Евгений Городецкий - АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА

• Название: АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА
• Автор: Евгений Городецкий
• Издательство: Западно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1981

Е. Городецкий принадлежит к тому поколению, чье детство было опалено войной. В прошлом геолог, писатель рисует будни геологов-поисковиков, их тревоги и радости. Хотя в основе романа лежит производственный конфликт, писатель ставит острые нравственные проблемы, изображая столкновение различных стилей руководства в эпоху НТР, задумываясь о моральном соответствии человека занимаемой должности, о взаимоотношениях в семье.

Первые две части романа в виде отдельных повестей («Лето и начало сентября», «На зимних квартирах») издавались в Москве и Новосибирске, третья («В черте города») издается впервые.

---

Николай Васильевич Арсентьев жил в типовом двухквартирном доме. Вторую квартиру должен был занять Пташнюк, но там делали ремонт, и Дмитрий Дмитрич гостевал у своего начальника. Семьи обоих были пока что в Красноярске.

Большую часть времени Дмитрий Дмитрич проводил на базе – в мехцехе и мастерских, домой являлся поздно. Шумно и неаккуратно мылся, гремел посудой на кухне, бойко стучал ложкой в тарелке, громогласно разговаривал с полным ртом, не остыв от дневных перебранок, и эта бесцеремонная шумливость начинала раздражать Арсентьева. А с другой стороны, было удобно, что заместитель под боком.

– Вот что, Дима, – сказал как-то Николай Васильевич. – На камералке творятся безобразия. На работу опаздывают, с работы уходят, когда хотят, женщины днем бегают по магазинам. В общем, разгильдяйство, с которым надо кончать. Давай-ка займись этим.

Склонившийся над нарядами Дмитрий Дмитрич искоса взглянул на Арсентьева, блеснули синеватые белки:

– Стыц, моя радость. Опять я?

– Тебе удобней.

– Пусть то… общественность этим занимается.

– Подключим и общественность.

Пташнюк поморщился, бросил карандаш:

– Не люблю я с интеллигенцией возиться. Вот, ей-богу, не люблю! С рабочим человеком легче. Он мне матюга, а я ему пять матюгов, и порядок. Договорились, поняли друг друга.

– Никаких матюгов! – Арсентьев строго округлил глаза. – За грубость буду строго наказывать. Ты меня понял?

– Понял, понял. Дмитрий Дмитричу всегда самая грязная работа достается.

– На то и заместитель.

Операция, которую Дмитрий Дмитрич Пташнюк осуществил в одно морозное утро конца октября, не имела кодового названия, почти не готовилась, но, тем не менее, проведена была с ошеломляющей дерзостью.

Рабочий день в конторе начинался в девять. В две минуты десятого Дмитрий Дмитрич собственноручно запер изнутри входную дверь, положил ключ в карман и не спеша пошел по коридору, заглядывая в камералки. В комнатах оказывалось по одному – по два человека, некоторые двери были вообще еще опечатаны. Лишь бухгалтера сидели на местах в полном составе.

Тем временем дверь начали нетерпеливо дергать, трясти, стучать в нее кулаками и ногами. Дойдя до конца коридора, Дмитрий Дмитрич так же неспешно повернул обратно. В первой от входа комнате для него несколько дней назад оборудовали кабинет, переселив камеральную группу гидроотряда. Дмитрий Дмитрич широко распахнул дверь с новенькой табличкой «Заместитель начальника экспедиции» и взглянул на часы. Десять минут десятого, на первый раз хватит. Он протянул уборщице тете Даше ключ, а сам отошел немного назад и стал посреди коридора.

Толпа опоздавших ворвалась с возгласами негодования, мигом заполнила крошечный вестибюль-тамбур. Передние, увидев Пташнюка, замерли. Образовалась пробка. И в это время Дмитрий Дмитрич гостеприимно указал рукой на открытый кабинет:

– Сюда, сюда разом проходите, не стесняйтесь.

Задние поняли, что это ловушка, и повернули было обратно, но бдительная тетя Даша, следуя полученным указаниям, успела снова запереть дверь.

Пташнюк действовал наверняка. Арсентьев с утра уехал на базу, главный геолог всегда приходит в половине девятого, главбух предупрежден. С остальными можно не церемониться. Дмитрий Дмитрич прошел за письменный стол и, слегка куражась, сказал:

– Ай-яй-яй. Взрослые люди, а на работу опаздываете. Сколько вас тут? – тыча в каждого пальцем, он принялся считать. – Раз, два, три… Шишнадцать человек! Ай-яй-яй.

– Ашнадцать, – негромко поправил кто-то, но Дмитрий Дмитрич не понял насмешки. Он был несколько разочарован. В сети попалась мелкота – итээровцы младшего и среднего состава, чертежник, топограф, машинистка. Крупная рыба еще не подошла. Интерес Дмитрия Дмитрича сразу поубавился, и он скомкал продуманное заранее внушение:

– Давайте, голуби, то… условимся. На первый раз прощаю, даже фамилии не запишу. Но больше не опаздывайте. Соблюдайте трудовую дисциплину. К нарушителям применим то… административные меры. И товарищам передайте. – Дмитрий Дмитрич выдержал паузу и добавил: – Все. Идите работайте.

Надо заметить, что на камералке давно установилось собственное мнение по поводу того, что считать опозданием. Десять-пятнадцать минут – это вообще не опоздание. Полчаса – тоже не страшно, мало ли чего: может, человек откапывал дверь, может, ждал, пока привезут воду, или голова болела у человека и он зашел в буфет полечиться, а может, просто лег поздно. Словом, причин много и все уважительные. Час – это уже опоздание; когда войдешь, кто-нибудь обязательно на часы посмотрит. Ну, а полтора часа и больше – тут уж начальник партии в меру собственной деликатности попросит или потребует устное объяснение.

Князев это общее мнение разделял. Главное, чтобы отчет двигался по графику, чтобы каждый исполнитель сдавал свои главы или разделы в срок, Не успеваешь – оставайся после работы. На камералке, как и в поле, день ненормированный, но в целом геологи отрабатывали положенное время и зимой.

В тот день Князев опоздал на двадцать пять минут: зашел на почту сделать два перевода – матери в степное алтайское село и сестренке-студентке в Новосибирск – и простоял в очереди. Когда ему рассказали о случившемся (из их комнаты попались Высотин и Сонюшкин), он помрачнел. Прежнее начальство время от времени напоминало о трудовой дисциплине, но чтобы так… Однако в КЗОТе не написано, что можно опаздывать, и Князев, разрушая надежды подчиненных на его поддержку, сухо и недвусмысленно сказал:

– Значит, будем приходить вовремя. Давно пора. Мы ведь по-хорошему не понимаем.

Подчиненные переглянулись, и разговор на этом закончился.

До полудня пострадавшие и сочувствующие тихо обижались, потом решили пожаловаться главному геологу. Людвиг Арнольдович Нургис принял делегацию немедленно, рассадил всех, выслушал. Походил по кабинету – высоченный, худой, рыжеволосый, с аскетическим лицом землепроходца. Да, к сожалению, вопрос о трудовой дисциплине – больной вопрос. Опоздания и прогулы стали системой. Без хорошей дисциплины не может быть хорошей работы. Требования администрации вполне законны, он целиком их поддерживает. Конечно, Дмитрий Дмитрич поступил не совсем тактично, не посчитался с самолюбием товарищей, но…

Нургис многозначительно помолчал и добавил:

– Дмитрий Дмитрич мне не подчиняется, указывать ему я не вправе. Попробую поговорить с Арсентьевым. Обещаю поговорить. Сегодня же.

Под конец дня он действительно зашел к Арсентьеву. Николай Васильевич сказал, что уже обо всем знает и что сам чуть не попался. Улыбнувшись своей шутке, он пояснил, что Дмитрий Дмитрич иногда перегибает, хотя обижаться на него за это не следует. Натура он увлекающаяся, но человек глубоко порядочный, и если в чем-то и заблуждается, то искренне. Впрочем, Дмитрий Дмитрич при том при всем неплохой психолог. В вопросах дисциплины приказы, нотации и другие полумеры не дали бы ощутимых результатов, а этот случай поразил воображение многих. По крайней мере, теперь запомнят, что опаздывать нельзя.

Забегая вперед, надо отметить, что операция «Птицелов», как прозвали ее позже геологи, благотворно сказалась на трудовой дисциплине: опозданий стало меньше. Что до Дмитрия Дмитрича, то с ним расквитались на следующий же день.

Во дворе экспедиции, как во всех дворах Туранска и других селений в радиусе полутора тысяч километров, стояло некое дощатое сооружение – уборная на два «очка», разделенная перегородкой. В левой двери была щель, через которую просматривалась часть протоптанной в снегу тропинки. Снаружи двери закрывались на вертушки.

Получилось все случайно. Юра Сонюшкин уже застегивался, когда на тропинке промелькнул Пташнюк, за тонкой перегородкой лязгнул крючок, звякнула пряжка ремня. Сонюшкин выскользнул наружу, прикрыл за собой дверь, повернул вертушку, и тут всегда тлевшее в нем озорство, помноженное на еще не остывшую обиду, мгновенно подсказало верный ход. Сонюшкин был актером для себя. Изобразив на лице легкую задумчивость, он словно бы по рассеянности повернул и правую вертушку. Повернул и потрусил к конторе. Он знал, что поспешность его никого не должна удивить: семнадцать градусов, а он без пальто. Еще он знал, что вертушки прибиты двухсотками…

Минут пять спустя во дворе появился Князев. Ему надо было в химлабораторию. Проходя мимо уборной, он услышал доносившиеся оттуда глухие удары и чье-то сдавленное прерывистое бормотание. Он в изумлении приостановился, потом догадался, в чем дело. Подошел, повернул вертушку и едва успел отпрянуть – из распахнувшейся от мощного толчка двери косо, почти горизонтально вылетела длинная фигура, нелепо взмахнула руками и зарылась головой в сугроб.

Князев не смог сдержаться, расхохотался. Шагнул к упавшему, чтобы помочь, и опешил: Пташнюк!

Дмитрий Дмитрич, словно бы не замечая его, торопливо поднялся, коротко и очень квалифицированно выругался и быстро пошел к конторе, на ходу стряхивая с себя снег. Князев, посмеиваясь, направился в химлабораторию. А Юра Сонюшкин в это время старательно вычерчивал развертку шурфа, слушал, как Высотин и Фишман обсуждают шансы «Спартака», но в разговор не вмешивался. Время от времени губы его трогала лёгкая улыбка, и со стороны могло показаться, что он думает о чем-то приятном.