Евгений Городецкий - АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА

• Название: АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА
• Автор: Евгений Городецкий
• Издательство: Западно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1981

Е. Городецкий принадлежит к тому поколению, чье детство было опалено войной. В прошлом геолог, писатель рисует будни геологов-поисковиков, их тревоги и радости. Хотя в основе романа лежит производственный конфликт, писатель ставит острые нравственные проблемы, изображая столкновение различных стилей руководства в эпоху НТР, задумываясь о моральном соответствии человека занимаемой должности, о взаимоотношениях в семье.

Первые две части романа в виде отдельных повестей («Лето и начало сентября», «На зимних квартирах») издавались в Москве и Новосибирске, третья («В черте города») издается впервые.

---

Студентов в институте учат различать в шлифе минералы – как они выглядят, как погасают при повороте предметного столика, какую слагают структуру. Но поскольку в образовании горной породы участвовали сложнейшие природные процессы, человек, посвятивший себя петрографии, должен знать и геохимию, и физическую химию, и кристаллографию, и литологию; короче говоря, он должен быть эрудированным геологом.

За плечами Зои Ивановны были десятилетия производственной, научно-исследователькой и преподавательской работы, маршруты ее простирались от Кольского полуострова до Якутии, и этот опыт в сочетании с теоретическим багажом, цепкой памятью и аналитическим умом утверждал за ней моральное право возражать даже корифеям, что она иногда и делала, вызывая тем самым неудовольствие руководства. А житейским итогом ее многолетних скитаний была дочь Галка, ученица второго класса, и большой дом, который Зоя Ивановна, перебравшись на юг, купила и который был ей теперь в обузу. Пыталась Зоя Ивановна обменять свои хоромы на обычную кооперативную квартиру, но обменщики всякий раз отказывались выплатить разницу, и сделка рушилась.

Следует еще сказать, что Зоя Ивановна была землячкой Михайлы Ломоносова, тем гордилась и, может быть, даже проводила тайную параллель между его блистательной судьбой в науке российской и своей жизнью…

– Ну где мне до вас, – воскликнула Валя и, по всей вероятности, приготовилась к тому, что Зоя Ивановна станет ее разуверять. Но Зоя Ивановна ответила молчанием, даже малым жестом не выразив своего несогласия с Валиными словами, и опять склонилась к микроскопу. Валя сконфуженно застыла с приклеенной улыбкой, и тут раздался свойский голос Эммы Анатольевны – человека, который со всеми запросто и которому многое дозволено:

– Зоя Ивановна, дорогая, взяли бы вы Валюшу под свое крылышко, поучили бы уму-разуму. Неужели она хуже других, неужели неспособнее? Думаете, с нее кандидат не получится? Получится, еще как получится. Вон она какая старательная… Вам ведь все равно докторскую писать, аспиранты нужны, вот и взяли бы…

Зоя Ивановна, не отрываясь от микроскопа, промолвила:

– Моя докторская – Галка…

– Ну-у, Зоя Ивановна, ваша Галя уже большая девочка, уже маме должна помогать. Сейчас такие ранние дети…

Зоя Ивановна и на это ничего не ответила. Тогда Эмма Анатольевна откинулась на стуле назад, чтобы увидеть за шкафами Заблоцкого.

– Алексей Павлович! А вы что сидите и помалкиваете, как неродной?

– А что я должен сказать? – отозвался Заблоцкий.

– Поучаствуйте в нашем разговоре, подскажите Вале, какой ей экзамен сдавать.

– Домоводство, – сказал Заблоцкий. Выключил прибор и пошел в коридор покурить, нимало не интересуясь, какую реакцию вызвал его ответ.

Тут уж Валя вспыхнула и даже кулачком по столу ударила:

– Вот уж этот Заблоцкий! Ехидина! У самого не вышло, так он и других с толку сбивает.

Эмма Анатольевна покачала головой, одновременно и сочувствуя Вале, и порицая Заблоцкого.

– Ох и характер. Мне теперь нисколько не удивительно, что его жена выставила. Вы уж поверьте, это что-нибудь да значит, когда женщина с ребенком выставляет своего законного мужа. Это не просто так. Хо-хо, в наше время!

Зоя Ивановна спросила, не отрываясь от микроскопа:

– Эмма Анатольевна, а вы бы ужились с таким?

– Как Заблоцкий? Пфе, да мне если надо, я с чертом уживусь! С чертом-дьяволом!

– Вот видите! Значит, не всегда в мужчине дело… Так вот мы и путаем причину и следствие.

Эмма Анатольевна последней фразы не поняла, но вместо того, чтобы спросить, о какой причине и о каком следствии речь, подышала на кончик рейсфедера, почикала им у основания большого пальца левой руки, изящно как стекольщик алмазом, провела на чертеже линию и заметила с легким привычным вздохом:

– И путаем, и, страдаем, и нет нам ни днем, ни ночью покоя.

Тем временем Заблоцкий походил по коридору, приоткрыл дверь в комнату, где работал Михалеев. В давешнем разговоре он, Заблоцкий, пожалуй, сгустил краски, поддавшись дурному настроению: вытяжка в кухонной форточке обеспечит достаточную циркуляцию воздуха, кроме того, специфический запах газа в подполье всегда можно будет обнаружить и вовремя принять меры. Надо, пожалуй, успокоить старика…

Но Михалеева на месте не оказалось: его зачем-то срочно вызвали домой. «Что у него стряслось?» – подумал Заблоцкий. Вышел на лестничную площадку и, покуривая, снова загляделся в окно на голые деревья, на мокрый асфальт.

Мокрый асфальт, мокрый асфальт… А, это же маренго! Маренго – цвет мокрого асфальта. Декабрь, вторая половина…

Хотелось снега, морозца, чтоб деревья стояли в белом опушении, чтоб мальчишки подошвами раскатывали на тротуарах длинные ледовые полосы и сделалось бело хотя бы на земле – пусть глаза отдохнут от маренго, самого распространенного в городе цвета. Даже здесь, в краю слякоти, туманов и гололеда, случались в зимние месяцы деньки, когда выпавший в тихие ночные часы снег держался и утром, и до обеда, и целый день, а иногда и неделю. Правда, этот недельный снег выглядел не белым и даже не серым – палево-бурым, спекшимся, словно шлак. А было ведь время, когда Алька Заблоцкий, пацан среднего школьного возраста, свободно катался в городском парке с крутых уступчатых склонов на лыжах, на санках, и не только в зимние каникулы, но и в воскресные дни декабря, января, февраля… Десять лет минуло, не более того, а как все изменилось, и кто знает, что тому причиной: прецессия земной оси, парниковый эффект в атмосфере или влияние двух рукотворных морей-водохранилищ, взявших город в широкое полукольцо.

Увезти бы Витьку от этого гнилого климата, чтоб не киснул тут. Чтоб бегал румяный по морозцу, в хоккей гонял, приходил домой весь заледеневший – и хоть бы хны!.. Прозевали мальчишку. Все благие намерения – гимнастика, закаливание, плавательный бассейн – разбились о неуемный Маринин страх перед сквозняками, о слепую ее непреклонность: «Еще чего, рисковать здоровьем ребенка!» На прогулку Витька выходил укутанный, как кочан капусты, возращался мокрый, волосенки на затылке слипались от пота… Не проявил настойчивости, не захотел лишних скандалов, и вот сын не вылезает из ангин и дважды уже был на приеме у ревматолога. Марина – та все на гланды сваливает, поди переспорь. Вчера после работы зашел в садик, по обыкновению заглянул в окно, в их группу, чтобы белую Витькину головенку увидеть, подсмотреть, чем они там занимаются, а воспитательница руками развела – нету, дескать, и на горло показала… «Отять телемпатула», – так Витька в два года с виновностью в голосе повторял за родителями…

Сколько мы не виделись? Неделю, больше? Марина на мои визиты смотрит косо, но ничего, перетерпит. Зайду после работы. Надо книжку какую-нибудь купить, чтоб не с пустыми руками. Эх, лимонов бы парочку. На базаре – рупь штука. Да, лимон с медом – это Витьке сейчас самое то. Мед у них наверняка есть, да и лимоны – тоже, но у них это само собой, а то, что я принесу, – это совсем другое…

Два лимона – два рубля. Стрельнуть у двух человек по рублю или у одного человека – два рубля? Нет, два рубля не занимают, занимают трешку. Итак, программа-минимум – раздобыть трешку.

И Заблоцкий с рассеянно-небрежным видом пошел по коридору к площадке парадной лестницы. «С кистенем на большую дорогу».

Несколько слов о планировке здания. Обе лестницы – та, у которой Заблоцкий только что курил, и та, к которой он направлялся, были совершенно одинаковыми, только первая в левом крыле, а вторая – в правом. Но парадной считалась правая лестница. В правом крыле находился кабинет заместителя директора, бухгалтерия, отдел кадров, комнаты, где сидели ведущие специалисты ведущих отделов – рудного и угольного. А в левом – второстепенные отделы: буровой, гидрогеологический и лаборатории. Парадной лестницей пользовались сотрудники, работающие в правом крыле и в центральной части здания, «черной» – те, кто работал в левом крыле, и все опоздавшие.

Между площадками обеих лестниц по коридору – шагов сорок, и Заблоцкий не спешил их преодолеть. Он прикидывал: до получки два дня, следовательно, инженеры и мэнээсы на мели, ориентироваться надо на кого-нибудь из старших или на тех хозяйственных женщин, кто с обеденного перерыва возвращается с полной авоськой. Жаль, что Михалеев исчез, у него всегда при себе наличность имеется. Самое простое – попросить у Зои Ивановны, но у нее и так все одалживают.

Навстречу из-за угла, плавно кренясь на вираже, вышел упитанный мужчина респектабельной внешности – пробор, галстук с булавкой, манжеты, туфли с нежным скрипом. Лицо чистое, благообразное. Василий Петрович Коньков, старший научный сотрудник сектора металлогении, кандидат геолого-минералогических наук.

– Оу, Алексей! Рад тебя видеть. Осунулся, поблек как-то. Переживаешь? Ничего, ничего, все пройдет, как с белых, яблонь дым. Наука требует жертв, и путь к ее вершинам усеян терниями. – Он бесцеремонно оглядывал Заблоцкого выпуклыми черными глазами. – Твоя приставка еще функционирует? Слушай, дорогуша, у меня статью берут в сборник, и надо срочно сфотографировать два шлифа. А?