Вагаршак Мхитарян - Год - тринадцать месяцев

• Название: Год - тринадцать месяцев
• Автор: Вагаршак Мхитарян
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1966

Увлекательная повесть «Год — тринадцать месяцев» краснодарского учителя Вагаршака Мхитаряна поможет пионерскому вожатому обогатить его педагогические знания.

---

— Не беспокойтесь, Николаевна, не проговорюсь. Это нетрудно. А вот как нам делу помочь? Сегодня он в будке ночевал, а завтра на улицу пойдет…

— Пойдет. Это как пить дать. Характерный он очень, несмотря что тихий. И про это сколько раз я матери говорила.

— А она что?

— Молчит. Задумается и молчит. Обновку купит Мите, денег даст, попритихнет недельку-другую, а там обратно за свое… Кабы б не эти ее стрикулисты, чтоб им пусто было! Взять хоть этого зубного техника, с которым она теперь путается. Ведь ни рожи, ни кожи. Потрепанный, ровно из мусорника кто вытащил да в богатый костюм нарядил.

Мы его тут прозвали «ковер-самолет». Как заявится, сейчас первым делом ковер на стенку, чемодан под кровать, пол-литру на стол и — свадьба. А через время обратный ход: ковер со стены, чемодан под мышку и айда до новой свадьбы.

А дитячее сердце какое? Все видит да переживает. Этого черта лысого, техника-то, Митя видеть не может, так его невзлюбил. Не кончится это добром. Ведь что было вчерашний день. Пришел он со школы, а тут как раз лысый заявился, пир у них. Мальчонка, понятное дело, в дом не зашел.

Вечером приходит — опять все одно. Вот и пошел бродить. А ночью вернулся, хотел ко мне прийти переночевать, а я, как на грех, у дочки задержалась. Домой постучаться духу не хватило, вот и проблукал всю ночь по двору, а устамши, влез в собачью конуру да там и заснул.

Женщина умолкла, задумавшись, потом посуровевшим голосом добавила, грозя пальцем:

— Вы ей так прямо и скажите: кто ты? Мать или мачеха? И кто тебе, мол, дороже: сын или этот лысый, чтоб ему пусто было!

Стукнула калитка. Коротко пролаяла собака. Женщина, заглянув в окно, вдруг перешла на шепот:

— Вот она в аккурат сама заявилась. Легкая на помине. Дождались. Погодите маленько. Дайте ей в дом зайти, а тогда и вы придете, вроде как с улицы прямо. Про меня ничего не сказывайте. Я-то ее не боюсь, своим хлебом живу, а все ж так лучше будет. Она и то на меня грешит, будто я Митю к себе переманываю и вроде бы ее топлю. То ей невдомек, что сама себя по дурости топит…

Я послушно выждал положенное и, поблагодарив, вышел из хаты и направился к стеклянной веранде небольшого каменного дома.

Отворив двери на мой стук, хозяйка посмотрела на меня выжидающе.

— Я к вам, Елена Марковна.

— Пожалуйста.

Мы молча прошли переднюю и очутились в крохотной светлой комнатке.

— Раздевайтесь и поскучайте минутку.

Оставшись один, я огляделся. У окна горбилось с детства ненавистное зубоврачебное кресло, рядом стоял столик с инструментами, слева — тахта, два стула. Я разделся и взял в руки старый «Огонек». Но было не до чтения.

Елена Марковна вернулась в белом халате, сшитом по ее крупной, стройной фигуре.

— Прошу в кресло, — пригласила она, завязывая тесемку на рукаве халата.

— Вы напрасно беспокоитесь, Елена Марковна. Зубы у меня пока что целые. Я классный руководитель вашего сына.

— Митин учитель? — растерянно проговорила она и, рассмеявшись, добавила: — Здорово вы меня разыграли. Что ж, очень приятно познакомиться.

— Разрешите усомниться в этом. Ведь вас трижды приглашали в школу на родительские собрания.

— Извините, я очень занята. Весь день в клинике. И дома, как видите, приходится тем же заниматься. Кругом одна. Надеяться не на кого… Знаете что? Давайте перекусим чего-нибудь. Я ведь с работы. Да и вы, наверное, не обедали еще. Кстати, и выпьем немножко ради знакомства. Пойдемте к столу.

Елена Марковна с бесцеремонной кокетливостью потянула меня за руку.

— Спасибо. Не беспокойтесь, — упирался я. — Боюсь…

— Неужели я такая страшная? — стрельнула она глазами.

— Боюсь вам аппетит испортить. Пообедайте сами. Я подожду.

Елена Марковна разжала ладонь, устало опустилась на тахту и, достав из, кармана халата папиросы, невесело сказала:

— Давайте хоть перекурим.

Елена Марковна наклонилась к огню моей спички. Я увидел близко льняные волосы, потемневшие в корнях, синие круги под глазами, скобку мелких морщин у мочки уха. Годы перегоняли себя на этом все еще миловидном лице.

Сделав глубокую затяжку и широко откинув руку с папироской, на которой осталась помада, она глухо сказала:

— Я слушаю вас.

— Мы с вами сотрудники. Я в школе, вы дома, оба трудимся над тем, чтобы из Мити вышел хороший парень. Не знаю, как у меня, а у вас дела идут плохо. Очень плохо.

— Мой сын. Как умею, так и воспитываю, товарищ сотрудник.

— Он был ваш сын, пока вы его кормили собственной грудью. С тех пор как он ест продукты, выращиваемые колхозниками, носит одежду, которую ткут ткачи, ходит в школу, которую построили рабочие, — он уже не только ваш сын. Всем этим людям, которые отдают ему свой труд, не безразлично, каким он вырастет. Плохой сын — это не только ваши слезы. Это горе всему обществу.

— Как вас зовут?

— Григорий Иванович.

— Григорий Иванович, а в чем, собственно говоря, вы обвиняете меня?

— Где эту ночь провел ваш сын?

— У няни… Старушка живет во дворе.

— Вы уверены в этом?

— Вчера у нас с ним вышла небольшая неприятность. Когда он на меня дуется, то уходит к ней. Она милая женщина, любит Митю, и я не беспокоюсь за него.

— На этот раз вышло по-другому. Митя провел ночь в собачьей конуре.

— Где?

— В собачьей конуре. Во дворе у вас. Вот и решайте сами: кто вы после этого, мать или…

— Ну, ну, договаривайте. Я уже давно отвыкла от деликатностей. Мне плюет в душу каждый, начиная с собственного сына! Что я ему сделала? Одет, обут, сыт. Ради этого я не жалею себя. Но я тоже человек. Имею я право построить свою личную жизнь? Или я должна запереться в четырех стенах только потому, что он, эгоист, видеть не может мужчину, который входит в дом.

— Дом у вас общий с сыном. Митя уже вырос из пеленок. Ему не вставишь соску в рот, не задаришь игрушкой, не отвернешь к стене. Он вступает в свои права. Есть у него права и на мужчину, который должен войти в дом. И тут вы не можете не считаться с сыном. Все это прописные истины, и не мне вам их повторять…

Я встал и снял с вешалки пальто. Елена Марковна не шелохнулась, не проронила ни слова. Она сидела, опустив плечи и устремив в окно невидящий взгляд.

— Если у вас появится желание говорить со мной — найдите меня в школе. До свиданья.

Она не отвечала. Я вышел один. Только пес провожал меня своим хриплым лаем.

Митю я нашел возлежащим на диване в кругу энциклопедических томов. Я нахохотался за весь день, увидев его выряженным в мою пижаму. Одежда гостя после стирки сушилась на батарее. Сам Митя, вымытый до блеска, с головой ушел в излюбленное занятие — листал книги. Из далекого книжного мира донесся его голос:

— Григорий Иванович, вы знаете, как изобрели порох?

Я сам последнее время только и делал, что изобретал порох, тем не менее прикинулся простачком. Митя охотно просветил меня:

— Один монах или поп что-то толок в ступе. А оттуда как ба-бах-нет! Оказалось, это порох.

Мы пообедали и приготовились к завтрашним урокам. Вечером Митя как-то вдруг засобирался домой. Я успокоил его, сказав, что виделся с матерью и она разрешила ему переночевать у нас. Митя снова принялся за книжки. Я подсел к нему, и мы поговорили, как мужчина с мужчиной.

— Конечно, я понимаю, что неправильно сделал, — грустно сознавался Митя. — У нас раньше в классе тоже была романтика. Я сам даже у Лариски просил портфель понести, когда в первом классе были. И у мамы — романтика. Только зачем она водку пьет? Как напьется, противно смотреть. И он тоже — лысый…

Я уложил Митю на диване. Он долго ворочался, вздыхал, потом умолк.

Утром, отлежав бока от жесткой постели на полу, я встал раньше привычного. Пока Митю с трудом поднимал будильник, мама приготовила завтрак.

Но, видно, раньше нас всех в то утро проснулась Митина мама.

Елена Марковна поджидала нас на углу, возле школы. Митя заметил ее первый и побежал навстречу. Она обняла сына, потом оглядела с ног до головы — чистенького и наглаженного — и снова привлекла к себе.

Я велел Мите отнести мой портфель в учительскую. Елена Марковна долгим взглядом проводила сына, потом повернулась ко мне:

— Спасибо вам за заботу. Но я прошу вас учесть, Григорий Иванович, что Митя не сирота… У него есть мать.

Она резко повернулась и ушла, часто выстукивая каблучками. Еще чаще ее каблуков заколотилось у меня сердце. Да неужто помогло?! Не штука, когда сын родится. Вот когда рождается мать — это да!

В мире наивных вопросов

Нашу школу проектировал архитектор, видимо крепко обиженный в свои школьные годы. В отместку он подсунул негодный проект, в котором не предусмотрел даже актового зала. Осваивая новостройку, пришлось ломать стену между двумя классами и возводить некоторое подобие сцены. В этом крохотном зале могла вместиться лишь пятая часть всех ребят. Поэтому праздники мы проводили в пять потоков (пять потов! — как острили труженики самодеятельности).