Евгений Городецкий - АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА

• Название: АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА
• Автор: Евгений Городецкий
• Издательство: Западно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1981

Е. Городецкий принадлежит к тому поколению, чье детство было опалено войной. В прошлом геолог, писатель рисует будни геологов-поисковиков, их тревоги и радости. Хотя в основе романа лежит производственный конфликт, писатель ставит острые нравственные проблемы, изображая столкновение различных стилей руководства в эпоху НТР, задумываясь о моральном соответствии человека занимаемой должности, о взаимоотношениях в семье.

Первые две части романа в виде отдельных повестей («Лето и начало сентября», «На зимних квартирах») издавались в Москве и Новосибирске, третья («В черте города») издается впервые.

---

Навстречу из-за угла, плавно кренясь на вираже, вышел упитанный мужчина респектабельной внешности – пробор, галстук с булавкой, манжеты, туфли с нежным скрипом. Лицо чистое, благообразное. Василий Петрович Коньков, старший научный сотрудник сектора металлогении, кандидат геолого-минералогических наук.

– Оу, Алексей! Рад тебя видеть. Осунулся, поблек как-то. Переживаешь? Ничего, ничего, все пройдет, как с белых, яблонь дым. Наука требует жертв, и путь к ее вершинам усеян терниями. – Он бесцеремонно оглядывал Заблоцкого выпуклыми черными глазами. – Твоя приставка еще функционирует? Слушай, дорогуша, у меня статью берут в сборник, и надо срочно сфотографировать два шлифа. А?

– Только через гастроном.

– Об чем речь? Хоть сейчас…

– Шутки шутками, Василий Петрович, но, кстати, о птичках. Вы мне трояк не ссудите? До зарплаты.

По лицу Василия Петровича промелькнула тень пренебрежительности, но он с готовностью извлек бумажник и, не таясь, раскрыл.

– Изволь. Пятерка тебя устроит? Мельче нет.

– Устроит, – сказал Заблоцкий. – Спасибо. – Он небрежно сунул бумажку в нагрудный карман. – А насчет шлифов – это вы с Зоей Ивановной договаривайтесь.

Ему очень хотелось при этих словах похлопать Василия Петровича по тугому брюшку, подпирающему изнутри добротный импортный костюм, но он ограничился тем, что пощупал, как на барахолке, рукав его пиджака.

– Стопроцентная? Почем за мэтр?

– Готовый покупал, – оторопело вымолвил Василий Петрович и, спохватившись, каменея лицом, миновал Заблоцкого.

Василий Петрович Коньков тоже был северянином со стажем и, в отличие от многих, умел планировать свою жизнь на годы вперед. В последний отпуск он совершил турне по южным городам страны в поисках места, где можно было бы обосноваться капитально, с перспективой безбедной пенсионной жизни, так что жилищный кооператив его не устраивал. Кроме того, Василий Петрович мечтал о моторке и о рыбалке, поэтому ему был нужен город на реке, ну и чтоб было где работать. Определившись по части географии, Василий Петрович через дальнего, но честного родственника (поскольку сам не имел городской прописки) купил «хату» за 24 тысячи новыми – кирпичный дом 10X14 с мансардой, местным водяным отоплением, газом и приусадебным участком. Позаботился Василий Петрович и о будущем трудоустройстве: привез с Севера новенький диплом кандидата наук и через малое время прошел на вакансию старшего научного сотрудника. О нем говорили: «пороха не выдумает, но мужик цепкий»; «умеет жить»; «чужого не возьмет, но своего не упустит» и так далее – все из того набора ярлычков, которые мелкие завистники и неумехи рады нацепить на крепкого, уверенного в себе удачника.

«И ты туда же, – с укором подумал Заблоцкий, – человек тебе, можно сказать, подарил пять рублей, а ты его не только облажал, но еще и гадости про него думаешь. Нехорошо-с…»

А между тем, посмеивался про себя Заблоцкий, возвращаясь в комнату, Василий Петрович мне симпатизирует: всегда с интересом и участием выслушивает мои теорийки и даже предлагал в свое время перейти к нему на тему, «перспективы» рисовал. И у него, кроме всего прочего, зрелая дочь на выданье, кончает в этом году университет, и Эмма Анатольевна, которая все про всех знает, обмолвилась, что девица эта довольно мила и прекрасная хозяйка… А почему бы и нет? Напроситься в гости под благовидным предлогом, а дальше режиссура несложная: трогательное семейное чаепитие у самовара, сперва разговор о чем-нибудь доступном и общеизвестном, потом завладеть вниманием присутствующих, помотать интеллектом, выдать папочку сенсаций, ссылаясь на самые авторитетные источники похвалить варенье или печенье. Главное, маменьку охмурить, вдвоем с папенькой они дочь уломают, распределением припугнуть. Ну, а Витька – это для них грех молодости…

А такой симбиоз, если подумать, оч-чень выгоден для обеих сторон: мои идеи и папенькина деловитость и маневренность. Он ведь в науке – как автомобиль без горючего, втайне понимает это и, приглашая меня к себе на тему, небось делал на меня ставку.

Кто только не ставил на меня за мои 26! Мама. Марина. Маринина мама. Харитон. И еще один человек…

Вспомнив об этом человеке, Заблоцкий сразу же вспомнил сыроватый полумрак палатки, коптящий язычок свечи, реечный походный стол, и вкус коньяка ощутил, и запах колбасного фарша, и острый взгляд сидевшего напротив Князева.

Так вот, Андрей Александрович, на сегодня я и ваших надежд не оправдал. Зря вы меня отправили обратно, никому от этого лучше не стало. Ни мне, ни другим.

Тут Заблоцкий увидел, что стоит у дверей своей комнаты, будто подслушивает. Он мягко открыл дверь и услышал конец сердитой Валиной скороговорки:

– …все равно считает себя самым умным.

«Про кого это она? – подумал Заблоцкий. – Неужто все еще про меня? Во раздухарилась!»

Встревать в разговор он, однако, не стал, сел к прибору и потрогал пальцем бумажку в нагрудном кармане. А базар-то до пяти. М-да…

Демонстративно громко он спросил у Эммы Анатольевны, который час, и, выждав две-три минуты, подошел к столу шефини.

– Зоя Ивановна, вы не сможете меня сегодня пораньше отпустить?

Зоя Ивановна выпрямилась на стуле, закрыла глаза у нее была привычка начинать фразу с закрытыми глазами.

– Я не возражаю, но… – Она взглянула на Заблоцкого и мягко спросила: – Снимки-то вы успеете сделать? Послезавтра статья со всеми иллюстрациями должна лежать на столе Харитона Трофимовича, иначе она не попадет в сборник.

– Успею, – пообещал Заблоцкий. – Завтра день впереди, в случае чего – после работы останусь.

– Ну хорошо. Не забудьте в книге расписаться.

Книга эта лежала в приемной, на столе у секретарши. Заблоцкий написал свою фамилию, поставил время ухода, в графе «Время прихода» сделал прочерк, что означало: «Ушел до конца рабочего дня», в графе «Куда ушел» написал: «В магазин фототоваров», «Кто отпустил» – «Руководитель темы 3. И. Рябова». Палец его полез вверх и нашел фамилию Михалеева: «До конца рабочего дня», «По семейным обстоятельствам». Честный человек. Что это у него за обстоятельства?

Заблоцкий выскользнул из приемной и быстро пошел по коридору к «черной» лестнице. Сегодня ему никого из сотрудников видеть больше не хотелось.

Ветер швырнул в лицо мелкий злой дождь.

Лимонов не оказалось, только мандарины, мелкие, как абрикосы, и побитые. Заблоцкий взял полкилограмма. Там же на базаре купил в киоске «Веселые картинки» и два толстых цветных карандаша – красный и синий.

У рынка он сел на трамвай, которым прежде ездил на работу ежедневно, – знакомый рижский вагон, знакомая кондукторша, время от времени повторявшая, как автоответчик: «Граждане, приобретайте билетики. У кого впереди нет – передавайте».

Привычно царапнуло сердце, когда завиднелась пятиэтажка с лоджиями. Раньше, проезжая мимо с кем-нибудь из знакомых или сотрудников, он говорил не без гордости: «Здесь я живу». Место была тихое, зеленое, и дом добротный, ведомственный. Маринина мама, желая счастья единственной дочери, разменяла свою двухкомнатную квартиру, им с Мариной уступила отдельную однокомнатную в этом доме, а сама удовольствовалась комнатой в коммунальной квартире.

Узковатая лестница с крутыми пролетами. Сколько раз таскал он по ней Витькину коляску. Площадка между третьим и четвертым этажами, подоконник из мраморной крошки с навечно въевшимся фиолетовым чернильным пятном Дверь их квартиры. Витая бронзовая ручка, которую он приобрел в антикварном магазине и долго ломал голову, как привинтить ее к дверному полотну из прессованного картона. Звонок «Мелодия», поставленный им уже после возвращения с Севера… Который раз идет он сюда в качестве «приходящего папы», а эти овеществленные свидетели прошлого никак не оставляют в покое, пора бы уж привыкнуть.

Обивка двери смягчила музыкальный звон, а шаги в домашней обуви и вовсе приглушила. Щелкнул замок, дверь приоткрылась (надо отдать ей должное – никогда не спрашивает: «Кто там?», и на «глазке» не очень настаивала, когда все соседи в подъезде обзаводились этим подсматривающим устройством), и они с Мариной увидели друг друга. Марина растворила дверь и посторонилась, давая ему пройти.

Знакомый сложный устоявшийся запах квартиры, запах гнезда. Отвык он от этого запаха.

Марина захлопнула дверь и стояла, ждала, пока он пройдет, потому что в крошечной передней им было бы не разминуться, не коснувшись друг друга. Присев на корточки, Заблоцкий никак не мог развязать узелок на шнурке, дергал его и злился. В это время послышался приближающийся топоток, и в дверном проеме, ведущем в комнату, показался Витька.

– Босиком? Ну-ка, марш в постель! – негромко, но резко сказала Марина. Заблоцкий оторвал шнурок, сбросил туфли, шурша плащом, подхватил под мышки легкое тельце сына и внес его в комнату.

– Плащ сними! – тем же тоном сказала Марина.