Йен Пирс - Тайнопись соучастия (Перст указующий - 3)

• Название: Тайнопись соучастия (Перст указующий - 3)
• Автор: Йен Пирс
• Жанр: История

---

Письмо завершалось обнадеживающими заверениями, дескать, если я пожелаю приобрести картины, Томас Джексон, эсквайр (будучи простым художником, он не имел права присваивать себе этот титул), почтет за честь оказать мне такую услугу По получении письма я без промедления написал мистеру Беннету про этого Джованни ди Пьетро: раз у венецианцев имелся в Лондоне свой корреспондент, о его личности следовало известить правительство. К некоторому моему удивлению в ответ я получил немногословную записку дескать, этот ди Пьетро им уже известен и опасности для правительства не представляет, и мистер Беннет уверен, что у меня есть более полезные занятия. Он напомнил мне, что мое дело чинить препоны сектантам, остальное же - не моя забота.

Я был так занят, что принял это напоминание с искренней благодарностью, ибо в кругах смутьянов вновь слышался негромкий пока ропот, и забот у меня было вполне достаточно. Ко мне стекались донесения об оружии, развозимом по стране, и о тайных молельных собраниях сектантов. И самое тревожное мне пришло надежное донесение о том, что Эдмунд Лудлоу, самый опасный и даровитый из еще оставленных на свободе генералов Республики, принимает у себя в доме в Шотландии, куда он был сослан, необычайно большое число посетителей. "Левиафан поднимается из недр, но это все равно что мерить воду рукой" (Исайя, 40:12) Смута назревала во многих областях страны, только вот почему и кто стоял за ней?

Не следует думать, будто я все время проводил только в Оксфорде. Разумеется, несколько недель в семестр я должен был исполнять мои обязанности в университете, но большую часть года волен был располагать своим временем и помногу месяцев жил в Лондоне, так как это не только упрощало мои сношения с государственным секретарем (мистер Беннет удостоился этого поста в ноябре), но в столицу тогда стекались ученые со всей страны, и, естественно, я желал наслаждаться обществом столь великих умов. Великий труд по созданию Королевского Общества еще не был завершен, и архиважно было, чтобы создавалось оно по достойным принципам, принимая лишь достойных кандидатов и не допуская тех, кто из нечестивых побуждений тщился извратить его: папистов, с одной стороны, и безбожников - с другой.

Вскоре после одного такого заседания ко мне явился Мэтью, мой слуга, пусть и был он для меня много большим. В своем повествовании я много стану говорить об этом юноше, ибо он был дорог мне как сын, а вернее, даже дороже. Когда я думаю об этих недалеких фиглярах, моих сыновьях, я отчаиваюсь и горько сетую на мое несчастье. "Глупый сын - сокрушение отца своего" (Книга притчей Соломоновых, 19:13); сколько я размышлял над мудростью этого изречения, ведь мое сокрушение - двое подобных глупцов. Однажды я попытался посвятить старшего в тайны разгадывания шифров, но с равным успехом мог бы пытаться преподать павиану теории мистера Ньютона. Малыми детьми они были оставлены на попечение моей супруги - я тогда был слишком занят на службе правительства и в университете, - и она воспитала их по своему образу и подобию. Она - добродетельная женщина и в точности такова, какой подобает быть жене, и принесла мне в приданое поместье, и все же я сожалею, что вообще принужден был жениться. Услуги, какие способна оказать женщина, ни в коей мере не восполняют неудобств от ее общества и ограничения свободы, неизбежные в браке.

В прошлом я много времени и стараний уделял трудам на ниве образования юношей, я работал с самым неподатливым материалом, убеждал молчаливых заговорить и старался вывести общие принципы внешних воздействий на младенческий ум. Я бы хотел, чтобы к мальчикам, лет с шести, женщины, а тем паче матери, не допускались вовсе, дабы умы их были заняты возвышенными беседами и благородными идеями. Чтением, образованием и самими их играми должно руководить разумному человеку - и я не подразумеваю тех неучей, что сходят за школьных учителей, - дабы побудить их подражать великому и чураться низменного.

Встреться мне мальчик, подобный Мэтью, немногими годами ранее, думаю, я сделал бы из него великого человека. Едва я его увидел, как меня охватило невыразимое сожаление, ибо в его манерах и взгляде я почувствовал сотоварища, о каком всегда молил Господа. Едва образованный и еще менее обученный, он был более человек, нежели мои кровные дети, чьи жалкие умы я всегда окружал всевозможной заботой и которые тем не менее не имели устремлений иных, нежели упрочить собственное благополучие. Мэтью был высок ростом и чист лицом, и в манерах его сквозили совершеннейшие уступчивость и повиновение, так что он завоевывал расположение всех, с кем сводила его судьба.

Впервые я увидел его во время допроса в канцелярии Турлоу. Его расспрашивали о кружке людей, которых считали крамольниками самого крайнего толка и угрозой покою страны, ему тогда было лет шестнадцать. Я только присутствовал, а не вел допрос (занятие, на какое у меня никогда не хватало терпения), и меня тогда еще поразила откровенная прямота его ответов, выдававшая зрелость, редкую в юноше его лет и звания. Собственно говоря, он не совершит никакого проступка, и был вне подозрений, но он вел знакомство с опасными людьми, пусть даже ни в коей мере разделяя их веры или взглядов. Лишь под принуждением и с неохотой он сообщал сведения о своих друзьях, и я счел эту верность похвальной чертой и подумал, что, буде ее обратить на более достойные цели, из этого невежественного мальчишки еще выйдет человек достойный.

Его допрос сохраняли в тайне, дабы он не лишился доверия своих друзей, а после я предложил ему поступить ко мне в услужение за приличную плату, и он был так поражен выпавшим на его долю счастьем, что согласился не раздумывая. Уже тогда он обладал некоторыми познаниями (его покойный отец был печатником в городе) и умел недурно читать и писать без ошибок. А когда я поманил его знаниями, он откликнулся с воодушевлением, какого я ни прежде, ни потом не встречал ни в одном другом ученике.

Те, кто знает меня, могут счесть это невероятным, ведь мне известно, что я пользуюсь славой человека нетерпеливого и раздражительного. С готовностью признаю, что не терплю праздных, недалеких или самодовольных невежд. Но дайте мне настоящего ученика, который пылал бы жаждой знании, кому потребна лишь капля сладкой влаги, дабы устремиться ко всей реке учености, и мое попечение не знает границ. Взять к себе Мэтью, образовать его ум, смотреть, как углубляется его понимание и возрастает ученость, богатейший опыт, пусть также и наитруднейший и требующий недюжинных усилий. Зачатие детей - плебейская работа природы, глупцы на такое способны, крестьяне на такое способны, женщины на такое способны. Но вылепить из этих подвижных комков глины мудрых и добродетельных взрослых - задача под силу лишь мужам, и лишь они одни способны по достоинству оценить дело рук своих.

"Наставь юношу при начале пути его он не уклонится от него, когда и состарится" (Книга притчей Соломоновых, 22:6). Я не питал чрезмерных надежд, но думал, что со временем найду ему место на правительственной службе и под конец преподам ему мои познания в криптографии, дабы он был полезен и сам мог пробить себе дорогу. Мои упования сбылись вполне: сколь быстро ни постигал науки Мэтью, я знал, что он может продвигаться еще быстрее. Но, признаюсь, это только распаляло мое желание, чтобы пошел он еще дальше, и нередко я терял самообладание, когда он неверно строил фразу или путался в простейших постулатах математики. Но мне думалось, он знает, что мой гнев берет начало в любви и честолюбивых надеждах на его будущее. И он как будто всегда и во всем старался заслужить мою похвалу.

Знал я и другое рвение его подчас было столь велико, что иногда он трудился слишком усердно, и все равно я погонял его: когда единственным моим желанием было просить его отдохнуть и поспать или вознаградить его каким-либо знаком моей любви к нему. Однажды я поднялся с постели и нашел его раскинувшимся на моем столе. Все бумаги были в большом беспорядке, свечное сало закапало мои записки, и стакан воды опрокинулся на недописанное мной письмо. Я пришел в ярость, ибо по природе я весьма аккуратен, и немедля стащил его на пол и побил. Он ни словом не возразил, ничего не сказал в свою защиту но покорно принял от меня наказание. Лишь позднее (и не от него) я узнал, что он просидел без сна всю ночь, пытаясь решить логическую задачу, какую я ему поставил, и наконец уснул от усталости. Как тяжко мне было не испросить у него прощения, не уступить чувствам. Полагаю, он не подозревал о моем сожалении ведь стоит подорвать полнейшее повиновение, вызвать сомнение в нем, как власть авторитета будет навеки утрачена, пострадает же от этого слабейший. Это мы видим, куда бы ни обратили свои взор.

Разумеется, мне было известно о знакомстве Мэтью с людьми сомнительных взглядов, граничащих с крамолой, и потому я не мог воздержаться и не использовать его от случая к случаю ради мелких поручении и сбора слухов. В этом нередко неприятном и постыдном деле он оказался бесценен, так как был одновременно и умен, и наблюдателен. В отличие от многих, на кого мне приходилось полагаться - по большей части разбойников, воров и безумцев, чьи слова никогда нельзя принимать на веру, - Мэтью вскоре завоевал мое полнейшее доверие. Я призывал его к себе, когда был в Лондоне, и писал ему через день из Оксфорда, так как находил отдохновение в его обществе и тяжко тосковал по нему, когда мы были в разлуке, как он, уповаю, тосковал без меня.