Москве и Новосибирске, третья («В черте города») издается впервые.

---

– Нет, нет, что ты, – затряс головой Матусевич. – Не могу я его подводить, нельзя. У нас еще есть время.

– То-то и оно, что «еще», – проворчал Лобанов.

Третий чирей вскочил на бедре, и почти одновременно с ним на скуле – четвертый. Ночами Матусевича то знобило, то бросало в жар. Утром он с трудом поднимался, каждое неловкое движение отдавалось резкой, долго не утихающей болью. Чирьи росли, стягивали покрасневшую вокруг кожу и не собирались прорывать.

– Эк тебя корежит, – с гримасой жалости бормотал Лобанов, глядя, как его ведущий встает с постели. – Надо же такой заразе прицепиться. Говорил, одевайся теплее!

Матусевич молчал и старался не морщиться от боли. Он понимал в медицине чуть больше Лобанова и догадывался, что дело здесь не в простуде. Наверняка это был авитаминоз.

Теперь уже не отряд – группа Князева продолжала двигаться на юго-запад. Позади остался один из Тымерских порогов, если не самый большой, то самый опасный. На карте Князева он был помечен восклицательным знаком.

Три года назад на этом пороге в большую воду погибли два московских геолога. Произошло это на глазах у товарищей. Тымера здесь делала крутой поворот на юг, и стремительный бурун, поднявшийся над затопленным водосливом, ударял в нависшую скалу. Рабочие с берега видели, как лодчонку приплюснуло к скале, мелькнуло и скрылось оранжевое рифленое днище, потом лодка вынырнула метрах в пятидесяти, но ни груза, ни людей на ней уже не было.

С тех пор и появились на полевых планшетах у того места восклицательные знаки.

В межень порог был не страшен, лишь захватило на миг дыхание на метровом водосливе. Но к скале все же потянуло неотвратимо. Князев понял, что не успеет вывернуть лодку, бросил весло и выставил навстречу каменной стенке ладони. Остальные лодки шли следом и повторили этот маневр. Высотин, правда, не подрассчитал, чуть замешкался и ударился о скалу плечом.

Лагерь разбили километром ниже, на широкой, усеянной огромными валунами косе. Для палаток выбрали место поровней. Над косой гулял ветер.

– Убрать валуны, и можно сухогрузные «Антоны» принимать, – сказал Высотин, расстегивая спасательный жилет и потирая плечо.

Тапочкин сорвал с головы накомарник и колесом подбросил кверху.

– И комариков, комариков нет! Лафа, братцы!

Возившийся со своими мешочками Костюк приподнял голову:

– А вертолет сядет?

– Вертолет! Сюда ТУ-104 сядет! – засмеялся Высотин.

– Петюня, – весело сказал Тапочкин, – мы тебе сейчас такой камин из валунов соорудим – закачаешься! Мы камин, а ты нам каждое утро кофе и греночки в постель.

– Будет вам и кофе, и греночки, – пообещал Костюк и хотел еще что-то добавить, но из палатки донесся повелительный голос Князева:

– Петро, завтрак к шести!

Высотин и Тапочкин переглянулись. Тапочкин кисло сказал:

– Между прочим, в шесть еще темно… – Подмигнув Высотину, он добавил: – Сделал бы ты, Петюня, доброе дело, проспал бы на пару часиков.

– На эту тему есть один анекдот, – начал Костюк, но Высотин довольно бесцеремонно оборвал его:

– Завтра расскажешь. – И Тапочкину: – Пошли спать, а то не встанем.

На исходе ночи Заблоцкий неожиданно, как от толчка, проснулся. Было темно и зябко. Он приподнялся на локте и прислушался. Рядом монотонно шумела река. Тонко посапывал во сне Высотин, из палатки горняков доносился мощный двухголосый храп.

Привычные, обыденные звуки, они не могли разбудить его.

Он выпростал из вкладыша голову и сел, напрягая слух. Из ушей будто вынули вату. В предутренней тишине отчетливо различался и далекий гул водослива, и невнятный ровный шум стремнины, и частое поплескивание волн о берег, а в храпах горняков таилась целая гамма звуков – и рулады, и потрескивание, и трели, и тонкий посвист. «Записать бы на пленку и дать им потом послушать», – подумал Заблоцкий и вдруг услышал где-то совсем рядом, под боком, натужный жалобный стон.

– Кто это? – воскликнул он. – Илья, ты?

– М-м-м… – послышалось справа. – М-м-м… О-о-ох…

Заблоцкий рванул свой полог, полог Костюка и почувствовал кислый запах рвоты.

– Петро, что с тобой?

– О-о-ох, – выдохнул Костюк, – …ло-о-о-хо… М-м-м…

Не зная, что делать, Заблоцкий взял его за руку, отыскивая пульс, но пульса нигде не было, он испугался и потрогал лоб. Лоб был горячий и влажный. Заблоцкий сложил вместе две спички и зажег. Костюк был бледен, коротко и часто дышал, под закрытыми веками резко обозначились тени.

– Эй, ребята! – позвал Заблоцкий. – Ребята, слышите?

Никто его не слышал, в эти часы их пушкой не добудишься. Путаясь в марле, Заблоцкий соскочил с нар и в одних трусах поспешил в палатку Князева.

– Александрович, проснитесь! Андрей Александрович!

Сквозь полог он нащупал его плечо и легонько толкнул. Князев сразу сел, хрипло спросил:

– Кто здесь?

– Вставайте! Костюк заболел!

– Этого еще не хватало! – Князев быстро одевался. – Нашел время…

От слепящего света фонарика Костюк слабо шевельнулся, приоткрыл мутный глаз.

– Что с тобой? – мягко спросил Князев. – Ты что-нибудь съел?

Костюк отрицательно качнул головой.

– Болит где-нибудь? – допытывался Князев. – Где болит?

– …лит …ивот, …печет…

– Черт его знает, – нерешительно пробормотал Князев и посмотрел на Заблоцкого. – А где болит? Где?

Он осторожно перевернул Костюка на спину и надавил с правой стороны живота.

– Здесь болит?

Костюк дернулся и застонал.

– А здесь?

– Ой! М-м-м…

– Ничего, ничего, – успокоительно сказал Князев. – Я сейчас дам таблетку, и все пройдет. Это от грубой пищи. Меня самого однажды скрутило, целый день ничего не ел, а вечером миску «бронебойки» умял, и скрутило. Сейчас принесу таблетку, проглоти и постарайся уснуть… Завтрак мы сами сготовим, отдыхай…

Костюк выпил лекарство и отвернулся к стенке. Князев осторожно опустил полог, выбрался из палатки. Густо-серое небо на востоке светлело, оттеняя застывшие узорчатые зубцы близкого леса. По косе стлался невидимый вблизи туман, густел в отдалении, и лагерь казался пленником зыбкой белесой мглы.

– Что вы скажете? – тихо спросил Заблоцкий.

– Не знаю.

– Думаете, что-то серьезное?

– Подождем до вечера… – Князев поежился, засунул руки в карман.

– Не положить ли ему грелку?

– Пожалуй… Нагрейте воду, я сейчас свою подушку принесу.

Заблоцкий разжег костер, повесил большой закопченный чайник и протянул к огню руки. Зубы его выбивали частую дробь, он не мог понять – от холода или от волнения, и жался к костру всем телом. На войне как на войне, думал он. Здесь надо быть совершенно здоровым. В городе в таких случаях вызывают «Скорую помощь». Так просто: снял трубку, набрал 03, даже монетки не надо… А я сейчас налью кипяток в резиновую подушку, и получится грелка…

Подошел Князев, подсел к костру. Помолчав, сказал:

– Нельзя ему грелку. Вдруг аппендицит.

– Как же быть? – испуганно спросил Заблоцкий. Князев пожал плечами, прислушался.

– Взгляните, как он там.

Заблоцкий сходил в палатку и тут же вернулся.

– Тихо. Кажется, заснул.

– Ну и отлично. Сообразите что-нибудь на завтрак, а я еще минут сорок вздремну.

– Надо бы кому-то с ним остаться, – сказал Заблоцкий.

– Обязательно. Вы и останетесь.

– Я? А как же вы?

– Ого! – Князев усмехнулся. – Думаете, мне первый раз одному маршрутить?

– Предложили бы кому-нибудь из горняков!

– Зачем, – сказал Князев, – у них работа. Я и один управлюсь.

Тайга встретила его непролазной порослью тальника, а когда он продрался сквозь нее, – сырой тишиной редкого чернолесья, узкоплечими елями, лиственницами, комариным пением. Князев быстро шел вперед, никого не поджидал, деревья расступались перед ним. Он разговаривал с тайгой, и тайга была отличным собеседником, слушала и кивала в ответ. Все заботы и неприятности сразу забылись, и никто ни словом, ни видом не напоминал о них. Князев чувствовал пьянящую отрешенность от всего земного, какую-то огромную бесконечную свободу, ощущение которой приходит только наедине с природой.

Поднимаясь по склону плато, он видел, как ширятся горизонты, и простор, который открылся ему на вершине, не имел предела. Опершись на молоток, он долго и неподвижно стоял на скале, озирая свои владения. Он был один во всем мире и никого не боялся.

Это чувство не покидало его весь остаток дня. Лишь выйдя к Тымере и повернув в сторону лагеря, Князев помрачнел, даже шаг сбавил. Что-то подсказывало, что он идет навстречу неприятностям, и предчувствия его не обманули.

– Плохо дело, – сказал Заблоцкий. – Говорит, что аппендицит у него, что однажды уже был приступ…

Князев выругался, сбросил на камни рюкзак, заглянул в палатку. Костюк лежал на другом месте, ближе к свету и воздуху. Князев приподнял полог и сел. Костюк был уже не бледный – зеленоватый какой-то.