Жан-Пьер Шаброль - Миллионы, миллионы японцев…

• Название: Миллионы, миллионы японцев…
• Автор: Жан-Пьер Шаброль
• Издательство: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука»
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1970

Предлагаемая книга, итог пребывания французского писателя Жан-Пьера Шаброля в Японии, поражает тонкостью наблюдений жизни японского народа, меткостью характеристик и обилием интереснейших сведений; написана она с большим юмором.

---

Поняв это, я измерил взглядом кукольное жилище: три постели практически не могли в нем поместиться. Я осмотрел своих дам (себя я знал). Уложить три тела, даже вповалку, было невозможно.

Мадемуазель Ринго отодвинула часть стенки, оказавшейся дверью стенного шкафа, и извлекла оттуда тюфяки, скатанные, как гигроскопическая вата, расстелила их, один на другом, положила простыни, подушечку, набитую рисовой соломой, а потом знаками и улыбками предложила мне раздеваться и ложиться спать. Ее тетя укладывала по порядку растрепанные листки старого рекламного блокнота.

Затем мадемуазель Ринго удалилась в маленький квадрат «кухня — обувь», просунула палец в щель наличника и извлекла оттуда полотнище, которое задернула за собой как занавеску. Судя по шумам и времени, которое она отсутствовала, я понял, что она производила в крошечной раковине полный туалет. Вернулась она уже в пижаме и крайне удивилась, застав меня по-прежнему сидящим в одежде на краю двойного тюфяка, со скрещенными на коленях руками. Она сложила и убрала в стенной шкаф свои брюки и свитер, извлекла оттуда толстый пуловер и ушла в него с головой. Всклокоченная голова ее высунулась из ворота прежде рук, и лицо озарилось догадкой. Выбрав самое большое махровое полотенце, она положила его мне на плечи, потащила меня за руку, заставила обуть деревянные сандалии, которые вмещали только большие пальцы моих ног, наполнила чайник и зажгла газ… Я вырвался, вернулся и сел на край тюфяков. Она бросилась снимать с меня деревяшки (я забыл оставить их за демаркационной линией), потом посмотрела растерянно, с глубоким огорчением. Я повернулся к тете, которая все еще боролась с записной книжкой Лафаржа, выстраивая в ряд цифры и абстрактные иероглифы. Она была обременена заботами — хотя бы это я понял уже в ту, первую ночь. Закрыв жалкий блокнот, она невесело улыбнулась — заботы так и не дали ей расплыться в улыбке — и исчезла за клетчатой занавеской метровой кухни. Я слышал, как она воспользовалась отвергнутым мною чайником, и тут вдруг ощутил на себе дорожную грязь всех пятнадцати тысяч километров. От плотной дорожной рубашки, взмокшей под солнцем Бангкока и высохшей под солнцем Гонконга, на меня понесло едким запахом. Я улыбнулся, подумав о свежей пижаме, тщательно сложенной в моем чемодане поверх всех вещей, о раковине размером с чашку, и стал ждать своей очереди.

* * *

Мысль о возможности полететь в Японию меня не взволновала: я и без того знал все побасенки про японок и японские страсти. Нежные или похотливые, игривые или галантные, милые японские истории напичканы сладострастием и развратом, как шотландские — скупостью, испанские — ревностью, греческие — хитроумным мошенничеством… Это известно. Нетрудно поэтому представить себе, что могло прийти в голову мужчине моих лет и темперамента, запертого на целую ночь вплотную с японской дамой в расцвете красоты и девицей в расцвете молодости, да к тому же, учтите, японкой! Не надо забывать и того, что ваш бравый француз попал в такое щекотливое положение по предумышленной, упорной, настойчивой воле вышеназванных красоток, так прелестно несхожих, что первая, казалось, была искусно выбрана лишь для того, чтобы в своем простеньком ночном туалете оттенить очарование второй!.. Ах, что за ночь, милостивые господа! Нет, вы только вообразите…

Так вот ошибаетесь, и даже очень…

Ничего такого мне и в голову не приходило ни на секунду. Я сразу начисто позабыл о японских игривостях. Почему?.. «Нашей души того вечера» уже не хватило бы для объяснения. От всех предположений, которые я вопреки своей воле нанизывал до момента приземления, здесь, на месте, за несколько часов не осталось ровным счетом ничего. Последующие часы, дни, недели лишь подтверждали, усиливали бесспорное фиаско нашего воображения и нашей логики. Очутившись в Японии, Декарт сделал бы себе харакири. Почему? «Потому что!» — как говорят дети, наши дети, поскольку в японском языке слов «потому что» не существует — так мне по крайней мере сказали, и я этому сразу поверил. Эта лакировка, эта пустота гармонична, как стена, которая с умильным пришептыванием отодвигается и открывает садик, состоящий из скалы, карликового дерева, бассейна и трех золотых рыбок — все это миниатюрных размеров.

Когда я помылся и влез в пижаму, как остальные, все стало просто. Со мной начали обращаться, как с подружкой из пансиона. Мои красотки заставили меня обуть гэта — деревянные колодки, проводили в конец коридора и показали на ждавшую у двери туалета пару шлепанцев, на которые я должен был сменить деревянные сандалии, а потом открыли дверь и показали мне стоявшие на фаянсовых плитках мягкие плетенки из рафии, в которые я должен был переобуться за дверью. Я не решился просить дальнейших инструкций и в результате до сих пор так и не знаю, как пользоваться японскими стульчаками. Что касается гэта — тут я разобрался сам, — то они точная копия бретонских сабо.

Когда я возвратился, тетя и племянница сидели на прежних местах, вытянув ноги под согревающим столом и прижавшись плечом и ухом к стене, одна — в толстом свитере, вторая — накрыв плечи пледом. Меня ждала постель с белыми простынями поверх двойного тюфяка. Я вспомнил все, что знал о былом рыцарстве, вежливости, галантности французов. Но мои дамы дали мне понять, что привыкли так спать у стенки, к которой сон приклеивает их все крепче и крепче.

Когда я проснулся, они оказались уже одетыми, прифранченными и даже успели побывать на рынке. И должно быть, ходили они далеко — я получил завтрак по своему вкусу.

Во мне заговорила совесть — не храпел ли я? Как трактор, утверждали они, да так весело, что я подумал, уж не является ли в этой стране раскатистый храп наградой для гостеприимных хозяев.

3. «Мой» портной

Приветствую тебя, о мое первое утро в Японии!.. Я вышел побродить. Мрачные улочки этой ночи засверкали лакированными изгородями. По обе стороны тянутся лавки, домишки, мастерские, лотки с фруктами и сластями… Над ними развеваются на ветру, как знамена, платья, передники, блузки, брюки… Мотоциклисты проносятся со страшным треском сквозь толпу женщин в светлых косынках и темных брючках, с младенцами на спинах. Женщины волочат свои гэта и, встретив знакомых, отвешивают в знак приветствия частые низкие поклоны.

Мадам Мото без конца извинялась и все отворачивала рукав над ручными часами, пока я наконец не понял, что у меня свидание с «моим» портным.

Меня еще удивляли самые простые, самые заурядные для Токио вещи, например: бесконечные разговоры тети и племянницы, их колебания, расспросы прохожих и лавочников, обманчивая суетливость на автобусной остановке, когда они наводили справки о маршруте.

Пока я пытался сесть так, чтобы не выдавить коленями спинку переднего кресла, тетя и племянница, оставаясь на ступеньках, расспрашивали кондукторшу — девочку с внешностью мальчика. Наконец мои дамы поднялись со ступенек, но лишь для того, чтобы с непременными извинениями предложить мне пересесть в другой, более удобный автобус… Я перепробовал одно за другим сиденья четырех автобусов, и каждый раз мои дамы в конце концов поднимались, чтобы предложить мне выйти. Поскольку мне полагалось входить первым, они пропускали меня вперед, потом задавали вопросы кондуктору, а затем поднимались, чтобы пропустить меня вперед при выходе из автобуса.

То ли по ошибке, то ли из-за усталости, но из пятого автобуса мы не вышли… «Проходите налево», — однообразно распевала девочка-мальчик.

Колымага двинулась. Кондукторша-ребенок в синей шоферской спецовке, белых кедах и полицейской шапочке без умолку говорила монотонным, но громким голосом. Как я потом узнал, она делала сообщения вроде: «Мы едем в сторону Такабаси, где у нас первая остановка; пассажиров, желающих выйти на этой почтенной площади Такабаси, просят приготовиться, проверить, не забыли ли они свои вещи, и очень благодарят…» «Саёнара, аригато годзаймас…» Это первые и почти единственные слова, которые каждый француз запоминает в Японии, причем «аригато» — «спасибо» неизменно по ассоциации с «аллигатором».

На железнодорожных переездах шлагбаумов нет. Девчушка в спецовке спрыгивает, рысцой бежит, спиной вперед, лицом к автобусу, призывно машет руками, словно предлагая переехать ее, и непрестанно извлекает из своего свистка повелительные трели. Она бегом догоняет автобус, прыгает в него и на следующей остановке возобновляет свои нудные благодарственные присказки. Не иначе как кондукторш вербуют из числа тех, кто отличился в беге на сто метров с препятствиями.

Когда мы сошли, мадам Мото и мадемуазель Ринго снова принялись расспрашивать прохожих и торговцев. Я понял, что они пытались разузнать, где мы находимся. В конце концов тетя остановила такси, которое после долгих объяснений повезло нас туда, откуда мы приехали. Ошибиться я не мог: из чистой любознательности я отметил в блокноте каждую вывеску, каждую достопримечательность — «Кофе у Регины», «Бар Аморозо», «Французские безделушки», бензоколонку с эмблемой в виде совы… Только теперь все это находилось по другую руку от меня. Но дамы явно не замечали, что мы едем обратно, по своим «стопам», и с прежним восторгом показывали достопримечательности «новых» улиц.