Маргарет Дрэббл - Камень на шее. Мой золотой Иерусалим

• Название: Камень на шее. Мой золотой Иерусалим
• Автор: Маргарет Дрэббл
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-8301-0192-0

Современная английская писательница Маргарет Дрэббл (р. 1939 г.) широко известна как автор более десяти романов, героинями которых являются женщины. Книги М. Дрэббл отмечены престижными литературными премиями и переведены на многие языки. Романы «Камень на шее» (1965) и «Мой золотой Иерусалим» у нас в стране публикуются впервые.

---

— Да входите же, входите скорей и закройте дверь. А то в кабинете такой трезвон — работать невозможно.

Я покорно вошла в приемную и захлопнула за собой дверь. Мне было неясно, что нужно делать — сесть или сначала сообщить кому-нибудь свою фамилию или что-нибудь еще. Под множеством уставившихся на меня глаз я почувствовала себя беспомощной, выставленной на всеобщее обозрение. Через некоторое время женщина в белом халате, до этого разговаривавшая с глубоким стариком, который сидел чуть ли не в камине, где шумно горел газ, подошла ко мне и спросила с заученной невозмутимостью:

— Вы хотите проконсультироваться у доктора Моффата? Вы ведь, по-моему, новенькая?

— Да, — ответила я.

— А вы захватили карточку государственного здравоохранения?

— Ой, нет! Совсем забыла, мне ужасно жаль, — смутилась я.

Я так и знала, что обязательно сделаю что-то не то. Я ведь не была знакома с правилами.

— О, Боже! — тяжело вздохнула женщина. — Не забудьте и обязательно принесите в следующий раз, ладно? Как ваша фамилия?

— Стесси. Розамунд Стесси.

— Миссис или мисс?

— Мисс.

— Ну хорошо, посидите.

— А знаете, — спохватилась я, — я ведь помню номер своей карточки, может быть, он вам пригодится?

— Помните? — женщина слегка оживилась, услышав о столь экстраординарно цепкой памяти, а я без запинки выпалила номер, обрадованная, что могу помочь, но несколько смущенная своей необычностью. Выучить этот номер меня еще в школе заставила одна свирепая медсестра, после того как я забыла принести свою карточку на очередной осмотр с постукиванием по коленкам, которому периодически подвергаются все ученицы. С тех пор мне это ни разу не пригодилось. Видимо, всему свое время, подумала я. Женщина записала номер, снова сказала: «Посидите» и скрылась за небольшой деревянной перегородкой в углу комнаты. Я попробовала последовать ее совету, но свободных мест не оказалось. Приготовившись стоять, я прислонилась к стене возле двери, но тут две женщины, поерзав на скамейке, неохотно подвинулись. Я села и стала ждать.

Ждать пришлось ровно час четырнадцать минут, я засекла по часам. За это время я могла изучить товарищей по несчастью. В своем районе я привыкла видеть людей довольно пестрого состава, но та пестрота свидетельствовала о благополучии, все были состоятельны, хорошо одеты, если не считать нищих, дорожных рабочих или случайно затесавшихся чудаков. А здесь, в этой комнате, собрались представители тех слоев населения, с которыми я вряд ли когда-нибудь встречалась. Я заметила несколько иностранцев — жителя Вест-Индии, пакистанца, двух греков. Среди ожидавших было много стариков и старух, одетых прилично, но бедно. Правда, одна из старух была одета не просто плохо, а поистине ужасно, она поражала безобразной толщиной, и все на ней держалось на булавках. Из-под распахнутой, неимоверно старой и облезлой шубы виднелось несколько напяленных друг на друга замахрившихся самовязаных кофт со спущенными петлями — темно-красная, темно-синяя и темно-зеленая. Ноги в толстых фильдеперсовых чулках чудовищно распухли, и отеки на щиколотках наплывали на мягкие, потрескавшиеся черные ботинки без каблуков. Она все время разговаривала сама с собой, изливая в тихом бесконечном монологе жалобы на каких-то преследователей. Никто ее не слушал. Рядом сидели молоденькие секретарши или официантки, они сбились в кучку, рассматривали картинки в журналах и хихикали; только они одни в этой комнате не казались угнетенными и утомленными, и потому я не сводила с них глаз. Хуже всех выглядели в приемной матери, что показалось мне зловещим предзнаменованием. Их было четверо, и все они имели одинаково замученный вид. Одна держала на коленях младенца и время от времени нежно улыбалась ему усталой, озабоченной улыбкой. У других дети были постарше. Двое ребятишек носились по комнате, и нельзя сказать, что безобразничали — просто разбрасывали журналы; кроме матерей, на них никто не обращал внимания. Те же, тщетно пытаясь унять своих чад и достигая скорее обратного, кидались на них, шлепали и бранили. Зрелище было печальное. Я недоумевала, где же лечатся все остальные: элегантные молодые женщины в изумрудно-зеленых пальто с меховыми воротниками, молодые люди в кожаных куртках, женщины средних лет с собаками на поводках, веселые мамы с сыновьями, как две капли воды похожими на Кристофера Робина[11], мужчины с зонтиками. Сидят, небось, в приемных у тех врачей, что практикуют на Харли-стрит.

Когда подошла моя очередь идти к врачу, собственные жалобы представились мне такими банальными в сравнении с невзгодами стариков, с заботами и нуждой, что я засомневалась, стоит ли вообще тревожить из-за них врача. Однако здравый смысл подсказывал мне, что сделать это необходимо, и я пошла.

Женщина в белом халате проводила меня в хирургическую. Доктор Моффат оказался усталым молодым человеком с пристальным взглядом и светло-рыжими волосами. Мне стало его жалко, ведь наверняка он провел куда более неприятный час с четвертью, чем я. Доктор предложил мне сесть и спросил, чем может помочь, я ответила, что, по-моему, беременна. Тогда он спросил, давно ли я замужем, и я ответила, что вообще не замужем. Признаться в этом было совсем просто. Доктор покачал головой, скорее печально, чем сердито, и спросил, знают ли мои родители, как обстоит дело. Я ответила, что да, знают; мне показалось, что сказать «да» легче, чем вдаваться в объяснения насчет их пребывания в Африке. Он спросил, одобряют ли они меня, и я улыбнулась своей широкой, ничего не говорящей улыбкой, и сказала: «Более или менее». Затем мы углубились в подсчитывание сроков, и он объявил, что все произойдет в марте. Потом сказал, что постарается получить для меня место в больнице, хотя я должна понимать — мест не хватает и так далее и тому подобное. И спросил, можно ли узнать мой адрес. Записав его, доктор поинтересовался, живу ли я с родителями. И я ответила: «Нет, одна». Он спросил, известно ли мне об «Обществе помощи незамужним матерям», и я сказала: «Да».

— Они там очень милые и внимательные, помогают найти приемных родителей, — заметил доктор.

А потом пообещал известить меня насчет места в больнице и попросил прийти недели через две. На том мы и расстались.

Я вышла на прохладную вечернюю улицу и побрела без всякой цели. Я была озабочена, но даже не тем, что рожать ребенка, видимо, все-таки придется, а тем, как я удивилась и разозлилась, оттого что мне пришлось так долго ждать. Судя по виду больных в приемной, они давно с этими очередями примирились. Они знали, что будут ждать, знали, что это неизбежно, не знала только я. Интересно, сколько еще мне уготовано неприятных неожиданностей, о которых я даже не подозреваю? Ведь о целом ряде вещей мне до сих пор знать было ни к чему, а теперь придется с ними столкнуться. Я свернула на Марилебон-Роуд и направилась в сторону красиво освещенного блестящего шпиля Кастрол Хауз[12]. Я ощущала опасность. Я чувствовала, что тучи сгущаются, что моя независимость под угрозой. И не представляла, как мне удастся справиться самой.

Раз уж вышло так, что я решила иметь ребенка, а точнее, не решилась его не иметь, передо мной неотвратимо встала проблема предания этого факта гласности. Подобную новость невозможно скрывать вечно, а я была уже на четвертом месяце. С этой точки зрения отсутствие моих родителей было мне как раз на руку, с другими членами нашей семьи я виделась крайне редко. Брата в Доркинге я навещала по обязанности примерно раз в четыре месяца, но этого легко было избежать. Сестре же, по моему убеждению, в какой-то момент следовало рассказать, ведь у нее самой трое детей, и, наверно, она мне посочувствует. Мы с Беатрис всегда ладили, насколько это возможно между сестрами. Тем не менее, я не спешила ей писать. Терпеть не могу поднимать шум. И не люблю причинять беспокойство.

По иному обстояло дело с друзьями. Думая о Джо и Роджере, я терялась в догадках, как поступить. Мне не очень нравилось разгуливать с ними повсюду, ожидая ребенка от кого-то другого, и не думаю, что, знай они правду, это понравилось бы им самим, хотя ничего нельзя сказать заранее. С другой стороны, меня ничуть не привлекало проводить в одиночестве вечер за вечером, если я расстанусь с ними обоими. Мне и сейчас-то было довольно трудно не давать себе впасть в уныние, а если у меня объявится столько свободного времени, куда я денусь? К тому же я никак не могла решить, когда приступить к обнародованию моей новости. Может быть, стоит отложить это до тех пор, пока все не станет видно невооруженным глазом? Нет, нельзя. Значит, я должна поднять вопрос до того, как мое положение станет для всех очевидным, а времени у меня оставалось в обрез. Я и сейчас уже не могла застегнуть юбку и не влезала в лифчики. Сотню раз я прокручивала в уме сцену признания, но даже в мыслях мне не удавалось изложить все должным изяществом, знанием дела, тактом и уверенностью в себе. Мне казалось, что Джо — более легкий вариант, ведь его я знала лучше. И как-то вечером я с бухты-барахты пустилась с ним в объяснения, спровоцированная случайным замечанием, которое он сделал, пока мы шли по Парк-лейн.