Рустам Мамин - Память сердца

• Название: Память сердца
• Автор: Рустам Мамин
• Жанр: Биографии и Мемуары

Рустам Мамин – кинорежиссер-документалист, снявший более тридцати фильмов. Он прожил долгую и непростую жизнь: военное детство, завод, лагерь, куда его упекли «за анекдот», самодеятельность на «ЗИЛе» (вновь вызвавшая пристальный интерес «органов»), а потом, Центральная студия документальных фильмов, режиссерский факультет Щукинского училища, киностудия Министерства обороны… Судьба подарила ему невероятные знакомства и встречи – с Сергеем Сергеевичем Смирновым, с Майей Плисецкой и Романом Карменом, с Рихардом Зорге и Евгением Джугашвили… Рустам Мамин вспоминает о прожитом и пережитом, размышляет о дорогих ему человеческих ценностях, порой с грустью, порой с юмором, но всегда – очень искренне.

---

Выстроившись гуськом, тронулись в путь. Было интересно, даже экзотично: проплывают избы, клети, колодцы. А ты сидишь барином и при встречных, здороваясь, щелкаешь кнутом лошадку, так это горделиво – чем не взрослый! Бывалый…

Едешь где-то шагом, а под горку рысцой. Кнут не пригодился, пегая – честно не отставала. Двадцать восемь километров проехали за три часа. Сдали зерно. При сдаче все друг другу помогали. Некоторые поднимали по мешку, мы с Касимом – вдвоем. Мешки нас шатали, мы еле удерживались на ногах. Но это ненадолго. Месяца через два и уже мы брали по мешку…

Зашли на колхозную квартиру, пообедали, дали лошадям отдохнуть и налегке к вечеру вернулись домой. Усталые. Хотя вроде и не работали.

Расторгуевские родственники

В Никольском как-то все быстро определилось. Глядя и равняясь на других, давно освоившихся колхозников, было легко не отставать от них. Хотелось сделать так же, лучше, быстрее. Появилось негласное, не утомительное, а, наоборот, увлекательное соревновательство.

Но пережитое в Москве не давало о себе забывать…

До ремесленного училища, помню, сидел как-то голодный в нашем подвале в Москве. Деваться некуда – ни еды, ни денег. И ребят никого. Поговорить даже не с кем. Тоска такая – «ни в жисть не передать»! Один-одинешенек на всем белом свете!.. Вспомнил Расторгуево, там жила семья дяди. Его сыну Косте было шестнадцать, брат – чуть моложе. Ну и поехал я к ним. До Коломенского доехал на трамвае – 51-м, зайцем конечно. До станции Бирюлево-Товарная – поездом, на подножке. Еду и думаю: «Вот соскользнет рука, упаду, и никто не узнает, «где могилка моя». Вспомнилась песенка уличная «Для чего меня мать родила», и такая муть в голове…

До Булатникова дошел пешком, электричек тогда не было. Иду и думаю: «Что бы Сидоровский делал на моем месте? А Коля Мухин?.. А Галкин, который “как медведь”?.. Галкин?! Во!.. Точно! Галкин. Он на фронт бы подался…»

Станция Расторгуево битком забита эшелонами. На платформах громоздятся танки, артиллерия, длинноствольные зенитки. Что-то накрыто брезентом, что-то маскировочной сетью. Всюду военные. Беготня, команды. Порожние эшелоны на путях – к Москве, груженые – от Москвы, на Каширу. Ну настолько плотно все «утрамбовано» составами, что даже крохотного участка пустых рельсов почти не видно – через пути не пройти, не пролезть.

Увидел знакомых ребят. Они взахлеб, перебивая, дополняя друг друга, рассказывают:

– Было крушение. Военный эшелон с танками ночью в темноте наехал на товарный! Грохот, крики…

– Взрывы, стрельба! Но фонарей никто не зажигал…

– Прожектор вдруг ка-ак полоснет!.. Все осветил и погас! Стало еще темней: страшно – жуть! Но интересно!..

– На станции кричали кому-то: «Назад, стрелять буду! Стой!..»

– Да-а… Были выстрелы. Много! Раненые кричали…

– Всё оцепили и никого туда уже не пускали, даже утром. А вчера разрешили всем жителям брать муку из товарных вагонов, чтобы не доставалась немцам. Мешками таскали. Все растащили…

Я вспомнил Николая Мухина, как мы с ним в Москве по карточкам муку искали. Пошел посмотреть…

В пустых вагонах, отогнанных в тупик, оставалась рассыпанная мука – слой сантиметров пять! Ребята хватали пригоршнями муку в рот и пыхали друг на друга. Бегали по муке, словно по перине, шлепали ногами, поднимая облака драгоценной мучной пыли. Все обсыпались, как мельник ветряной мельницы, которого я видел потом в эвакуации, когда с отцом ходили по деревням, меняя вещи на муку, зерно и соль…

А в голове стучало: «На фронт. На фронт. На фронт!..» Ищу, какой состав пойдет от Москвы. Да чтоб военных поменьше было, а то ссадят… Если удастся пробраться в эшелон да проехать подальше, ближе к фронту, – не ссадят! Там уже бои идут! Может даже пригожусь…

– Парень, ну-ка постой! Ты что по станции шатаешься?

Обернулся я… а шагах в десяти-пятнадцати – лейтенант.

Со строгим прищуром глядит на меня и пальцем к себе манит. Рядом с ним женщина моложавая, вроде даже видел я ее когда-то: в черной плюшевой жакетке, клетчатый платок набок сбила, ухо открыла, чтобы лучше слышать. Изогнулась вся, на меня смотрит с подозрением. Небось, настучала на меня, мол, шныряет чего-то. А как же! Война. Везде плакаты: «Будь бдителен!», «Не болтай!»…

– Иди, иди сюда! – приказывает лейтенант. – Что ты здесь выискиваешь?

– Я к братьям приехал.

Женщина, что с ним стоит, тут же вмешивается с ехидцей:

– А как фамилии?..

– Мамины… Костя и Миша.

– Е-есть такие, – согласно кивает головой, запихивая край платка за ухо. – А тебя как зовут?

– Володя.

– А-а. Да. А Зину Звягину ты знаешь?

– Вон, в третьем бараке живет с сестрой Полиной… Узнали, стало быть, меня, а я вас знаю! Вы кассирша из клуба…

Поверила вроде, а может, и видела меня, как мы с этой самой Зиной или сестрой Полиной иногда вечерами любезничали. Только ясно: никакой фронт здесь мне уже не светит! «Приехал к братьям» – надо идти к их дому…

Тетки моей дома не было, Костя с Мишей хозяйничали сами. Дали мне картошки, из чугунка вытащили свеклу вареную…

Наконец-то у меня во рту оказалось что-то съестное! Было так вкусно, что и жевать-то некогда. Проглотил все в одно мгновение… И, уже чуть насытившись, не торопясь, с наслаждением заел еще теплой сладкой свеклой.

Вошла суровая их мать. Она никогда не стеснялась своего недовольства, раздражения и неприветливости к приезжим, даже в мирное время. Глянув на меня, она таким «рублем одарила», что я… перестал не только жевать, но и дышать и наскоро простился с братьями.

Подходя к станции вижу: паровоз пыхтит, поезд пассажирский – на Москву нацелился. Подбежал, – дверь в вагон закрыта. Второй вагон… тоже закрыт! Думаю, обежать паровоз, чтобы попробовать сесть с другой стороны, не успею… Жалко, ведь в Москву едет-то!.. Заглянул под вагон: «Успею или нет? Паровоз не гудел. Без гудка не тронется…» Только перешагнул первую рельсу, – гудок! Нырнул через вторую рельсу, вагоны загремели… Тронулись колеса…

Наверняка в этот момент мама с Богом разговаривала обо мне: успел запрыгнуть в вагон! Доехал до Москвы. Вернее – прямо до двора своего дома.

Коля Мухин. Метро

У Коли Мухина, которому я рассказал про эту муку, глаза распахнулись от удивления. Мы стояли у нас во дворе. Выли сирены, стреляли зенитки – тревога!.. А Колька словно застыл, вцепившись в мою руку:

– Ты хоть набрал себе муки-то?

– Не-а… Я даже с родственниками не зашел проститься. Почему-то мне показалось обидно за муку. Нас мама всегда учила: крошку нельзя на пол ронять! А тут – топтать ногами!..

– Я тоже не взял бы!.. Пошли в метро! Ты в тревогу ни разу не спускался?.. Пойдем, посмотришь. У меня и постель там. Чтоб не таскать каждый раз…

Длинной цепью люди спешат в метро. Спускаются – пешком, конечно. Метро не работает; ступени эскалаторов заделаны досками. Там, внизу, по обе стороны зала, на путях настелены дощатые нары, протяженностью по всей длине платформы. И все покрыто постелями. Лежат одеяла, матрацы, подушки, узлы разные.

Народ идет тихо, организованно – с авоськами, сумками, чемоданами. Несут с собой запас продуктов, чайники.

Спустившись, каждый идет на свое место. Здороваются уже как знакомые или друзья.

Оглядываюсь вокруг: все как-то необычно. Гнетуще, тревожно. Полутьма. Горят только какие-то дежурные лампы. И все-таки все интересно! Интересно общностью, единением – вместе все! Вижу: мужик успокаивает чужого ребенка, протягивает конфетку, девушка делится со старушкой принесенным кипятком – люди живут в метро обычной жизнью.

Недалеко от входа или, вернее, от лестниц я обратил внимание на стенгазету:

– Коль, я пойду, посмотрю!

– У другого входа несколько газет! Там настоящие художники делали. И рисунки Кукрыниксов! Карикатуры на фашистов – интересные, смешные, американцы пузатые, со смеху умрешь! Всё нам что-то продолжают обещать…

Ко второму входу я не пошел, а ближайшую газету рассмотрел с интересом, ведь сам любил рисовать стенгазеты.

В метро мне было душно. Ни сирен, ни выстрелов не слышно, но ночевать, несмотря на все уговоры друга, я не остался. Когда объявили отбой, преодолев огромное количество ступенек, вылез на вольный воздух. На улице вернулась легкость, ощущение особого покоя. Я пошел домой…

Проходя мимо вокзала, услышал гудок паровоза. Он напомнил мне гудок из детства – расторгуевский. Когда был у родных в Расторгуеве, почему же я не зашел к Косте Тыртову?..

Тыртов. Вафли

Костя, Костя! Еще один друг детства и, пожалуй, самый близкий по духу – по творческим пристрастиям, по мироощущению. Он стал артистом, я – режиссером.

Мы с Костей знакомы с далекого 30-го года, с того времени, когда Тыртовы занимались изготовлением мороженого и торговали им на полустанке Расторгуево.

Размышляя об этом эпизоде, я никак не мог вспомнить имя одного из братьев Тыртовых. Первого звали «дядь Саша», с ним дружил мой старший брат Хасан. Имя второго мороженщика – ну никак не мог вспомнить. И вот как-то по телевизору услышал слово «мороженое», – и меня осенило: «Егор! Мороженщик Егор!» Конечно, второго брата звали Егор. Вот так иногда память взбрыкивает. Отец Кости Тыртова – Егор. Кажется…