Евгений Городецкий - АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА

• Название: АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА
• Автор: Евгений Городецкий
• Издательство: Западно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1981

Е. Городецкий принадлежит к тому поколению, чье детство было опалено войной. В прошлом геолог, писатель рисует будни геологов-поисковиков, их тревоги и радости. Хотя в основе романа лежит производственный конфликт, писатель ставит острые нравственные проблемы, изображая столкновение различных стилей руководства в эпоху НТР, задумываясь о моральном соответствии человека занимаемой должности, о взаимоотношениях в семье.

Первые две части романа в виде отдельных повестей («Лето и начало сентября», «На зимних квартирах») издавались в Москве и Новосибирске, третья («В черте города») издается впервые.

---

Переходя опасное место, он внимательно смотрел под ноги и перед собой. Влететь тут запросто, и тогда никто не узнает, где могилка моя. До конца болота оставалось шагов тридцать, дальше начинался рыжий торфяник, который тянулся еще шагов сто, к самой опушке.

Лобанов оглянулся, чтобы взглядом измерить пройденное, и остолбенел. Метрах в двухстах левее, по другой гривке, в сторону леса голенасто вышагивал сохатый. Его мощная холка и огромные рога, казавшиеся растопыренными и сведенными вместе великанскими пятернями, вырисовывались на фоне неба завидной мишенью. «Мать честная, сколько мяса!» – тихо ахнул Лобанов и, приседая, потащил через голову карабин.

Патрон был в стволе. Лобанов оттянул пуговку затвора, поставил на прицельной планке расстояние и вскинул карабин. Целясь с колена, он подводил мушку ниже холки. Сохатый что-то учуял, поднял горбоносую голову и чеканно замер. Лобанов затаил дыхание и плавно нажал спуск. Боек щелкнул. Сохатый чутко вздрогнул, повел рогами и понес их дальше. Вспоминая всех богов, Лобанов передернул затвор, снова прицелился, но сохатого теперь скрывали кусты, виднелись только рога. Гулко ударил выстрел. Сохатый сделал огромный прыжок и скрылся в кустах.

Уже не прячась, Лобанов взбежал на гривку, на ходу передергивая затвор. Сохатый стоял у болота, повернувшись всем телом в сторону, откуда донесся гром, и даже издалека было видно, как вздыбилась на холке длинная темная шерсть. Вот он угрожающе нацелил рога и медленно двинулся вперед. Лобанов попятился. Сохатый низко взревел и, далеко выбрасывая ноги, пошел быстрей. Это был матерый зверь. Лобанов подхватил карабин с последним патроном и изо всех сил побежал к лесу. Он знал, что пудовому копыту сохатого ничего не стоит раскроить даже медвежий череп.

Вот и опушка, какие-то елочки, березки-недоноски, скорей дальше! Эх, ноги, не подведите, донесите до большого дерева…

Огибая валежину, Лобанов на миг обернулся. Сохатый опустил рога на спину и стлался в прыжках, перекрещивая копыта.

Вот кедр, к нему! Топот, треск подлеска. Лобанов подпрыгнул и мертвой хваткой вцепился в толстую ветвь. Сохатый набегал, оседая на задние ноги и нацеливаясь рогами. Отчаянным прыжком Лобанов стриганул на ветку и швырнул в оскалившуюся звериную морду полупустой рюкзак. От резкого движения карабин соскользнул с плеча, грохнулся оземь. Сохатый встал на дыбы, но Лобанов был уже высоко, сидел верхом в развилке и всхлипывал, сотрясаясь всем телом.

Сохатый, как на привязи, несколько раз обошел вокруг дерева, поглядывая вверх, ступил на карабин. Что-то хрустнуло.

– Что ж ты делаешь, паскудник! – закричал Лобанов. – Пошел вон!

При звуках его голоса сохатый отпрянул и забегал вокруг дерева так быстро, что у Лобанова закружилась голова. Сверху зверь походил на большую буланую лошадь и выглядел совсем не страшно.

Лобанов начал громко материться. Сохатый резко остановился, растопырил копыта, низко повел головой. У ног его распластался рюкзак. Нагнув голову еще ниже, он в слепом бешенстве молниеносно поддел его рогом, подбросил, приготовился топтать, но рюкзак зацепился лямкой за один из отростков. Сохатый откинул голову назад и затряс рогами, пытаясь освободиться. Рюкзак закрывал ему глаза и хлестал по морде. Лобанов злорадно засмеялся.

Сохатый закряхтел и ударил по стволу передними копытами. Лобанов спустился пониже. Держась одной рукой за ветку, он расстегнул штаны и помочился сохатому на голову. Сохатый облизнулся, запрял ушами и выжидательно поглядел вверх одним глазом. Лобанов свесил ногу и, дразнясь, покрутил носком. Сохатый подпрыгнул на месте, рюкзак мотнулся и ударил его по морщинистой губе. Сохатый опять тряхнул рогами, пригнул их к земле, пытаясь передней ногой сбросить это цепкое непонятное существо, нога скользнула вдоль морды и угодила во вторую лямку.

Лобанов раскрыл рот и замер.

Сохатый жалобно замычал. Нога его, перегнувшись в колене, висела перед грудью, как на перевязи. Лобанов свистнул в два пальца. Сохатый рванулся, внутри у него что-то екнуло, он закружился на месте и, топоча, поскакал на трех ногах прочь.

Немного подождав, Лобанов слез с дерева, поднял втоптанный в мох карабин с треснувшим прикладом и поспешил прочь. Пройдя с километр, он начал крутить головой и посмеиваться. Расскажешь такое – никто не поверит…

Около шести вечера Федотыч осторожно разбудил Князева. В домике было натоплено, пахло опарой, сушеной рыбой и грибами, в окне красновато светило заходящее солнце. Князев несколько минут лежал с закрытыми глазами, наслаждаясь теплом и покоем. Федотыч сказал, что около полудня слышал гул вертолета, значит, все в порядке, Костюк в руках врачей. Сейчас Филимонов сообщит, как прошла операция, и с этим покончено. Можно возвращаться в лагерь и спокойно работать.

Князев поднялся и, зевая, пошел к рации. Спина почти не болела, ноги тоже отошли. Он сел за стол, надел наушники, включил рацию, подстроился. Филимонов отозвался сразу.

– Ну Леонид Иванович, – торжественно сказал Князев, – с меня литр коньяка. Спасибо вам. Так как наш больной?

– Какой больной? Костюк, что ли? Да никак. Пропал.

– Как пропал? – холодея, переспросил Князев. – Не довезли? Поздно было?

– Может, поздно, а может, и рано, – ответил Филимонов, и в голосе его Князев уловил издевку. – Понимаешь, привезли его, отвели под руки в аэровокзал, позвонили в больницу, чтобы машину прислали. Санитары приезжают, а больного нет. Искали, искали и нашли аж в экспедиции, у бухгалтера. Расчет требовал. Да шумно так, энергично. «У меня, кричит, мама при смерти, мне срочно надо в Красноярск!» В общем, наделал шороху… Я вот только чего не пойму: кто кому больше мозги закрутил – он тебе или…

Князев стянул с головы наушники, они продолжали бормотать что-то невероятное. Князев выключил рацию, бросил наушники на стол, они свалились и повисли на проводе, покачиваясь…

Вечером того же дня Тапочкин нашел за палаткой толстый аппетитный бычок. Свои папиросы он по небрежности подмочил и перебивался то у Высотина, то у Заблоцкого, то махоркой у горняков, не брезговал и бычками. Воровато оглянувшись, он сунул окурок в рот и прикурил. Глубоко затянулся и чуть не потерял сознание. Бычок был начинен какой-то несусветной дрянью, пахнущей паленой тряпкой и еще чем-то очень противным. Тапочкин с отвращением плюнул и побежал к реке прополоскать рот.

В тот же день Высотин напился из родника ледяной воды, и к вечеру у него запершило в горле. Высотин принял таблетку аспирина и достал из рюкзака с личными вещами белый шелковый шарфик. Обматывая шею, он заметил, что одна кисточка срезана, но не придал этому значения.

Перед сном они с Тапочкиным некоторое время болтали, однако ни тот, ни другой не обмолвился об этих незначительных эпизодах долгого многотрудного дня. Ни тому, ни другому и в голову не пришло связать эти мелочи с болезнью Костюка. И уж никто из них, конечно, не знал, что аппендикс у Костюка вырезали шесть лет назад.

Глава пятая

Стояли прохладные и светлые предосенние дни, северный ветер не спеша гнал легкие облака, небо было глубоким и синим, облака бесследно исчезали в нем и к вечеру небо становилось совсем чистым. Проступали звезды. Казалось, они рождались от этих дневных облаков, обретали яркость, сияли всю ночь, а к утру бледнели, таяли и превращались в облачный пух.

Но вот случилось что-то. Ветер иссяк, потерял силу и направление. Начало задувать с востока, с северо-запада. Облака уже не таяли, они метались, грудились, солнце расталкивало их, пробиваясь, как утопающий сквозь волны, вспыхивало и гасло, а союзник его – северный ветер – совсем выдохся. День-два длилось это борение, ни одна сторона не могла одержать победу, а потом повеяла верховка. Дохнула раз, другой, разведала, что серьезного отпора не будет, и вмешалась. Не стало ни солнца, ни облаков, ни звезд – серая пустыня с клочьями тумана. И, однажды утром, Князев никак не мог заставить себя проснуться, а проснувшись, услышал мягкий шелест дождя.

Все шло к тому. Неделю назад, когда было еще солнечно, стрелка анероида неуклонно поползла влево. Князев все же надеялся, что распогодится, но вчера у него ломило колено, и он понял, что хорошей погоде конец. Теперь хочешь не хочешь – отдыхай. В дождь по тайге не походишь. И все же обидно. Можно было бы собраться с силами, добить планшет и пересидеть дождь на базе, у печки…

Створка палатки дрогнула, просунулся Заблоцкий в мокром брезентовом плаще. Он дежурил сегодня.

– Доброе утро. Завтрак готов. Будить ребят?

– Не надо. И вы отдыхайте.

Князев полез было за сигаретами, но передумал, повернулся на бок и уснул под мерный шум дождя.

Вскоре дождь усилился и уже не шелестел, а барабанил по палаткам, и где-то начало подтекать и капать на спальные мешки, но этого никто не слышал и не чувствовал. Сладко спится под дождь.