Ядвига Войцеховская - По ту сторону стаи

• Название: По ту сторону стаи
• Автор: Ядвига Войцеховская
• Жанр: Ужасы и Мистика

Приквел "Этой стороны". Дарк-фентези-мир. Меняется время и место, меняется режим, меняются "свои" и "чужие". Стая - постоянна. В центре повествования - судьба женщины, жизнью которой большей частью была война. Ядвига Близзард прошла путь леди Винтер, но её война закончилась и она вынуждена вести размеренное существование помещицы Салтыковой: победа обернулась проклятьем. Страшные, порой извращённые понятия о чести, долге и о "своих". Проблема постбоевого синдрома и поиск своего места в мире, где места для неё нет - потому что, когда ты достигаешь всего, к чему стремился, выясняется, что Жизнь осталась позади, там, где были кровь и пепел. Честь и долг сочетаются с жестокостью, если в твою кровь навсегда вошла сталь, но понятие "свои" оказывается на деле не таким, как казалось сначала, потому что мир устроен сложнее. Если ты не можешь быть человеком, и у тебя сущность зверя, - то, может быть, когда-нибудь ты получишь второй, и даже третий шанс. Ты можешь оказаться на противоположной стороне баррикад, и узнаешь, что только Стая постоянна - по обе стороны решётки, вне времени, территории и политики. Warning: нервным и беременным читать не рекомендуется. Взгляд изнутри Дикой Охоты.

---

   Я танцую с Затопечем на балу в честь совершеннолетия, на мне белое платье с декольте, волосы тяжёлой волной спадают на обнажённые плечи. На пальце кольцо с бриллиантом - я уже помолвлена с Винсом. На балу я, конечно, без перчаток и бриллиант сверкает в свете люстр. И зовут меня там, в этой другой жизни, по-другому: панна Ядвига Войцеховская.

   Создатель великий, как давно это было! Да было ли вообще?! Где та девочка с камелией в волосах? И где тот юный шляхтич с точёным профилем, что вёл меня тогда в танце?

   Хотя, профиль-то как раз тот же самый, только седина выбелила виски и взгляд жёсткий, беспощадный...

   Тогда мы не знали почти ничего: ни счастья хрустальной волны разговора-зова, ни наслаждения властью над жизнью и смертью, ни радости подчинения...

   Затопеча представил хозяину его отец, а Затопеч привёл Винса и меня - тогда, когда мы уже превратились в изгоев, отмеченных Утгардом.

   И так всё это и тянулось - день за днём, ночь за ночью, месяцами, а потом и годами - в ожидании вожделенного завтра, которое, хоть убей, не желало наступать. Когда нам грозили облавы, мы скрывались в Карпатах, неподалёку от Богом и Дьяволом забытой человечьей деревушки, в месте, которое когда-то было сожжённым имением моего деда, тем более, нам в любом случае негде было жить, потому что Близзард-Холл к тому времени уже отошёл к властям. Часть дома восстановили, а вместе с ней восстановили и опёку владетеля. В итоге до поры до времени мы были в полной изоляции - и в полной безопасности.

   Полусгоревший флигель в Карпатах - вместо родового поместья под Нью-Кастлом. Клетка для канарейки - без канарейки, которая сдохла тучу времени назад, грязное тряпьё, пахнущее гарью, и кучи обгоревшего хлама, на который мы вечно натыкались впотьмах, если возвращаться приходилось без фонаря, чтоб свет издалека не заметили деревенские олухи, или кто-то другой. С деревенскими простаками мы бы разобрались быстро, это, наоборот, внесло бы некоторое разнообразие, однако мы не хотели привлекать внимание.

   Имущество в Британии давно конфисковали, а сами мы находились вне закона. По ночам я иногда тянулась пальцами к клейму и в бессильной ярости, беззвучно плача, царапала ногтями давно заживший косой рубец - пока не успокаивалась. Тогда я вытирала слёзы и клялась себе, что те, кто когда-то посмел прикоснуться ко мне, и кто хотел, чтобы впереди у меня не было ничего, кроме позора, захлебнутся в своей крови. А потом наступало утро, и дорожки от слёз я убирала, пока не заметил Винсент, умываясь ледяной водой из стоящего в соседней комнате таза.

   Винс-Винс-Винс, - бьётся в мозгу в такт вальса, - где же ты? А музыка всё играет и играет.

   Напротив меня серые глаза Затопеча. Он тоже, как и я, мыслями далеко отсюда. Быть может, частично в той же самой стране воспоминаний.

   - Интересно, где ты сейчас, Ядвига? - подтверждает он мою догадку, назвав по имени. Меня давно никто так не называет.

   - Бал в честь совершеннолетия, - чуть улыбаюсь я.

   - Ты была такая красивая, - говорит он.

   - В прошедшем времени, - уточняю я, и провожу рукой по левой щеке. Один рубец почти пересекает глаз, и красивей от этого я, конечно, не становлюсь.

   - Извини. Я не хотел тебя обидеть, - теряется он.

   - Пустое, Затопеч, - по фамилии - по старой детской привычке. - Ну не всё ли равно?

   Музыка кончается. Я выхожу из гостиной и иду в комнату, которую мы с Леной облюбовали для себя.

   На улице уже почти ночь. За оконным стеклом бьётся ветер. Старая развалина Кинг-Голд-Хаус поскрипывает под его напором, изо всех щелей дует.

   Облезлый полуразвалившийся дом - вместо всего того, что могло, и должно было быть. Сволочи, позор нашего мира - полукровки, стоящие у горнила власти. На всех ключевых постах, даже во Внутреннем Круге - везде, куда не ткни, полно потомков проклятых людей, взявших моду оглядываться на них, как на эталон и забывающих о своих корнях.

   Конечно, кто-то мог подумать, что мы противоречили сами себе, сквозь пальцы глядя на прихоть использовать людей, как рабов или слуг, ибо, если бы мы не хотели, чтобы они прознали о нашем существовании, то держались бы в тени, изредка мирясь с необходимостью браков. Чёрт подери, что за дерьмо?! Да попади человек в наши поместья, он так там и оставался, если, конечно, не предпочитал своей участи смерть. Уж мы-то, наученные веками противостояния, могли позаботиться о собственной безопасности. Да и никакой подменыш не сравнится с человечьей горничной. Паршивку можно наказать, заставив ощутить невыносимую боль, или просто собственноручно выпороть, - и поверьте, ничто не доставит вам такого удовольствия. Другое дело, что сейчас не было предмета для споров, так как пока что решали не мы. И, как бы ни был силён хозяин, нас всё равно осталось мало. Особенно когда началась война, и проклятые лицемеры, наконец, перестали изображать из себя невинных овечек и принялись вовсю использовать ровно те же способы, что и мы.

   Я ложусь на кровать и бездумно смотрю в тёмный потолок. Меня тяготит вынужденное бездействие. Фэрли мне, конечно, не указ, но просто-напросто это разумно.

   Кто-то открывает дверь. Я автоматически концентрируюсь.

   - Близзард, - раздаётся знакомый голос.

   - Легран, - говорю я в ответ.

   Она подходит к кровати и ложится рядом со мной.

   - Очередная точка отсчёта, - в темноте не видно, но я уверена, что она усмехается. - Представляешь, у тебя есть шанс начать новую жизнь.

   До этого я улыбалась, теперь хохочу в голос.

   - Скорее ад замёрзнет, Легран, - еле выговариваю я. - Чем я начну совсем уж новую жизнь.

   - О чём вы с Затопечем говорили? - чуть погодя спрашивает она.

   - Не смейся. Ты не поверишь, - с сарказмом отвечаю я. - О девственной чистоте.

   - То есть? - в темноте видно, как Лена приподнимается на локте. От удивления, должно быть.

   - Бал в честь совершеннолетия. Белое платье. Камелия.

   - А... - понимающе тянет она. - А у меня было зелёноё. Подходит к цвету волос. Поэтому.

   - Ой, Легран! - восклицаю я. - Ты тоже становишься сентиментальной.

   Она закрывает мне рот рукой.

   - Ужас! Ненавижу это слово! Никаких сантиментов, Близзард! Но бездействие - оно...

   - Невыносимо, - заканчиваю я.

   Бездействие, как известно, предвестник скуки - и необдуманных поступков.  

Глава 5

    - Эдвард!

   Нет ответа. Пожилая женщина подходит к двери, прислушивается и, укоризненно качая головой, стучит по резному дереву, сначала не очень громко, поминутно прислушиваясь и ожидая хоть какой-то реакции, а потом всё сильнее и сильнее. Наконец, из-за двери раздаётся неразборчивое мычание.

   Эдвард Монфор просыпается. Понедельник. "Ненавижу понедельники", - с отвращением думает он, нашаривая очки. "Тем более после столь хорошо проведённого воскресенья", - додумывает он, вставая.

   Вообще-то его фамилия когда-то звучала "де Монфор", но приставку "де" отбросили. Отец говорил, что так зваться могут только напыщенные снобы из аристократов, а их семья к таковым себя не относила, и потому аристократическую частицу постигло забвение. А жаль. Эдвард думает, что неплохо иной раз звучать хоть чуть-чуть поаристократичнее, потому что тогда можно было бы слегка почваниться хотя бы именем, так как других поводов для хвастовства уж точно не находилось. Но когда-то отец разъяснил ему, что из себя представляют все эти, как он тогда сказал, зазнайки, - и что в конечном счёте всех их ждёт Межзеркалье. Эдвард испугался, потому что отцу можно было верить - через его руки проходили все те, кто как раз туда-то и попадал: отец и мать работали в Секторе Всеобщего Покоя. Ещё отцу можно было верить, потому что он никогда не говорил с Эдвардом, как с маленьким. Но всё это было давно, когда и он, и мама были живы. А теперь в Сектор пошёл он, чтобы доказать всем, что и Эдди Монфор кое-что может. Хотя был склонен к полноте, неуклюж и проводить время предпочитал, уединившись с хорошей книгой.

   Накануне они очень приятно скоротали время с коллегой из соседнего отдела. У того не было ни жены, ни детей, и он вполне мог посвятить выходные пиву вперемежку с ирландским виски и разговорами о всякой белиберде. У Эдварда тоже не было жены. Зато у него была тётя.

   Эдвард хватается за голову и стонет. Как он мог забыть?! Тётя!

   - Эдвард! - раздаётся из-за двери рассерженный голос миссис Элоизы. - Если ты сию секунду не спустишься вниз, то пожалеешь, клянусь!

   Напоследок она ещё раз изо всех сил ударяет по двери, так, что та содрогается, а у неё чуть не падают очки, и Эдвард слышит, как её шаги удаляются в сторону лестницы.

   Он со стоном плюхается на кровать и смотрит в потолок.

   Сейчас тётя пойдёт на кухню и будет вязать, изредка звякая спицами, а потом каждые пять минут, а то и того чаще класть рукоделье на колени, поджав губы, прислушиваться и с беспокойством смотреть куда-то в потолок. Точно обеспокоена не количеством пыли на стеклянном колпаке лампы, а надеется разглядеть, что именно он делает.