Виктор Шепило - Ночь на площади искусств

• Название: Ночь на площади искусств
• Автор: Виктор Шепило
• Жанр: Проза

Ночь перед карнавалом. Ночь, в которую — как испокон веку верят люди — случается много странного…

В эту ночь запертые случайно в концертном зале красивого готического городка японец, европеец и русский нотный мастер переживут удивительные мистические приключения — и встретятся с совершенно невероятными существами, которые не в силах породить даже самая причудливая фантазия. А ведь сам карнавал еще только начинается!..

---

У себя Ткаллер выпил холодного лимонада, сел в кресло. Во всем теле была противная слабость. Ничего не хотелось — только сидеть в кресле, ощущая чуть взмокшей ладонью запотевшую поверхность стакана. Тем не менее Ткаллер поднялся, выглянул из-за шторы. Макс Киршфорн стоял внизу под фонарем. Где-то далеко, в стороне площади, пылало зарево факелов.

Странно, что этот Киршфорн встретился ему именно сейчас, в эту минуту, размышлял Ткаллер. О Максе ходило много слухов и легенд. Рассказывали, что долгие годы увлечения предсмертными автографами и некрологами изощрили его наблюдательность настолько, что он по малейшим признакам угадывал: жилец — не жилец. Он стремился к человеку, над которым уже была занесена длань провидения. Таких Киршфорн любил утешать: дескать, смерть — это избавление, уют, покой, бояться ее не надо. Собеседник недоумевал, к чему все эти бредни, а через час-другой вдруг умирал от кровоизлияния или инфаркта. Немудрено, что Макса сторонились. Он знал об этом и появлялся в людных местах только в случаях крайней необходимости.

Ткаллеру опять вспомнилось предсказание старухи: «Будешь мальчик победителем и умрешь от восторга».

— Далеко мне и до победителя, и до восторга… — утешал себя Ткаллер, снова подходя к окну. Макс, сгорбленный, долговязый, все еще покорно торчал под фонарем. «А ведь жизнь его счастлива, она наполнена особым смыслом, есть в ней свой интерес, страсть. Что нужно этому траурному чудаку? Проводить жертву в мир иной? Или через разгадку конца чужой жизни он пытается объяснить что-то в своей?»

И опять горячая волна окатила его тело, лоб покрылся испариной… Приступ окончился ломким ознобом. Отпустило. Ткаллер пытался успокоить себя:

— Кто же это сказал вчера, что никто не уходит из жизни удовлетворенным? Люди мечутся, толкаются. Негодуют — и до конца жизни им некогда задуматься о ее сути. Как же мне суждено умереть в восторге? От какой такой радости? Зачем я все это натворил? Зачем доверился компьютеру? Теперь крах. В этом зале музыка звучать не должна. Стены и дух его уже осквернены. Ноги моей там не будет. А теперь — раздеться и постараться уснуть… И пусть этот поминальный чудак подпирает фонарь до утра. Клара говорила, что я эгоист? Вот и будем оправдывать это определение.

Ткаллер принял легкое снотворное, но спасительная дремота не овладевала им. Вдруг с улицы послышались крики, шум и даже вой сирены. Ткаллер вышел на балкон — огромное зарево полыхало за домами на площади. Какие-то люди бегали, суетились. Что-то кричали друг другу. Только Макс Киршфорн безучастно стоял под фонарем.

— Что там случилось? — крикнул Ткаллер.

Бегущим было не до него — никто не ответил. Почувствовав, что произошло нечто ужасное, Ткаллер оделся и выбежал на улицу.

— Макс! Что случилось? Или вы тоже не знаете?

— Знаю, — Киршфорн был на диво безучастен, — Случилось то, что и должно было случиться.

— Так говорите же!

— Да что вы так беспокоитесь? — наконец ответил собиратель некрологов, — Ваш «Элизиум» горит! Концертный зал.

Ткаллер не поверил. Он пытался остановить бегущих со стороны площади. Наконец увидел хромого инвалида, схватил его за плечо:

— Что там загорелось?

— Да не загорелось, а уже пылает!

— Что? Что пылает?

— Народ разбегается.

— Да расскажи толком!

— Что рассказывать об этих придурках! — махнул рукой инвалид, — Устроили факельное шествие для пьяных и безумных. Затеяли свистопляску возле зала, прикатили откуда-то бочку с бензином, макали в нее факелы — вот и подожгли. Дай бог, чтобы вся площадь не сгорела! Теперь безумцы бросают факелы и разбегаются. Паника! От жара стрелки с часов отвалились — и часы бьют без стрелок, не переставая. Пожарные приехали, но зал уже не спасти… Да идите посмотрите сами, если вас туда пустят.

И инвалид заковылял своей дорогой.

Ткаллер некоторое время стоял в полном оцепенении. Потом поднял взор ввысь, увидел озаренную бездну — пугающую и манящую — и прошептал исступленно:

— Господи! Есть награда! Есть возмездие! Я отмщен и спасен! Благодарю тебя, Господи!

Ткаллер выхватил из рук Киршфорна буклет, ручку и широким росчерком написал: «Благовестному Максу Киршфорну в счастливейшую минуту моей жизни. Браво!» Сунул автограф оторопевшему Максу и стремительно скрылся в подъезде.

Дома Ткаллер не мог найти себе места. Он включил свет во всех комнатах, переходил из одной в другую, садился, вскакивал, разговаривал вслух, размахивая руками. В памяти возникали картины недавно минувшего: подготовка к концерту, заседание комиссии, Режиссер, опять Режиссер… Ночь с компьютером… Компьютер сгорел вместе с залом — это самое главное! И все сгорело… Все! Он чувствовал, что освободился от ужасной тяжести, которая душила его, не давала свободно дышать. Внутри у него все ликовало. Ткаллер отыскал бетховенскую пластинку и поставил финал Девятой симфонии. Вновь принялся расхаживать по комнате, подпевал, упоенно дирижировал. Он не мог найти себе места, не знал, что с собой делать.

Выше огненных созвездий,
Братья, есть блаженный мир!
Претерпи, кто слаб и сир —
Там награда и возмездье!

Ткаллер установил динамики на предельную громкость. В квартире все гудело, звенело, искрилось, да так, что Ткаллер не знал, куда деваться от нахлынувшего на него и заполнившего до краев радостного чувства. Он пришел в состояние непередаваемого восторга.

Вознесем свои хваленья
С хором ангелов и звезд.
Духу света этот тост,
Ввысь. В надзвездные селенья!

Ткаллер дирижировал все более бурно. Он уже не контролировал себя, рычал и плакал — и вдруг при очередном взмахе горячая волна ударила его в плечо и локоть левой руки. Он ощутил сильнейший жар — будто молния пронзила его тело. Ткаллер упал на пол. Перед его глазами начали появляться и исчезать кометы ослепительной яркости, разноцветные круги, которые возникали где-то далеко и разрастались до чудовищных размеров. Вдруг все исчезло и сделалось просто черно. Ткаллер, словно облачко от сгоревшего нотного листка, летел по длинному темному дымоходу, пока не оказался там, куда и стремился: в прекрасном, привычном и абсолютно безмятежном мире. Ни ветерка, ни холодка, ни звука. Бла-жен-ство…

В один миг он увидел всю свою земную жизнь: мальчик, размахивающий саблей, старуха с яблоком, игра на гобое — все-все, вплоть до открытия концертного зала. Картины промелькнули и рассеялись в дивном свете. Кто-то спросил из этого света:

— Ты доволен?

— Да.

— Хочешь вернуться?

— Нет… Все кончено… Я ушел… — ответил Ткаллер без раздумий.

Здесь ему было удивительно легко и приятно, и не хотелось вспоминать, что совсем недавно он был директором концертного зала. Не появилось даже желания оглянуться. Он не хотел видеть и не видел, как лежал в своей квартире на полу, как вбежала в комнату Клара, как она звала его, искала пульс, тормошила его остывающее тело. Затем, отчаявшись, громко зарыдала, но эти рыдания все равно перекрывал хор из мощных динамиков:

Обнимитесь, миллионы!
Слейтесь в радости одной!
Там с надзвездною страной
Бог, в любовь пресуществленный!

— торжествовали Бетховен и Шиллер.

Эпилог

Прошло время. Город с тех пор заметно изменился. Особенно площадь Искусств. От концертного зала осталась лишь сцена, спасенная пожарным занавесом. Ее обнесли дощатым забором, городские власти долго не знали, что с ней делать. Турецкие дельцы торговали это место, чтобы устроить там бар-стриптиз, но потом наотрез отказались. Жители требовали разобрать пепелище во что бы то ни стало, но теперь им все равно. И властям все равно, и туркам.

Музыкальных фестивалей в городе больше не проводят, концертов тоже почти не бывает, даже кинотеатры в городе пустые. Туристов не стало, городская казна еще более оскудела. Цветов высаживают мало, и музеи пустуют.

Что касается героев нашей истории, то судьбы их сложились по-разному.

Более всего известно о судьбе Александра Ткаллера. Прах его под мраморной плитой покоится на городском кладбище. На плите — печальный ангел с цветком в руке и надпись: «Здесь нашел свой Элизиум Александр Ткаллер. Покойся с миром».

Мэр города наутро после пожара подал в отставку. Вот уже не сообразить, сколько времени город живет без мэра, им управляет Коллегия. Первое, что она предприняла, — свезла на свалку все громоотводы, торчавшие над городскими крышами. Узнав об этом, бывший Мэр забрал их в свой загородный дом. Там он собирался открыть музей громоотводов и получать прибыль. Даже придумал себе должность — Генеральный директор музея. Но дальше дело не пошло. Правда, Мэр очень изменился — стал неразговорчив, ворчлив и слезлив. В ожидании грядущих перемен он проводит время на массажной кушетке под сильными руками эмигранта Жени Хаткина. Порой, переворачиваясь с боку на бок, Мэр со стоном вдруг спрашивает: