Рустам Мамин - Память сердца

• Название: Память сердца
• Автор: Рустам Мамин
• Жанр: Биографии и Мемуары

Рустам Мамин – кинорежиссер-документалист, снявший более тридцати фильмов. Он прожил долгую и непростую жизнь: военное детство, завод, лагерь, куда его упекли «за анекдот», самодеятельность на «ЗИЛе» (вновь вызвавшая пристальный интерес «органов»), а потом, Центральная студия документальных фильмов, режиссерский факультет Щукинского училища, киностудия Министерства обороны… Судьба подарила ему невероятные знакомства и встречи – с Сергеем Сергеевичем Смирновым, с Майей Плисецкой и Романом Карменом, с Рихардом Зорге и Евгением Джугашвили… Рустам Мамин вспоминает о прожитом и пережитом, размышляет о дорогих ему человеческих ценностях, порой с грустью, порой с юмором, но всегда – очень искренне.

---

Вокруг меня народы возмутила

И в жертву мне Бориса обрекла.

Царевич я…

Сценку эту мы почему-то не показали. По-моему, в селе Никольском в Ноябрьские праздники она никому не была нужна. Но за общим праздничным столом после выпитой самогонки языки развязываются, глазки стреляют. Я понял, Клавдия Ивановна мне хочет что-то сказать: губами шевелит, глазами на дверь показывает. Я, человек стеснительный, в намек не поверил или не осмелился, перестал смотреть в ту сторону, где она сидела. Она встала и вышла.

Ко мне сзади подошел председатель колхоза дядя Ибрагим, он меня всегда выделял из среды сверстников. Подошел и говорит:

– Ты что, ничего не понял? Иди, она же из-за тебя пришла! Ей надо было на праздники в Пачелму, к матери ехать… Иди, не дури! Не заставляй девчонку мучиться…

Я послушался, вышел. Ланкиной нигде не видно. Хотел вернуться обратно… Вышел дядя Ибрагим, закурил. Увидев меня, удивился:

– А ты что здесь стоишь? Иди к ней!..

Я нехотя поплелся. Дверь избы, где она жила, была не заперта. Клавдия Ивановна лежала на кровати спиной к двери. Повернулась:

– Иди, присядь.

Я присел. Она взяла мои руки, положила себе на грудь… Мне было неловко сидеть, я придвинулся ближе.

– Поцелуй меня!

Я только было наклонился, дверь широко распахнулась. С шумом вошла завуч. По ней было видно, что она специально спешила, чтобы помешать нашему уединению. Но мне повезло. Стеснительность моя прошла:

– Ну, я пойду!.. – попрощавшись, вышел.

Завуч злыми глазами проводила меня до двери. Я мельком кинул взгляд на Ланкину. Она сидела, застегивая кофточку…

Роман был окончен. А в альбоме у меня осталась ее запись:

Таится страсть, но скрытостью угрюмой

Она сама свой пламень выдает!

Так черной мглой сокрытый небосвод

Свирепую предсказывает бурю!..

Ну вот, снова можно упрекнуть меня в обрывочности, непоследовательности изложения. Но что делать?.. Я уже пытался объяснить спонтанность воспоминаний – ибо находишься в путах памяти. Ты не волен, ты во власти наплывов, поворотов, бросков. А этого вовсе не понять, не рассудить, не мотивировать!.. Почему всплывает так ярко тот или иной фрагмент или эпизод, картина или образ?..

Ланкина Клава, хохотушка Зина, застенчивая скромница Катя… Не исключено, что эти женщины, заронившие в мою юную душу проросшие много позже зерна влечения, томления, предощущения влюбленности, уже обратились в прах. И, возможно, мужья, с которыми они родили любимых детей, позабыли их еще при жизни. А я помню!.. И как помню!.. Ярко! И не могу не писать…

И не забываю, видимо, потому, что они пробудили во мне какое-то изначальное осознание гордого мужского начала – моего собственного. Научили понимать, что род людской делится на мужчин и женщин, силу и беззащитность. Что есть в мире любовь женщины, ее трепетная нежность, тепло, стремление стать матерью. Осознать это, укоренить в своей душе. Конечно, тогда я, недоросль, в котором только начинали играть гормоны, не мог этого понять! Но на каком-то глубинном уровне сказанное отложилось.

Конечно, на моем жизненном пути встречались разные женщины. Были увлечения, глубокие и не слишком; пришла наконец любовь – истинная, сокрушающая, захватившая меня целиком. Но всегда, во всех случаях, меня сопровождало неизъяснимое юношеское чувство из тех далеких военных лет – чувство удивления, робости, восхищения перед непознаваемым созданием матери-природы – женщиной.

Как не благоговеть перед ней? Ведь именно она дала жизнь и мне, и тебе. Именно женщина ближе всего к загадкам и истокам бытия!.. Не понять это, не почувствовать может разве только твердокожий чурбан, забывший, что и его на свет произвела женщина.

Колхоз без детей – ни тпру ни ну

Наш председатель колхоза только обрадовался, когда увидел нас, вернувшихся из леспромхоза: людей-то не хватает! Как изъяснялся глухой конюх Зинюр: «Мужиками децифит, на фронтах воюють».

– Ну что? – торжествующе обратился председатель к Акраму. – А ты не хотел ехать! Вот ты и дома! Учись у москвичей: молодцы, слов нет!.. Люди колхозу – во как нужны! – он провел ладонью по подбородку. – Еще разнарядка пришла на восемь подвод – в Черкасск на неделю. Я уж не знал, что и делать! Хоть сам с женой езжай!.. Выручайте, мужики! Володь, Касим, вы у нас старшие, на вас двоих надежда! Ребятишкам-то – по девять! Только Шурику десять лет. Из школы пришлось всех выдернуть, людей-то нет! Поможете?..

– Ну а как же! Понимаем!.. Вы только семьи наши не обижайте! Отец мой вон три села протопал – семьдесят с лишним километров: на санках да на себе – муку да соль тащил! А я – единственный сын – и помочь не могу! Сами знаете, семья-то у нас – немалая…

– Все знаю, Володь. Виноват, поздно узнал. И отец не сказал… Но я уже распорядился: велел жеребца дать с легкими санями – племенного! – другие-то в разъезде. А на этом Бекар Юсупыч, как комиссар, поедет… Все будет!.. Спасибо тебе, Володь, и за работу, и за заботу о семье. И об отце… А ребят-то – берегите!..

На другой день я отправился в правление колхоза к семи утра. Темно. Думал: «Запряжем с Касимом и конюхом всех лошадей, все восемь, и к приходу малышей будет все готово!.. Лишь бы тепло одеты были. Зима-то злая. Ни за что не простит оплошности».

Вошел и поразился: малышня вся в сборе. Все одеты по-походному: кто в материнской шубейке овчинной, местной выделки, кто в отцовской телогрейке с подвернутыми рукавами – словом, кто в чем! Перепоясаны веревками, на головах папины шапки, подвязанные у подбородка. За поясом обязательно рукавицы овчинные. И все – с плетьми. В то время и в том колхозе – Татаро-Никольском – это было символом взрослости. И не иначе.

Шурика за шапкой не было видно. Я неудачно пошутил:

– А Шурика сегодня нет, что ли?

– Я тута, – смущенно отозвался пацаненок, прижимая к груди отцовскую плеть.

Мне показалось, я его обидел и решил исправить свою оплошность:

– Шурик, ты старше всех! Веди к лошадям, пора запрягать.

– Они уж запряжены! – бодро отрапортовали сразу несколько голосов.

– Ну, братцы, вы даете!.. – комок подкатил к горлу. – Ну, молодцы. Надо же!.. – чтобы скрыть волнение, взял более деловитый тон: – Итак, задание наше, мужики, если коротко: больницу в селе Черкасском обеспечить дровами. Срок – неделя. И все!..

У всех ребят сена в дровнях наложено много – правильно. Это и корм лошадям, и самим мягко, тепло. Все учли пацанята. Вожжи держали уверенно, видимо, не раз бороздили район со своими родителями. Все было как надо, и мы дружно тронулись в путь. Вел всех Шурик. Касим в середине, я – последним…

Если бы знал, что через девять месяцев, я, тяжелобольной, попаду в эту больницу, будь она неладна, и ни одна живая душа не поможет!.. Я бы…

А может, и хорошо, что не знал…

Приехали в Черкасск засветло. Представились. Врачи глядели на нас круглыми глазами; стоявшие в задних рядах смотрели на ребят, похожих на некрасовского «мужичка с ноготок», и не прятали слез, просто плакали. Хорошо, что дети не понимали этого.

Нам объяснили, что по прямой дороге через горку, в четырех километрах, есть делянка осинника, выделенная леспромхозом для больницы. Главврач вышел объяснять дорогу:

– Найдете, не заблудитесь. Других дорог нет…

Он долго смотрел нам вслед, покачивая головой.

Отъехали мы недалеко. Смотрим, вблизи от дороги в снегу чернеют заготовленные швырки. Показалось странным: середина зимы, а швырки под толстым снегом. И не тронуты, будто забыты.

Проехав несколько раз по снежной целине, проложили в снегу дорогу. Нарубили с Касимом крупных веток, подложили под каждые дровни, чтобы они не ушли в снег под тяжестью груза: иначе трудно будет лошадям с места стронуться. Пока мы грузили швырки и обвязывали возы, ребят, под видом необходимости, обязали бегать от швырков до основной дороги – «примять получше проложенную дорожку», чтоб не мерзли. Мороз был сердитый, подгонял. Работали споро и быстро управились.

Поехали в больницу. Лошади под горку шли легко. Ребята сидели на возах. Доехали почти на рысях. Пока малышня грелась, медики помогли быстро разгрузиться. На поездку за дровами и разгрузку ушло не более трех часов.

Отправились во второй раз. Ребятишкам тоже хотелось грузить. Но у них не очень получалось: большие рукавицы на их ладошках вывертывались, приходилось придерживать их изнутри. И не было никакой возможности ни хватать, ни удерживать… Но зато они – еще раз! – хорошо примяли дорожку!..

Привезли. Работники в белых халатах и все больные, кто мог, тоже вышли помогать.

Всего для больницы мы привезли шестнадцать возов! Главврач был доволен. Распорядился, чтобы ребят накормили горячим обедом, а у меня спросил с искренним удивлением:

– Как это вы умудрились так быстро с малыми ребятишками напилить столько дров? Теперь у нас до весны голова болеть не будет!..

Я объяснил:

– На полдороге, метрах в ста справа, под толстым слоем снега лежат, видимо, забытые швырки. Заготовлены явно не в этом году – торцы начали чернеть…