Ядвига Войцеховская - По ту сторону стаи

• Название: По ту сторону стаи
• Автор: Ядвига Войцеховская
• Жанр: Ужасы и Мистика

Приквел "Этой стороны". Дарк-фентези-мир. Меняется время и место, меняется режим, меняются "свои" и "чужие". Стая - постоянна. В центре повествования - судьба женщины, жизнью которой большей частью была война. Ядвига Близзард прошла путь леди Винтер, но её война закончилась и она вынуждена вести размеренное существование помещицы Салтыковой: победа обернулась проклятьем. Страшные, порой извращённые понятия о чести, долге и о "своих". Проблема постбоевого синдрома и поиск своего места в мире, где места для неё нет - потому что, когда ты достигаешь всего, к чему стремился, выясняется, что Жизнь осталась позади, там, где были кровь и пепел. Честь и долг сочетаются с жестокостью, если в твою кровь навсегда вошла сталь, но понятие "свои" оказывается на деле не таким, как казалось сначала, потому что мир устроен сложнее. Если ты не можешь быть человеком, и у тебя сущность зверя, - то, может быть, когда-нибудь ты получишь второй, и даже третий шанс. Ты можешь оказаться на противоположной стороне баррикад, и узнаешь, что только Стая постоянна - по обе стороны решётки, вне времени, территории и политики. Warning: нервным и беременным читать не рекомендуется. Взгляд изнутри Дикой Охоты.

---

   - Очень может быть, Лена, - тихо говорю я.

   - Ты не хочешь взять с собой Эдварда?

   - Нет, ну что ты! - мне смешна сама мысль об этом. - Свою грань он уже перешёл.

   Я знаю, что в глубине души Эдвард не одобряет мои отлучки в Кастл Макрайан. Но он ни разу не позволил себе и слова сказать об этом. Эдвард очень мягок, хотя и пытается это скрыть. Но это не важно. Он может преодолеть мягкость, когда это действительно требуется, а если всё-таки не может, то ему помогаю я. И получаю за это положенное наказание от хозяина. Менять человека дальше определённой черты не стоит. Этой черты Эдвард достиг. Поэтому в Кастл Макрайан я бываю с Леной.

   Она до сих пор одинока.

   - Я повенчана со смертью, Близзард, - говорит она, - а большего мне не надо.

   ...Прошло несколько лет с той памятной зимы, когда мы столкнулись в Ночном переулке с младшим стажёром Сектора. За окном зима. Совсем как тогда. Я говорю об этом Лене.

   - И ты опять чувствуешь себя вне закона? - усмехается она. - Когда в любой момент ждёшь окрика в спину?

   - И ледяные стены Утгарда, - продолжаю я. - И вкус крови во рту. И те сны о Прорицании.

   Она облизывает пересохшие губы. Я знаю, что ещё она вспоминает. Тюремный двор, холодные стены в потёках влаги, пальцы, сплетённые с пальцами, и поцелуй, и шёпот, и память - одну на двоих...

   - Мне было интересно, сломаешься ты или нет, - говорит Лена. Ну, конечно, так и думала, что скажет. - Но когда я поцеловала тебя тогда, у стены, я не почувствовала сожалений... Ой, вот чёрт! У тебя были такие глаза, словно ты дуреешь. От одной только мысли о мести, понимаешь? И сомнений больше не осталось. Ты не можешь осуждать меня за то, что я сомневалась, Близзард. Только вспомни, где мы находились.

   - Всё, Легран, - прерываю я, - мы опять впадаем в сантименты. - Но мне становится так смешно - милая, хорошая моя. - Дуреешь, правда, так оно и есть.

   Она смеётся, и её глаза начинают блестеть.

   - Есть идеи, Близзард? - спрашивает она.

   - Да, Легран, - отвечаю я, и повторяю её жест много лет назад: открываю ящик трюмо, беру чёрный мешочек и бросаю его на столик перед зеркалом. - Только теперь - магазин на центральной улице, поближе к Вестминстеру. Прогулка без риска окрика в спину. Всё, что ты хочешь. И ни-ка-ких вопросов.

   - Принимается, - со смехом говорит она.

   - Тогда как тебе улица Фонарщиков? - ещё бы не принималось, думаю я, улыбаясь про себя - она не видит.

   - Фонарщиков, часовщиков... кого там ещё? У меня кончились слова, - Легран хохочет, откинувшись на спинку дивана. - Мне всё равно, Близзард. Фонарщиков - значит Фонарщиков. Интересно, кто вообще придумывал эти названия для улиц?

   Пожалуй, даже не улиц, а улочек - так они малы. Если мы будем светиться перед человечьим стадом, в изобилии толкущемся в центре города, то рано или поздно всё тайное станет явным, и как этого ещё не произошло до сих пор, с идиотской политикой бывшего Мастера и всего старого Круга, давно выжившего из ума, я не знаю.

   Мой взгляд падает на Долорес. Она сидит на скамеечке у окна и смотрит в пол.

   - Долорес, горностаевое манто, - коротко бросаю я.

   Она кивает и послушно бежит в гардеробную.

   - Будешь сопровождать меня, - добавляю я вслед - громче, чтобы она не вздумала пропустить мимо ушей.

   Лена удивлённо приподнимает бровь.

   - Те, кто хотел сбежать, уже сбежали, - отвечаю я на её невысказанный вопрос. - И могу тебя заверить, Легран, теперь они очень, очень далеко.

   Так далеко, как только может человек быть далёк от реалий этого света.

   Долорес помогает хозяйке одеться. Мельком она видит ещё татуировку - несколько еле видных, полузатёртых рунических символов, чуть пониже ключицы - утгардские номера, выколотые синей тушью. А, может быть, и не тушью - иначе почему хозяйка не свела их и теперь носит только закрытые платья? Но она понимает, что следы, оставленные жизнью на теле этой женщины - ничто по сравнению с тем, как исковеркана и искажена её душа, похожая на отражение в зеркале, сделанном нерадивым учеником зеркальщика.

   - Не трясись, Долорес, - усмехается хозяйка. - Иди оденься.

   - Миледи, у меня нет ничего... только это платье и ещё два...

   - Значит, пойдёшь так, - резко прерывает Лена. И смотрит пристально из-под тяжёлых век; Долорес кажется, что она видит её насквозь, ей не по себе от этого взгляда, нехорошего, сверлящего, и она понимает, почему кухарка радуется хотя бы тому, что они обе принадлежат не миледи Лене.

   - Купим ей что-нибудь, - говорит хозяйка. - Шевелись, Долорес.

   Долорес забегает вперёд и придерживает дверь в холл, где на стене тускло блестит сквозное зеркало, к которому раньше и подходить-то близко боялась; предвкушение чего-то особенного пьянит, будто шампанское, и она чувствует, как радость зарождается и бурлит где-то у неё внутри, как игристые пузырьки. Впереди - уже не Близзард-Холл, это - внешний мир. Тот самый внешний мир, который Долорес с такой тоской наблюдает из окна и который начинается прямо за деревьями парка.

   Близзард поворачивает кольцо, и зеркальная гладь превращается в подобие глади озёрной. Хозяйка, как тогда, берёт её за руку, прижимает к себе, и последнее, что Долорес чувствует перед тем, как они уходят за зеркальную изнанку - это щекочущие ворсинки горностая, ласково и весело трепещущие на лице.

   Магазин "Необходимые вещи" работает, так же, как работал и пять, и двадцать пять лет назад. Так же, как работал, и будет работать при любом порядке. Мадам Пьеро - вне этого. Её дело - одевать дам, которые способны рассчитаться звонкой монетой.

   В магазине пусто, она видит нас и кланяется. Я бросаю ей тяжёлый кошелёк и выталкиваю вперёд Долорес.

   - Всё, что надо для камеристки. Разберитесь сами, - говорю я. - Просто и со вкусом.

   Мадам Пьеро кивает и уводит девчонку в глубину магазина. Там, видимо, поручает дело помощнице, а сама стремительно возвращается. На её полных щеках румянец, и она запыхалась.

   - Леди Монфор, леди Легран! Какая честь для меня! - бормочет старая дура. Научилась уважению. Вот и правильно.

   - Горячего вина, - прерывает её Лена не допускающим возражений тоном.

   Мадам Пьеро приносит нам по бокалу глинтвейна и оставляет одних.

   - Знаешь, что я думаю обо всём этом? - спрашивает Лена, и лицо её искажается. - Как бы низко перед нами не приседала вся эта полукровая шваль, в головах у них всё равно то же самое. Чёртовы утгардские шлюхи.

   - Ты забыла ещё один вариант. Чёртовы утгардские убийцы, - продолжаю я, чувствуя, как во мне поднимается глухая ярость. - А наши дети всё равно будут детьми чёртовых утгардских убийц. Помнишь, что орали на каждом углу все эти твари, когда начиналась война? Ничего не изменилось. Мы проходим, и они кланяются, а сами смотрят, где у тебя выжжено клеймо. Дорого дали бы, чтобы раздеть кого-нибудь из нас догола, посадить в клетку, и показывать за золото на деревенских ярмарках. Держу пари, мы бы имели сокрушительный успех. А они бы тыкали в нас палками и орали, как полоумные, а потом торжественно сожгли на костре под оркестр сельских олухов, по соседству с накрытыми для пикника столами. Превосходное представление для людей и их мерзких детей. Они ведь просто обожают людей, так в задницу и целовали бы, верно, с восторгом...

   Я перевожу дух. Лена молчит.

   - Легран, мы никогда не станем до конца теми, кем являемся по праву рождения. Значит, мы должны оставаться сами собой.

   Она усмехается.

   - Значит, в Шотландию, Близзард?

   - В Шотландию, Легран.

   Запах новой материи и глинтвейна. Чьи-то голоса в примерочной и шорох ткани. Я болтаю жидкость в бокале, так, что она едва не выплёскивается на пол и на меня. Время словно замедляется, и глинтвейн похож на масло, вязко размазывающееся по стенке.

   К нам выходит Долорес. Она одета во что-то чёрное, простое, но элегантное. Что именно, мне наплевать.

   Мы разворачиваемся и, сопровождаемые мадам Пьеро, делающей книксены, выходим под летящий снег.

   Это не просто прогулка. Это обход территории. Демонстрация силы - назло всему свету. Мы здесь. Мы живы. И горе побеждённым.

   Улица Фонарщиков почти пуста. Долорес даже кажется, что некоторые, завидев их, исчезают. Другие отходят в сторону и склоняются в подобострастном поклоне.

   Но не это занимает внимание Долорес. Вся улица полна чудесными магазинчиками с необычайными, совершенно волшебными вещами, которые можно увидеть разве только в антикварной лавке или в экзотических товарах. Поэтому Долорес крутит головой и то и дело отстаёт, рискуя нарваться на неприятности.

   И, тем не менее, она не может не замечать, какое выражение принимают лица некоторых людей, когда они проходят мимо. Испуг. Смущение. Ненависть. С таким же испугом в глазах смотрели на неё две молоденькие продавщицы в том одёжном магазине. Они ничего не спросили у неё. Всё было понятно по их лицам.