Алла Ярошинская - Чернобыль. Большая ложь

• Название: Чернобыль. Большая ложь
• Автор: Алла Ярошинская
• Жанр: Прочая документальная литература

Тема последствий Чернобыльской аварии, к сожалению, опять в центре внимания, и это связано не только с печальной датой – 25-летием взрыва на ЧАЭС. Недавняя катастрофа на АЭС в Японии заставляет вновь обратиться к трагическим событиям 1986 года. Для Аллы Ярошинской чернобыльская тема стала главной в жизни. На протяжении многих лет она ездила по зараженным селам, говорила с пострадавшими, неоднократно встречалась с ликвидаторами, добывала различные «закрытые» материалы по Чернобылю, выступала с самой высокой трибуны страны, скрупулезно изучала документы, писала статьи и книги – в общем, самоотверженно, всеми средствами боролась против замалчивания истинных масштабов угрозы вышедшего из-под контроля «мирного атома». Ее новая книга «Чернобыль. Большая ложь» – своего рода отчет о подвижнической работе писателя, публициста, политика.

---

Встретиться с официальными лицами я могла только в рабочее время. А в рабочее время я находилась у себя на работе. Как я уже сказала, официально меня в радиоактивный район не пустили. В поисках решения, как же мне выбраться в район хотя бы на один день в рабочее время (Народичи в пяти часах езды на автобусе от Житомира, на севере области), я написала заявление на имя редактора газеты Дмитрия Панчука с просьбой дать мне выходной день за свой счет среди рабочей недели в «в связи со сложившейся ситуацией». Что за ситуация у меня сложилась, я, естественно, написать не могла. Но в просьбе мне редактор все равно отказал. Заведующий отделом Григорий Павлов все добивался, чтобы я объяснила, что же это за «ситуация». Но я не сдавалась. Спустя некоторое время еще раз написала такое же заявление – выбора у меня не было. Вторично редактор, видимо, не решился отказать.

Ведь не я одна обращалась к нему с заявлениями личного характера. И никогда никому не было отказано. Этот день я обязалась отработать в субботу, на дежурстве по номеру в типографии.

Но завотделом Павлов, вероятно получив задание от начальства, все интересовался: зачем мне нужен выходной? Мне ничего не оставалось сделать, как сообщить ему, чтобы он наконец отстал, что я собираюсь в этот день сделать аборт.

Получив выходной, я немедленно выехала в Народичи, в райисполком.

Валентин Семенович Будько, председатель Народичского райисполкома, оказался очень простым и общительным человеком. Обычно у нас люди, занимающие такие должности – руководители советов, партийные секретари, – беспрекословно делают то, что им велят сверху. Возможно, Будько до взрыва на ЧАЭС тоже был таким же функционером. Но катастрофа, которая непосредственно коснулась его самого, семьи, родных и близких, та несправедливость и замалчивание реальностей сделали его другим. Таким, каким я его и застала. Простым и нормальным человеком. Он думал уже не о руководящем кресле. Он думал о людях.

Я рассказала ему о своих походах по живым и «мертвым» селам района. Попросила у него информацию о здоровье людей, об уровнях радиации в районе. Сказала, что хочу помочь, предав все это огласке. Валентин Семенович согласился, заметив, однако, что в район уже наведывалось немало журналистов, все они брали информацию и уезжали с обещанием, что статьи непременно выйдут в газетах. Однако никто и нигде ничего не напечатал. Единственная информация о детях района появилась в газете «Вечерний Киев», в которой начальник управления лечебно-профилактической помощи детям и матерям Министерства здравоохранения УССР Г. И. Разумеев писал: «Дети из Припяти и Чернобыля не пострадали, а вот у определенной категории юных жителей Народичского района была зафиксирована повышенная доза радиоактивного йода на щитовидной железе. Они были вовремя госпитализированы, и сейчас здоровье детей вне опасности». В общем, всё в порядке!

Сев в вездесущий председательский газик, мы прежде всего направились в закрытое село Новое Шарне. По дороге – а это в восьми километрах от райцентра – Валентин Семенович рассказал мне о том страшном дне: «Об аварии в Чернобыле я узнал утром 27 апреля. Нет, не из официального сообщения. В этот день мы устроили с первым секретарем ярмарку в районе. Ну, и утром шли туда. Вдруг видим – колонна машин движется в сторону Полесского Киевской области. Черная „Волга“. „Волга“ остановилась. Вышел Колбасенко (начальник областного автомобильного управления. – А.Я. ) и говорит, что на Чернобыльской АЭС случилась серьезная авария…»

Что за авария и насколько она серьезна, никто не сказал, не сообщил. Поэтому ярмарку в тот роковой день провели в Народичах на славу. Со всех сел района свезли в центр продукцию – сало, мясо, огурцы, помидоры, капусту, молоко, творог, масло, различные овощи, грибы – в общем, все, чем богат был наш полесский стол времен развитого социализма. А между тем, по данным начальника гражданской обороны района И. П. Макаренко, 27 апреля 1986 года в 16.00 в Народичах было зарегистрировано 3 рентгена в час. На следующий день, 28 апреля в 9.00 утра – 0,6 рентгена.

Когда мы проезжали через село Ноздрище, Валентин Семенович показал рукой направо, в конец села: «Вот здесь упало самое грязное радиоактивное пятно во всем районе – 160 кюри на квадратный километр».

Я посмотрела туда, куда показывал Валентин Семенович. Там простирался до самого горизонта великолепный изумрудный луг. Именно он-то и был засыпан цезием-13 7. На лугу беспечно паслись буренки, лениво пощипывая радиоактивную траву. Впереди, метрах в двухстах-трехстах, начиналась колючее ограждение – Новое Шарне. Машина наша остановилась. Правда, перед этим председатель предупредил: может, не стоит выходить. Странно. Я подумала: люди здесь рядом живут, а мне говорят, что не стоит даже выходить. Мы вышли.

Возле ворот, закрытых на увесистый замок, со знаком «Въезд запрещен!» стоит деревянная будка. Через окно видны телефоны, стол, стулья. Из будки вышел милиционер. Я попросила, чтобы он пропустил нас. Ворота открылись, и мы въехали в запретную зону. Унылый осенний сад возле крайней хаты роняет в буйные травы никому не нужные радиоактивные плоды. Ветки согнулись под их немыслимой, кажется, какой-то особой тяжестью. Отгорают возле заколоченных хат последние чернобривцы и хризантемы. Одичавшие, они выросли едва ли не вровень с окнами. На окнах видны кое-где вазоны с засохшими цветами. Во дворе одного из домов развевается на ветру белая тряпка, на тыну висят трехлитровые, омытые дождями и снегами, банки и гладышки. Никому не нужны. «Котов и собак отстреляли в селе на третий день после выселения», – рассеяно сказал председатель.

Село это – памятник. Памятник Чернобылю. Преступный памятник. Дорогой, слишком дорогой ценой пришлось его оплатить жившим в этом селе крестьянам.

А рядом, по эту сторону проволоки, – Ноздрище. Неподалеку недавно построен новый детский сад. Всем приезжим его демонстрируют с гордостью. От детсада до самого радиоактивного луга – рукой подать.

По дороге обратно, в Народичи, председатель рассказывал о том, как выселялись деревни: «Все четыре села я эвакуировал сам. Честно скажу: мне было не по себе от всего того, что я увидел при этом и услышал. Помню, одну бабку закрыли соседи по ее же просьбе в хате. Она ни за что не хотела уезжать. Но мы не могли ее оставить в том аду. Мы ее нашли и забрали с собой. Первое село, которое мы эвакуировали, Долгий Лес. Был ясный, солнечный день. Мы прибыли в село в шесть утра, чтобы успеть, пока селяне выведут скот на пастбища… 27 мая эвакуировали Новое Шарне. Все делали спешно. Мы сами думали и людям говорили, что это – временно, на несколько недель. Мы ходили из хаты в хату, успокаивали людей. Но все были очень взвинченны, нервные. Женщины голосили, покидая свои подворья. Как будто навсегда».

Оказалось, да, навсегда. Навечно. Говорят, кто не пережил этого, тот не поймет. Полещуки с деда-прадеда, столетиями они жили здесь, на берегах чистейших и красивейших рек Украины – Уж, Жерев, Норынь, Руденка. Что ни дом – произведение искусства. Резные наличники снаружи. Тканые ковры да вышитые рушники крестом и гладью – внутри. Тысячелетиями на этой древней земле пахали, сеяли, убирали. Здесь практически не было никакой промышленности. Воздух чист и прозрачен. Леса первозданно красивы и богаты грибами, ягодами, дичью. И все это так бездарно, безответственно и беспредельно уничтожено. Смирится ли с этим когда-нибудь человек?

У себя в кабинете председатель райисполкома, открыв сейф, положил передо мной карту радиационного загрязнения всего района. Почти вся она была, как израненный человек, окрашена в цвет крови. Только кое-где по краям зеленела. На ней не было практически живого места. Я быстро выписала в блокнот уровни радиозагрязнения. На карте сбоку было обозначено: предельно допустимая норма суммарного биологического эквивалента на квадратный километр – 40 кюри, нижний предел – 15. Так вот, как позже выяснилось, в иных местах этот «запредел» доходил до 1200 кюри и более. Я увидела, что новые дома для переселенцев построили в восьми других селах, здесь же, рядом, половина из которых уже была занесена в… число деревень жесткого радиационного контроля. Причем и сам райцентр, возле которого возвели новый поселок Мирный, и село Малые Клещи попали, как оказалось, в эти «черные» списки сразу после аварии. И сразу же, зная об этом, здесь, у разоренных гнезд, начали строить новые коттеджи, бани, дороги, детские сады, водопроводы. Вот уж правда – из огня да в полымя.

Ко времени моего расследования в новое строительство, в основном, в жесткой зоне радиации уже было вложено 105 миллионов рублей. И, похоже, никто не собирался останавливаться. Наоборот, строительство форсировали. Каждый четверг заместитель председателя Житомирского облисполкома Георгий Готовчиц (ныне покойный) проводил в Народичах летучку. Там, за закрытыми дверями, и решалась фактически судьба и жизнь несчастных, обманутых людей. Зачем? Зачем там нужно было строить? Неужели не нашлось в области, в республике, в огромной империи СССР «чистого» места для хватанувших радиации людей, настрадавшихся у стен Чернобыля? Трудно, невозможно найти этому разумное объяснение.