Вадим Бойко - После казни

• Название: После казни
• Автор: Вадим Бойко
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1975

Из десятков миллионов людей в фашистских тюрьмах и лагерях смерти выжили немногие. Одним из них оказался и я.

 Попав впервые в концлагерь, я дал себе клятву: выжить! Выжить, чтобы рассказать людям о чудовищных злодеяниях фашизма.

 Книга эта рождалась в муках, она написана кровью моего сердца. Я искал беспощадные, острые как бритва слова и не находил. Рвал написанное и начинал заново. Я писал ночи напролет, а утром, забыв о завтраке, бежал на работу. С работы спешил домой, садился за стол и писал, писал... Это был мой неоплатный долг перед погибшими...

 В моем повествовании нет ни выдуманных событий, ни выдуманных имен, хотя, возможно, то, о чем я рассказываю, может показаться невероятным. Но все это было! Пепел замученных стучит в мое сердце. Это обязывает писать правду, и только правду.

 Меня расстреляли 28 июня 1943 года, в час ночи, в подвале гестаповской тюрьмы в Кракове. Я беру слово после казни...

---

Возле караульного помещения колонну снова остановили. Ждали начальство, которому надлежало решить, куда нас направить — в карантин или… налево.

По обе стороны булыжной мостовой, делившей лагерь на две равные части, я увидел аккуратно подстриженные газоны, даже цветы. Затем мое внимание привлекли деревянные щиты. На них белой краской выведены были различные лозунги. Весь смысл их сводился к одному: неслыханному лицемерию и лжи. На одном щите я прочел сделанные столбиком надписи:

«На волю только один путь!

На пути к достижению воли стоят такие вехи:

чистота,

аккуратность,

опрятность,

пунктуальность,

послушание,

старательность,

честность,

правдивость,

трудолюбие,

преданность,

готовность к самопожертвованию,

любовь к отчизне!»

Щит с этим «кодексом порядочности» стоял недалеко от крематория, который куда убедительнее показывал «единственный путь к свободе».

Нам была видна площадь, находившаяся на левой половине лагеря. Туда привели сотню узников, и какой-то эсэсовец подобно «папаше» Боденшатцу устроил «спортивные состязания», громко комментируя их ход. Цель была проста: выяснить не кто быстрее бегает и прыгает, а кто скорее устает. Уставшие рассматривались как неисправимые лентяи, упрямцы и саботажники, не признающие авторитета власти. После прыжков и «кросса на четвереньках» проводилась «спортивная ходьба» — ходьба на коленях. Тех, кто терял равновесие и падал, ассистенты эсэсовца нещадно избивали. После второго тура выбывших погнали в крематорий.

Мимо нас проезжает транспортный воз, запряженный десятью узниками. На нем, как дрова, лежат раздетые догола мертвецы. Правда, кое-кто из них еще шевелится, но никто не обращает на это внимания. Воз тарахтит по булыжной мостовой. Руки покойников раскачиваются, будто подзывают к себе и предостерегают… Воз катится к крематорию.

Мимо нас по дороге прошла колонна узников, несколько тысяч невольников! Они брели, как на протезах, не реагируя на удары сопровождавших их эсэсовцев. Внешним видом они мало чем отличались от тех мертвецов. За четырнадцать месяцев лютой неволи мне довелось увидеть немало таких колонн, но более печального шествия, чем это, никогда!

Наконец появился какой-то фюрер. Смачно зевая, принял рапорт начальника конвоя, порылся в папке, которая была у него в руках, нашел нужную бумажку, после чего окинул нас равнодушным взглядом и скомандовал:

— Сто гефтлингов — на нумерацию. После нумерации — в блок второй «А». Для остальных нет места. Отправьте их в Биркенау в распоряжение Молла. Выполняйте.

— Яволь! — козырнул начальник конвоя и поспешил отсчитать сто узников. Я попал в их число. Остальных повели назад, за ворота. Впоследствии я узнал, что означают слова «отправьте их в Биркенау…». Эсэсовец Молл был комендантом крематория и начальником зондеркоманд с постоянной резиденцией в Биркенау. Считался он богом смерти, самым жестоким заплечных дел мастером этого адского комбината.

Перед нумерацией — процедура дезинфекции, после чего нас, голых, гонят в барак. Здесь под наблюдением эсэсовских офицеров трудятся двадцать узников — специалистов по клеймению. Это была своеобразная мастерская. Посреди барака десять столов, у каждого — по два «художника». Возле главного, «диспетчерского», эсэсовец громко объявлял фамилию узника, сверял его личность с фото и взмахом руки показывал, куда подойти дальше.

Выкрикнули мою фамилию, и я с замиранием сердца подошел к указанному столу. Это был первый и последний случай, когда фашисты назвали нас поименно. За три года пребывания в тюрьмах и лагерях меня вызывали только по номеру. После клеймения я превращался в безликое существо, в раба, лишенного родины, свободы, имени — всего того, без чего немыслимо человеческое существование.

Клеймение помогало вести точный учет живых и мертвых. Две переклички в день в самом лагере и несколько перекличек во время работы в арбайтскомандах гарантировали администрацию лагеря от любых неожиданностей. Следует заметить, что среди всех немецких концлагерей узников клеймили только в Освенциме.

Один из «художников» положил мою левую руку на стол, больно сдавил предплечье, натягивая кожу. Второй, орудуя иглами, смоченными в китайской туши, выкалывал выпавший мне порядковый номер 131161. Так я стал освенцимским гефтлингом номер хундертайнунддрайсигхундертайнундзехциг.

Как только закончилась процедура клеймения, эсэсовец, сидевший за столом, проставил вытатуированный на моей руке номер в мою сопроводительную карточку и в только что заведенную освенцимскую. Потом он встал и без единого слова начал избивать меня. Я упал, ударился головой о пол и потерял сознание. Очнулся, когда двое узников волокли меня, голого, в строй таких же голых людей. Дикая боль сковывала все тело, сверлила затылок, кружилась голова, и к горлу подкатывала тошнота. Очевидно, я получил сотрясение мозга. Так меня, штрафника, встретил Освенцим.

На складе нам выдали ветхую полосатую форму, пропахшую плесенью и тленом, деревянные гольцшуги и шапку-мютце, представлявшую собой безобразно сшитый колпак из полосатой мешковины. Кладовщик, выдававший форму, предупредил: в лагере голову можно потерять, но шапку — ни в коем случае; за потерю шапки убивают на месте.

Мы уже были построены, когда из канцелярии прибежал запыхавшийся эсэсовец. Он зачитал мой номер. Я вышел из строя. Фашист сбил меня с ног и наградил несколькими ударами сапога. Оказывается, мне нужно было получить не обыкновенную форму, а форму штрафника, с нашитыми спереди и сзади красными кругами-мишенями. Ошибку тут же исправили.

Нам выдали белые ленточки с обозначенными на них черной тушью номерами и приказали тут же пришить их на куртку и штаны. Своими покалеченными пальцами я не мог выполнить эту простую операцию. Мне помогли товарищи, и я успел вовремя стать в строй. Нас погнали в карантинный блок под номером 2-А. Отныне мы стали узниками Освенцима, где люди исчезали без следа.

Я же стал не просто узником, а живой мишенью. Для каждого из нас путь в крематорий был очень близок, а для меня он сократился во сто крат. Моя куртка с нашитыми мишенями штрафника была вся продырявлена пулями. Не знаю, сколько человек надевали ее до меня и где их пепел…

Наступил вечер. И вдруг вспыхнули тысячи ярких, слепящих огней. Это включили прожекторы на сторожевых вышках и всю полосу освещения, что вместе с проволочными ограждениями опоясывала лагерь. Я увидел совсем близко возле себя густую стену колючей проволоки.

Глава 2

Зловещее слово «Аушвитц» впервые я услышал в краковской тюрьме от Казимира. Он рассказал мне, что Аушвитц — это название тщательно засекреченного лагеря вблизи польского города Освенцим, лагеря, в котором бесследно исчезают сотни тысяч узников. «За этим непонятным словом, — шепотом рассказывал мне Казимир, — кроется какая-то страшная тайна гестапо. Ее еще никому не удалось разгадать. Аушвитц свидетелей не оставляет. Даже эсэсовцы в разговорах между собой произносят это слово с опаской».

Когда весной 1940 года заложили «первый камень» будущего Освенцима, рейхсфюрер СС Гиммлер долго раздумывал: как назвать новый лагерь, который в недалеком будущем должен был превзойти все существующие и запроектированные лагеря. Следует напомнить, что до захвата фашистами власти в Германии было всего три концлагеря с небольшим количеством заключенных; весной 1940 года количество их возросло до нескольких сот, а накануне краха «третьего рейха» насчитывалось около двух тысяч лагерей. В этих двух тысячах концлагерей фашистской Германии гитлеровцы уничтожили двенадцать миллионов человек — граждан тридцати семи стран. Название «Аушвитц» придумал сам Гиммлер. Я прочитал об этом позднее.

В те времена на всех немецких станках и рубильниках были две основные кнопки (или стрелки): красная с надписью «айн» (сокращенно от немецкого «айншальтен» — «включать») и синяя с надписью «аус» (сокращенно от немецкого «аусшальтен» — «выключать»). Слово «аусгешальтет» — «выключенный» — может означать еще и «изолированный», а в более широком смысле — «изолированный от всех». И наконец «ausschliessen» — «выключать», «изолировать от общества».

Посмотрев на карту Польши, Гиммлер обратил внимание на то, что названия многих населенных пунктов в районе Освенцима заканчиваются на «витц» — Катовиц, Свентаховитц, Мысловитц, Мановитц, Глейвитц… Тогда он объединил «аус» и «витц». Буква «ш» вошла как соединяющая, для удобства произношения. Так родилось название «Аушвитц», которое до этого не фигурировало ни в одном языке.

Между собой нацисты называли освенцимский лагерь «фернихтунгслагер» — что означало «лагерь уничтожения», а в документах фигурировало кодовое название «ФЛ Аушвитц».