Александр Колчинский - Москва, г.р. 1952

• Название: Москва, г.р. 1952
• Автор: Александр Колчинский
• Жанр: Современная проза

В этой книге я хотел рассказать не только о себе, но и о людях, взрослых и сверстниках, окружавших меня в детстве и отрочестве. Мне хотелось рассказать о Москве и московской жизни, какими я запомнил их в те давние годы. Хочется надеяться, что мой рассказ будет интересен читателям разных поколений: моим ровесникам, их родителям и детям.

Александр Колчинский

---

Родители купили мне и популярную детскую книжку «Приключения Травки». Главный герой, мальчик Травка, вызывал мою симпатию. Мне особенно запомнился один из самых ярких эпизодов книги, происходивший на станции метро «Площадь Революции». Эту станцию я хорошо знал. Украшавшие ее бронзовые фигуры вооруженных бойцов, среди которых потерялся Травка, внушали смутный страх и мне, правда, не потому, что я тоже боялся среди них потеряться. Эти массивные фигуры играли, так сказать, психологическую роль «Медного всадника», про которого я, «бедный Евгений», в ту пору, конечно, не слышал.

«Гаргантюа и Пантагрюэля», «Путешествия Гулливера» и «Робинзона Крузо» я читал в переложениях для детей, изданных в 1950-е годы. Они сразу стали моими любимыми книгами, хотя, как я понял впоследствии, эти переложения были далеки от совершенства. Разумеется, роман Рабле в своем оригинальном виде для маленьких детей непригоден, но при адаптации он был доведен до совсем уж стерильного состояния. Рассуждение Гаргантюа о том, чем лучше подтирать задницу, было заменено на обсуждение вопроса о том, чем лучше вытирать нос. Точно так же из путешествий Гулливера была выкинута вполне невинная и смешная сцена тушения пожара в стране лилипутов – совершенно непонятно, чем она могла угрожать детской невинности. Но настоящей идеологической цензуре был подвергнут «Робинзон Крузо». В адаптированной для советских детей версии Робинзон уже не был тем глубоко религиозным человеком, каким его описал Дефо. Впрочем, я не уверен, что смог бы оценить эту центральную идею книги, попади в мои руки полный текст. Как и большинство моих сверстников, я рос убежденным атеистом.

Некоторые из моих любимых книжек были впервые переведены и вышли только в конце 1950-х – начале 1960-х. Помню книжку про ослика Мафина и его друзей, «Винни-Пуха», «Карлсона», и особенно «Приключения Ломтика». Ломтик был английский мальчик, родители которого каждый день уходили на работу, а потому он часто оставался один, и это сближало меня с героем книжки. В таких случаях мама оставляла Ломтику на обед бутерброды или пудинги, завернутые в красивую бумагу, к которой были приколоты записки: «съешь меня», «разогрей меня» и т. д. Эти детали сближали нас еще больше, хотя на обед я ел не бутерброды и – тем более – не какие-то пудинги, а суп и второе. Но мама тоже оставляла мне ласковые записки с указаниями, что и как разогреть.

Единственное, что в «Приключениях Ломтика» было выше моего разумения, это то, что действие книжки происходило во время войны. Жизнь Ломтика и его родителей была мало похожа на то, что я знал о военных годах в России.

В числе прочитанных в детстве книг был «Чипполино» Джанни Родари, но к нему я относился скорее с прохладцей. Мне не нравилось, как я думаю теперь, что автор во что бы то ни стало хотел убедить читателя, что все бедные – честные, смелые и щедрые, а все богатые – наоборот. Почему-то мне было трудно принять все это на веру. Похожее двойственное чувство вызывали у меня и «Три толстяка» Олеши: вроде бы ярко, интересно, здорово придумано, но и «хороший» гимнаст Тибул, и «плохие» три толстяка были какие-то картонные. У Родари мне больше нравился «Джельсомино в стране лжецов», эта книжка была гораздо интереснее, чем «Чипполино», и в ней было меньше классового чувства.

В 1950-е годы издавалась серия книг «В поле, в лесу, у реки», из которой у меня была, кажется, только первая книжка. Там описывалось множество всяких затей: изготовление воздушных змеев, моделей лодок, игрушек из сучков и желудей и тому подобных вещей. Для начала я решил смастерить вещь, которую, как мне казалось, будет легко изготовить без помощи взрослых, и которая, главное, порадует маму моей заботой и вкусом: бусы из арбузных семечек. Все лето я выбирал черные семечки из самых спелых арбузов, тщательно мыл их и сушил на газете. Я решил, что будет еще красивее, если черные арбузные семечки будут чередоваться со светлыми тыквенными; бумажный фунтик с тыквенными семечками я купил у старушки на Арбате. Эти семечки я плотно нанизал на суровую нитку в строго определенном порядке, а по концам приделал застежки для бус, найденные дома в швейной коробке. Свое изделие я гордо преподнес маме к Новому году и стал с нетерпением ждать, когда у нее представится повод эти бусы надеть. Такой повод вскоре представился: родители собрались идти в консерваторию. Мама была в моем любимом платье из темно-красной переливающейся золотом тафты, но, видимо, совершенно забыла о бусах. Я напомнил, мать робко пыталась отговориться тем, что они не очень подходят к платью, но не тут-то было! Из квартиры ей пришлось-таки выйти в этих бусах. Я потом сообразил, что настаивать не следовало, и вопрос о своем подарке больше не поднимал, довольствуясь тем, что мама его долго хранила в ящике туалетного столика.

Помню, я пытался осуществить еще несколько – более сложных – проектов из той же книжки, и, прямо скажу, без особого успеха. Но я не сдавался. «Главное – иметь умелые руки» – как говорил один из героев писателя Носова, автора многих «бестселлеров» моего детства.

Кстати, книг Носова – ни рассказов, ни «Незнайки», ни «Вити Малеева» у меня не было. Я брал их в библиотеке так же, как и некоторые другие книжки, которые обсуждали мои товарищи. Ближайшая детская библиотека была в двух шагах от дома, на той же улице Веснина. Она размещалась в старой одноэтажной городской усадьбе, в комнатах с высокими окнами и скрипучими деревянными полами. Зимой там страшно жарко топили, отчего я мгновенно взмокал, но обстановка была очень уютная, какая-то домашняя: приветливые пожилые тетеньки-библиотекарши, открытые полки, у которых можно было долго стоять, выбирая книгу. Однажды я обнаружил там «Денискины рассказы» Драгунского, и они мне сразу необыкновенно понравились.

С героем Драгунского у меня было столько общего! Как и Дениска, я ходил на новогодние елочные представления со всякими дурацкими конкурсами и тоже любил в этих конкурсах участвовать. Как и Дениска, я мог вылить из окна на головы прохожих если не манную кашу, то воду, и дело тоже однажды дошло до появления милиционера. Мне очень нравились и сами названия рассказов Драгунского, особенно такое: «Все тайное становится явным», – нетривиальность которого я чувствовал интуитивно. Меня и сейчас удивляет, как мог пропустить это название цензор. Может, просто не знал (как я и Дениска) его евангельский источник?

ШКОЛА № 70

Школа № 70, в которой я проучился первые четыре года, находилась на углу Большого Власьевского и Гагаринского переулков, в десяти минутах ходьбы от дома. Помню, как я ждал момента, когда придет пора идти в первый класс. Мне казалось, что в школе будет очень интересно, хотя я, разумеется, робел. Меня смутно тревожил вопрос – как будут складываться мои отношения с учительницей и одноклассниками. На этот счет у меня не было ни малейшего опыта, я ведь никогда не ходил в детский сад.

Перед началом моего первого учебного года состоялось собрание будущих учеников. Каждый должен был встать, без стука откинуть крышку парты (мы сидели за старыми гимназическими партами с открытой чернильницей посередине) и назвать свое имя и фамилию. Я так волновался, что забыл сказать, что меня зовут «Саша», сказал только «Колчинский», и учительнице пришлось меня поправить.

Помню свое первое домашнее задание – писать буквы в тетрадке в «три косых», в которой были напечатаны образцы этих букв. Эта тетрадка называлась «прописи». Писать надо было ручкой с пером, пользуясь специальными чернилами, а родители, как всегда, были на работе. Я стал шарить в письменном столе, нашел какую-то старую резную перьевую ручку и бутылку чернил для авторучек и решил, что сойдет. Но не тут-то было. Чернила расплылись, задание вышло ужасно, и я получил за прописи три с минусом. Следующее задание я делал уже «правильными» чернилами, но опять получилось грязно, и мама решила мне помочь. Она заклеила мою мазню полосками бумаги, и я поверх них аккуратно все написал. На этот раз я получил двойку, так как заклеивать что-либо в тетради строго запрещалось, это считалось обманом. Но вскоре я освоил нехитрую науку прописей, стал писать чисто и получать пятерки.

Кроме того, я очень бойко читал, лучше всех в классе, что по достоинству оценила моя симпатичная молодая учительница Вера Николаевна. Бывало, что во время урока Вера Николаевна оставляла меня с книжкой на своем учительском месте, и я читал классу, пока она убегала по своим делам – позвонить по телефону или выскочить в магазин.

Класс был очень слабый, но и в нем имелись запоминающиеся личности.

Был, например, второгодник Голубев, вдвое выше всех остальных, которому программа первого класса была все еще не под силу. Был отличник Пейкин, который попал к нам по болезни и вскоре был переведен в следующий класс. Был классный шут Козлов, который ходил в школу в старой школьной форме, доставшейся, видимо, от старшего брата – гимнастерке с ремнем, как в царской гимназии. У Козлова был коронный номер – он вставал по стойке «смирно» и со страшным грохотом падал на пол лицом вниз, не дрогнув ни одним членом, после этого вставал как ни в чем не бывало. Был еще щуплый на вид Валера Ломтев, который виртуозно играл в футбол и залезал на крышу трехэтажного флигеля МИДа буквально по голой стене, как Жан Вальжан. Валера держался скрытно и отчужденно, никогда ничего о себе не рассказывал, но я знал, что живет он не с родителями, а с бабкой в тесной комнате в полуподвальной квартире, где вдоль длинного коридора стояли один за другим приземистые сундуки. Я пытался поставить себя на его место, представить, как он делает в этих условиях уроки, ухитряясь учиться на твердые четверки.