Евгений Городецкий - АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА

• Название: АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА
• Автор: Евгений Городецкий
• Издательство: Западно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1981

Е. Городецкий принадлежит к тому поколению, чье детство было опалено войной. В прошлом геолог, писатель рисует будни геологов-поисковиков, их тревоги и радости. Хотя в основе романа лежит производственный конфликт, писатель ставит острые нравственные проблемы, изображая столкновение различных стилей руководства в эпоху НТР, задумываясь о моральном соответствии человека занимаемой должности, о взаимоотношениях в семье.

Первые две части романа в виде отдельных повестей («Лето и начало сентября», «На зимних квартирах») издавались в Москве и Новосибирске, третья («В черте города») издается впервые.

---

После чая с брусничным вареньем разомлевшие мужчины перешли в комнату, закурили. У Переверцева посоловели глаза, он прилег на диван и, поставив рядом с собой блюдце, после каждой затяжки щелчком сбивал в него пепел. Обсуждали служебные дела.

– Расклад такой, – неторопливо говорил Переверцев. – Осенью сдали пять двухквартирных домов, а кто в них вселился? Бухгалтер, плановик, кладовщик, старший бурмастер, котoporo никто раньше в глаза не видел, двое из мехцеха, двое буровиков из гидроотряда, ну, этим надо, ребята с семьями второй год в общаге жили. – Переверцев загибал короткие крепкие пальцы. – Восемь? Девятую квартиру Арсентьев райкоммунхозу отдал, за какие доблести – неизвестно. И только в одной живет геолог. Я иной раз себя спрашиваю: может, мы не геологическая экспедиция, а планово-экономическая? Может, не мы, а они тут главную роль играют?

– Зачем вам квартиры? – сказала из кухни Тамара. – Вы к палаткам привыкшие.

– Да, привыкшие, – повысил голос Переверцев. – Мы ко всему привыкшие. Но когда я выхожу из тайги, мне крыша над головой во сто крат милее. И не чужая, где я квартирант, а моя собственная. – Он сердито покрутил в блюдце окурком. – Не понимаю я тех, которые и дома будто в поле живут: на раскладушках спят, на ящиках обедают. Уважать себя надо!

Князев тоже не мог похвастать меблировкой и убранством своей квартиры, поэтому сделал вид, что последние слова к нему не относятся. Он сказал:

– Сами виноваты. Надо было избирать разведком, а не начальническую балалайку. Тогда и квартиры были бы.

– Ты тоже за него голосовал, – заметил Переверцев.

– Где? В Красноярске? Я в то время с проектами ездил.

– А-а… Ну, ничего. Скоро перевыборы.

– Перевыборы перевыборами, но если мы будем храбрыми только дома за рюмкой, толку не будет. Помнишь, как мы Ландина перевоспитывали? Вот и сейчас так надо, всем коллективом.

– Вспомнил! Тогда в экспедиции было три партии, а сейчас двенадцать, и народу впятеро больше. В лицо-то не всех знаешь.

– Больше людей – больше союзников.

– У кого? У Арсентьева? Он недаром везде у руководства своих ставит.

– Все равно, начальство воспитывать надо, иначе заестся.

– Между прочим, мы с тобой тоже начальники.

– Какие там начальники! – Князев сделал протестующий жест, для него вопрос о собственном служебном положении был давно ясен. – Вместе со всеми комаров кормим. Только и того, что спросу больше.

Переверцев с ноткой зависти сказал:

– Положим, у тебя был шанс. И сейчас еще есть. Нургис до сих пор пока что и. о. главного геолога.

– Не искушай меня без нужды, Сашенька. Мне и так хорошо. Лишь бы никто не мешал.

– Приди к власти и покажи, как надо руководить.

– Я наоборот: всю жизнь мечтаю, чтоб мною хорошо руководили.

Вошла Тамара, заведя руки за спину, развязала фартук:

– Эй вы, деятели! Довольно курить, айда в клуб на танцы! С Ольгой баба Тася посидит.

Переверцев недовольно покосился на жену, лично он предпочел бы диван, Князев начал было оправдываться, что он в унтах, но Тамара отмахнулась – сойдет и так! – и потянула мужа за шею:

– А ну, кто быстрее оденется?

На дворе было морозно и тихо, вызвездило. Тамара держала мужчин под руки, едва доставая обоим до плеч, толкала, повисала на руках и в конце концов растормошила. Переверцев схватил ее под коленки, Князев – за плечи, раскачали и забросили на вершину сугроба.

У клубного крыльца маялся вывалянный в снегу пьяный без шапки и в штиблетах, никак не мог одолеть скользкую горочку; за углом толклась группа подростков. Князев купил билеты. Миновали сердитую тетку-контролершу, разделись, подождали, пока Тамара приведет себя в порядок, и под призывные звуки фокстрота чинно вошли в зал. Тамара сразу же схватила мужа за руку и повлекла в самую толчею. Князев прошел вдоль ряда стульев и сел в углу.

Танцевали под баян. В клубе был радиоузел с магнитофоном и радиолой, но музыку эту крутили редко, предпочитая те же мелодии в исполнении доморощенного баяниста. Зал просторный, с большими окнами и деревянными колоннами посредине. В дальнем конце буфет, где можно купить печенье, окаменелые шоколадные конфеты, терпкий брусничный морс местного производства, а если хорошо попросить, то что-нибудь и покрепче, закрашенное морсом.

Последний раз Князев был здесь в конце прошлой зимы, вот так же забрел случайно, в легком подпитии и с компанией, и даже, кажется, танцевал. Да, танцевал, пригласили на дамское танго, потом на вальс с хлопками, несколько раз «отхлопывали», а кто – он и лиц не запомнил.

Конопатенький баянист с длинными соломенными волосами наяривал, фантазировал, рвал на переходах мехи, в общем-то, играл скверно, но танцевали азартно. Разные люди здесь были: угловатые школяры и принаряженные продавщицы из райпотребсоюза, чистенькие медсестрички и неловкие в танцах грузчики рыбкоопа, девочки с метеостанции, работники почты, пьяненький лысоватый счетовод-кассир из «Заготпушнины», несколько представителей местной интеллигенции в лице библиотекарши, врача-фтизиатра, двух-трех учителей младших классов и судебного делопроизводителя, а также речники с различных плавсредств, экспедиционная шатия-братия и извечные их соперники по женской части – аэропортовские.

В веселой этой толчее не было однообразия. Стандарты больших городов сюда еще не дошли, в пестроте причесок и нарядов чудилось что-то карнавальное: от косичек и перманента до челок и шиньонов, от ширпотребовских уродливых чоботов и жакеток с ватными плечами до наимоднейших туфелек, японского силона и мини-юбок. Тут же шевиотовые костюмы моделей первых пятилеток и роковые «дуды» конца пятидесятых годов, а в центре зала выпендривался заезжий молодой человек в немыслимой вязаной кофте и клешах со складками внизу. Но все, почти все оставили зимнюю обувь в раздевалке, и Князев прятал под стул ноги в рыжих собачьих унтах.

Попадались знакомые, приветствовали, интересовались, почему он сидит, и уплывали, влекомые медленным водоворотом. Танцы следовали один за другим, почти без перерыва, в зале было жарко. От мелькания лиц, шарканья подошв и всхлипываний баяна Князеву сделалось нехорошо, скучно и одиноко. Словно стеклянная стена возникла между ним и залом. Потянуло на свежий воздух. Он встал, поискал глазами Переверцевых, чтобы попрощаться. Нигде их не, было видно. Он начал пробираться к выходу и вдруг увидел их в двух шагах от себя. Они танцевали – медленно, через такт. Тамара прильнула щекой к груди мужа, положила руки ему на плечи, а он, касаясь подбородком и губами ее волос, вел бережно-бережно, и вокруг них тоже была стеклянная стена. Переверцевы праздновали свое примирение.

Князев быстро оделся и вышел, с облегчением вдыхая морозный воздух. Было не более одиннадцати, но поселок уже спал, лишь кое-где светились окна да редкие лампочки на столбах отмечали главную улицу. Домой не хотелось, дома никто не ждал. Он неторопливо шагал по пустынной укатанной дороге, следя, как по мере приближения к уличным фонарям тень его то удлинялась, то укорачивалась, то двоилась. Миновал мостик, пекарню, Первый магазин, и тут ноги сами понесли его в проулок, где вдоль пустыря стояли темные избы. В серебристом, отраженном от снега тусклом свете луны на ущербе видна была малоезженная дорога. Лениво побрехивали собаки.

Возле третьего от угла дома Князев свернул по тропинке, подошел к темным окнам. Тихо было, в доме спали. Снег под окнами лежал нетронутый, нетоптанный. Князев кинул в ближнее окно комком смерзшегося снега. Стекло звонко тинькнуло. За окном Князеву почудилось какое-то шевеление, но занавеска осталась неподвижной. Нет, не ждали, его здесь сегодня или просто не слышали. Он поднял еще комок, подержал в пальцах, но бросать не стал. Постоял, прислушиваясь, и пошел обратно.

Дом, где он жил, стоял на окраине, на самом берегу Енисея. С каждым паводком береговой обрыв приближался, но Князев прикинул, что в ближайшем пятилетии его жилищу обвал не угрожает, а загадывать дальше было незачем.

В сенях, почуяв хозяина, завозился и застучал хвостом по полу Дюк. Накануне он сбежал на собачью свадьбу, вернулся на трех лапах, и Князев его запер. «Лежать!» – крикнул он, когда Дюк попытался прошмыгнуть в кухню, и, притянув обитую войлоком дверь, накинул крючок. За сутки квартира выстыла, изо рта шел парок. Не раздеваясь, он выдвинул заслонку, открыл дверцу и поднес спичку к заранее приготовленной растопке. Через минуту в топке затрещало, загудело. Князев проломил ковшом ледок в бочке, наполнил чайник, поставил на огонь и шагнул за беленую дощатую перегородку.

Включив свет в комнате, он с внезапным неудовольствием обвел взглядом свое жилище. Продавленная кровать, грубо сколоченный стол, покрытый клеенкой; белая больничная тумбочка, на ней «Спидола» с примотанными изолентой батарейками от радиометра; самодельная этажерка, забитая книгами; вдоль стен обшарпанные вьючные ящики; на полу на всем свободном пространстве – шкура сохатого.