Евгений Городецкий - АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА

• Название: АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА
• Автор: Евгений Городецкий
• Издательство: Западно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1981

Е. Городецкий принадлежит к тому поколению, чье детство было опалено войной. В прошлом геолог, писатель рисует будни геологов-поисковиков, их тревоги и радости. Хотя в основе романа лежит производственный конфликт, писатель ставит острые нравственные проблемы, изображая столкновение различных стилей руководства в эпоху НТР, задумываясь о моральном соответствии человека занимаемой должности, о взаимоотношениях в семье.

Первые две части романа в виде отдельных повестей («Лето и начало сентября», «На зимних квартирах») издавались в Москве и Новосибирске, третья («В черте города») издается впервые.

---

– Лучшего надзирателя, чем я, Володе не найти. Имею в этом деле ба-альшой опыт. Принимаю заказы от супругов обоего пола.

Лариса исподлобья, оценивающе взглянула на него:

– А если я обращу свои чары на надзирателя?

– Ну, что ты! – воскликнул Матусевич. – Андрей Александрович человек железный.

– Я такой, – подтвердил Князев. – Аскет.

Лариса тихо улыбалась своим мыслям, потом заговорила певуче, негромко, не поднимая глаз:

– Стоял в поле теремок, и жил в нем Благородный Волк… Шли мимо Кролик-Соколик и Лисичка-Сестричка. «Терем-теремок, кто в тереме живет?» Попросились переночевать. Впустил их Благородный Волк да и оставил у себя. И стали они жить втроем… А я пьяная-а… Напоили девицу, и под венец… Кролик-Соколик, а ты смог бы вызвать Благородного Волка на дуэль?

Князев посмеивался, понимал, что Лариса дурачится, а Матусевич забеспокоился, попытался отнять у нее коньяк.

– Но-но, убери руки, собственник. – Она подняла стопочку. – Так что, мужчины? За коммуну?

Коммуна процветала. Перегородка украсилась надежной филенчатой дверью и вдобавок – портьерой из цветастого баркана. Князев втиснул за печку койку-«сороконожку», провел в изголовье свет, и уголок этот стал напоминать ему матросский кубрик. Разделенные на троих хлопоты по хозяйству из унылого бремени превратились в веселое состязание, где каждый хотел превзойти остальных. Всеми тремя овладел бес украшательства и усовершенствования. Понавешали самодельные полочки, заклеили обшарпанные стены вырезками из старые «Огоньков», размалевали абстракциями печку. Венцом приобретения был электросамовар. Лариса, до этого ничего кроме кофе не признававшая, постепенно приобщилась к чаепитию и оценила его почти обрядовую значимость. Это было прекрасно: свежий чай с вареньем или сгущенкой и живой разговор, потому что Князев, хоть и намолчался за последние годы, умел не только интересно говорить, но и с интересом слушать.

И все же раз или два в неделю Князев в конце работы предупреждал Матусевича: «Ужинайте без меня, приду поздно». Он дарил эти вечера «своим молодоженам», а на деле выходило иначе. У Ларисы портилось настроение, и однажды, когда Матусевич принялся гадать, где же сейчас Александрович, она зло оборвала его:

– Неужели ты не понимаешь? Раньше он приводил к себе, а сейчас…

– Кого приводил? – спросил Матусевич.

– Как, по-твоему, кого может приводить к себе холостой мужчина?

– А, – сказал Матусевич и покраснел.

Неделю назад они собрались все вместе в кино на десятичасовой сеанс, но Лариса плохо себя чувствовала и осталась дома, Князев с Матусевичем ушли вдвоем. Лариса читала в постели, включив настольную лампу, как вдруг в окошко постучали. Сквозь замерзшие стекла ничего не было видно. Лариса набросила пальто и едва вышла в сени, как услышала с улицы жалобное: «Пустите, Христа ради, погреться…» В удивлении и растерянности она откинула крючок, распахнула дверь. На крыльце стояла женщина в полушубке, рослая и статная. Завидев ее, женщина отступила на шаг, затем, ни слова не говоря, крутанулась на месте и бегом пустилась прочь, точно ее настегивали…

Лариса, конечно, обо всем догадалась, но никому не сказала ни слова, лишь несколько дней держалась с Князевым подчеркнуто сдержанно. Но в данном случае, однако, она была не права: Князев до начала восьмого работал, а потом пошел к Переверцевым. Многое надо было обсудить да просто излить душу – как равный равному, в конторе же с некоторых пор у стен появились уши.

Переверцев в тот день был подавлен, на Тамару не смотрел – видно, супруги опять переживали темную полосу. Тамара обменялась с Князевым незначительными фразами и ушла в дальнюю комнату к дочке.

Сидели на кухне, курили, пуская дым в поддувало. Разговор крутился вокруг последнего совещания у Арсентьева, где обсуждались вопросы экономии писчей бумаги и канцпринадлежностей.

– Ну ладно, – говорил Переверцев, – решили печатать отчеты через один интервал на обеих сторонах листа. Леший с ним. Все равно их никто, кроме нас, не читает. Каждая партия, допустим, сэкономит по килограмму бумаги – вот тебе десять килограммов. Солидная цифра. Но как это скрепки экономить? Повдоль их распиливать?!

– Что ж ты не спросил? Надо было там спросить.

– Спросить! – кипятился Переверцев. – В гробу я все это видел! Пойду завтра в канцтовары, куплю десять коробок и рассыплю у крыльца – пусть ползает на брюхе, собирает.

– Он сам не будет ползать, воскресник в конторе организует.

– Я другое хотел спросить, – продолжал Переверцев. – Экономим на спичках, а буровую глину на Курейку возим самолетами. Прикинь-ка, во сколько это обходится?

Тут, пожалуй, Переверцев был не прав. Глину-таки возили самолетами, и не только глину, а и обсадные трубы, и буровую дробь, и многое другое, но на то были объективные причины: караван барж не смог осенью пробиться по малой воде, вернулся в Туранск. Пока не установился зимник, курейцы подчищали прошлогодние запасы, материли начальство и распевали на мотив известного «Истамбула»:

На Курейке, как в Константинополе,
Мы сидим без мяса и картофеля,
Похудели все, как Мефистофели,
Фасов нет, остались только профили…

– Ничего, Саша, – сказал Князев, думая о своем. – Это еще ничего. Это еще не самое страшное.

Другие, более грозные симптомы видел Князев. То, что раньше именовалось коллективом и было таковым, теперь разваливалось, рассыпалось, как изъеденная древоточцем колодина. Шепотки, молчаливая покорность, угодливые улыбочки… Откуда?! Еще полгода назад это были нормальные, веселые люди. Неужто все так дрожат за свое место?

– Или вот. – Переверцев будто проследил ход его мыслей. – Как-то на днях заходит комендантша. Ни тебе здрасте, ни зачем пришла. Сижу, столик Федорова настраиваю, а она из-под меня стул тянет – инвентарный номер посмотреть. Я ей разобъяснил, что нехорошо так поступать. Она свой ротик раскрыла. Потом выскочила, дверью хлопнула. А через полчаса заходит Фира (секретарша) и с таким ехидством: «Зайдите к Николаю Васильевичу». Нажаловалась, стерва. И начал он мне читать мораль, дескать, я мужчина, а она женщина, у меня высшее образование, а у нее пять классов, и попер, и попер. Предложил извиниться. Так и сказал: «Настоятельно предлагаю…» Ну? Представляешь?

– Извинился?

– И не подумаю. С детства прихлебателей не праздную. Они там толкутся возле него, улыбочки сеют, наушничают – свои люди…

– Ты чего-то, Саша, обидчивым стал, нервным. Пусть толкутся! Нам-то что? Должен же кто-то возле него толочься, коль ему необходимо. Самоутверждается человек, разве неясно?

Переверцев скривился:

– Не могу этого разврата видеть. Геолог – главная фигура в экспедиции, понятно? Геолог, буровик и проходчик! И чтобы всякое барахло рот раскрывало…

– Саша, так они не на каждого. Они на тех, кто в провинившихся числится. У них там своя маленькая биржа, и наши акции на любую минуту учтены – будь здоров.

– В поле бы их, хотя бы на сезончик…

Пожалуй, никогда за все годы их знакомства и. дружбы не видел Князев Переверцева в такой обиде. Здоровый волосатый мужик, пиратская повязка на глазу, лицо будто из базальта отлито – и по-детски дрожат губы. «Неужели я такой, когда жалуюсь?» – подумал Князев.

– Ну хорошо. – Переверцев заговорил трезвым, деловым тоном: – Какие твои соображения?

– Надо что-то делать, противоборствовать. Иначе совсем задохнемся.

– А конкретно, что?

– Ха, если бы я знал… – Князев встал и заходил взад-вперед. – Ты понимаешь, елки зеленые, формально он везде прав. Везде! Борется за укрепление трудовой дисциплины, за выполнение плана, за экономию… Говоришь, прихлебателей развел? А он скажет: ничего подобного, демократизация коллектива. Выживает старые кадры, ставит везде своих? Но это естественно, руководитель вправе сам подбирать себе кадры. – Князев сжал пальцы в кулак. – Не ухватишь его, вот в чем штука! Конечно, приструнить можно любого, не в Техасе живем. Есть управление, есть крайком. Но там факты нужны, а не эмоции и нюансы. Факты!

– Да-а…

Переверцев задумался. Табурет поскрипывал под его мощным телом. Думал он тяжело, медленно, и казалось, что не табуретка скрипит, а жернова в его черепе перемалывают зерна информации для дальнейшего усвоения. Переверцев был тугодумом, но конечные выводы, которые он выдавал, отличались железной логикой и нестандартностью. Князев знал это. Он ждал с терпеливой заинтересованностью. Сашку трудно «запустить», но коль уж машина закрутилась, вхолостую она не сработает.

Табурет скрипнул особенно громко и затих. Лицо Переверцева прояснилось.

– Примем, что нас двое. Остальных наших пока трогать не будем. Ты, я – и Арсентьев. Нас он выделяет среди прочих. У вас с ним отношения четкие. Ну, а я – твой старый кореш. Он не дурак, за двумя зайцами не погонится, будет охотиться на нас поодиночке. Кто первым попадет на прицел. И тогда одному из нас придется стать мишенью, а другой… будет охотиться за охотником. Кто кем будет – покажет обстановка. Сдается, что ты станешь мишенью раньше. Но, может, и наоборот. Надо быть готовым ко всему.