Владислав Бахревский - Савва Мамонтов

• Название: Савва Мамонтов
• Автор: Владислав Бахревский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-235-02403-6

Книга известного писателя и публициста В. А. Бахревского представляет биографию одного из ярких деятелей отечественной истории. Савва Мамонтов — потомственный купец, предприниматель, меценат, деятель культуры. Строитель железных дорог в России, он стал создателем знаменитого абрамцевского кружка-товарищества, сыгравшего огромную роль в судьбе художников — Репина. Поленова. Серова, Врубеля, братьев Васнецовых, Коровина, Нестерова.

Мамонтов создал Частную оперу, которая открыла талант Шаляпина, дала широкую дорогу русской опере — произведениям Чайковского, Римского-Корсакова, Бородина, Мусоргского, Даргомыжского, Верстовского, заложила основы русской вокальной школы и национального оперного театра.

---

В Москве как раз всходила звезда Надежды Васильевны Плевицкой, курской крестьянки, с душой, вместившей всю русскую землю, все времена ее, со всеми печалями, со всеми радостями.

Когда пела Плевицкая, русскому человеку не стыдно было, что он русским рожден.

Соловей кукушечку уговаривал,
Молоденький рябую все сподманивал,
Полетим, кукушечка, во мой зелен сад,
Во моем садике гулять хорошо.

Савва Иванович подружился с Надеждой Васильевной на самом ее взлете, а взлет ее был, как у белого сокола, всем видно и у всех дух захватывает от высоты, от красоты лёта.

Сначала Плевицкую принял народ, а потом царь.

Плевицкая — автор замечательной книги «Мой путь с песней». Она пишет о первом своем выступлении перед государем на празднике Сводного Его Величества полка.

«С моим другом Марией Германовной Алешиной, которая умела меня уберечь от лишних волнений и усталости, я приехала в Петербург, а оттуда в Царское Село…

Через несколько мгновений я увижу близко Государя, своего Царя.

И вот распахнулась дверь, и я оказалась перед Государем. Это была небольшая гостиная, и только стол, прекрасно убранный бледно-розовыми тюльпанами, отделял меня от Государя.

Я поклонилась низко и посмотрела прямо Ему в лицо и встретила тихий свет лучистых глаз. Государь будто догадывался о моем волнении, приветил меня своим взглядом.

Словно чудо случилось, страх мой прошел, я вдруг успокоилась…

Он рукоплескал первый и горячо, и последний хлопок всегда был Его.

…Выбор песен был предоставлен мне, и я пела то, что было мне по душе. Спела я и песню революционную про мужика-горемыку, который попал в Сибирь за недоимки. Никто замечания мне не сделал…

А песни-то про горюшко горькое, про долю мужицкую, кому же и петь-рассказывать, как не Царю своему Батюшке?

Он слушал меня, и я видела в царских глазах свет печальный.

Пела я и про радости, шутила в песнях, и Царь смеялся. Он шутку понимал простую, крестьянскую, незатейную.

…После моего ямщика Государь сказал А. А. Мосолову:

— От этой песни у меня сдавило горло.

Стало быть, была понятна, близка Ему и ямщицкая тоска.

Во время перерыва В. А. Комаров сказал, что мне поручают поднести Государю заздравную чару.

Чтобы не повторять заздравную, какую все поют, я наскоро, как умела, тут же набросала слова и под блистающий марш, в который мой аккомпаниатор вложил всю душу, стоя у рояля, запела:

Пропоем заздравную, славные солдаты,
Как певали с чаркою деды наши встарь,
Ура, ура грянемте, солдаты,
Да здравствует Русский наш сокол Государь.

И во время ритурнеля медленно приблизилась к Царскому столу. Помню, как дрожали мои затянутые в перчатки руки, на которых я несла золотой кубок. Государь встал. Я пела ему:

Солнышко красное, просим выпить, светлый Царь,
Так певали с чаркою деды наши встарь!
Ура, ура грянемте, солдаты,
Да здравствует Русский, родимый Государь!

Государь, приняв чару, медленно ее осушил и глубоко мне поклонился.

В тот миг будто пламя вспыхнуло, заполыхало, — грянуло громовое „ура“, от которого побледнели лица и на глазах засверкали слезы.

Когда Государя уже провожали. Он ступил ко мне и крепко и просто пожал мою руку:

— Спасибо вам, Надежда Васильевна. Я слушал вас сегодня с большим удовольствием. Мне говорили, что вы никогда не учились петь. И не учитесь. Оставайтесь такою, какая вы есть. Я много слышал ученых соловьев, но они пели для уха, а вы поете для сердца. Самая простая песня в вашей передаче становится значительной и проникает вот сюда.

Государь слегка улыбнулся и прижал руку к сердцу».

После такого приема «деревенщина» Плевицкая стала желанной для европейца Петербурга. Пришлось отечественным полуиностранцам вспомнить о своих корнях, где-нибудь на рязанщине, на тамбовщине. А сила пения, проникновенность русской речи окатывала захолодавшие петербургские души живым теплом, как живой водой.

Надежда Васильевна вспоминала:

«Тенишевский зал, где был мой первый петербургский концерт, блистал в тот вечер диадемами, эполетами, дорогими мехами.

Князь Ю. И. Трубецкой, командир Конвоя Его Величества, отечески позаботился о моем концерте и превратил его в большое событие петербургского дня.

В высшем обществе столицы каждый день той зимы приносил мне новую почетную встречу и новые знакомства, новую ступень вверх и новые радости, которые дает только прекраснейший труд художества.

В ту зиму Савва Иванович Мамонтов познакомил меня с Ф. И. Шаляпиным.

Не забуду просторный светлый покой великого певца, светлую парчовую мебель, ослепительную скатерть на широком столе и рояль, покрытую светлым дорогим покрывалом. За той роялью Федор Иванович в первый же вечер разучил со мною песню — „Помню, я еще молодушкой была“.

Кроме меня, у Шаляпина в тот вечер были С. И. Мамонтов и знаменитый художник Коровин, который носил после тифа черную шелковую ермолку.

Коровин, как сегодня помню, уморительно рассказывал про станового пристава на рыбной ловле, а Федор Иванович в свой черед рассыпался такими талантливыми пустяками, что я чуть не занемогла от хохота.

Удивительная в нем сила, в Шаляпине: если даже расскажет чепуху, то так расскажет, что сидишь с открытым ртом, боясь проронить хотя бы одно его слово.

На прощанье Федор Великий охватил меня своей богатырской рукой, да так, что я затерялась где-то у него под мышкой. Сверху, над моей головой, поплыл его незабываемый бархатный голос, мощный соборный орган.

— Помогай тебе Бог, родная Надюша. Пой свои песни, что от земли принесла, — у меня таких нет, — я слобожанин, не деревенский.

И попросту, будто давно со мной дружен, он поцеловал меня».

Ничего случайного нет ни в судьбах, ни во встречах, даже мимолетных.

Любовь к русской песне, обожание русской певицы офицерами царского полка были пророческими. Небо над Россией заволакивало тучей войны.

10

Гончарная мастерская на Бутырках выросла в небольшой керамический завод. Изделия завода имели хороший сбыт в Москве и даже в Тифлисе. Мастер Вакулин ушел, основал в Миргороде свое керамическое предприятие, но завод не пострадал: у Саввы Ивановича недостатка в талантливых людях никогда не было.

Жили Мамонтовы не богато, но и не бедно.

Снять этаж в центре Рима «заводчик» Мамонтов не мог, но денег хватало, чтобы отправить Александру Саввишну с детишками Веры в Ниццу. В марте 1910 года Савва Иванович приезжал навестить внучат, а потом отправился дорогами своей молодости — в Неаполь, в Сорренто, а там и на Капри, в гости к Горькому.

Возвращаясь в Россию, был в Берлине, писал оттуда Евгении Николаевне Решетиловой, другу своему: «Верчусь среди финансистов и веду переговоры об осуществлении железной дороги». Коммерции советник Мамонтов был уже на пороге семидесятилетия, а надежда вернуться к большим делам не покидала его.

Щедрым людям Бог дает радости вдвое, чем скупым. Не получалось со своими делами, у друзей — удача.

В 1911 году устроители Всемирной выставки в Риме предоставили Серову целый зал. Впрочем, этот зал был не очень велик, Валентин Александрович прозвал его «спальным вагоном». Но к торжеству — вот как наши, ребятки из Абрамцева, пошли — примешивалась тревога. Серов перекинулся к декадентам.

— Может, шалит? — спрашивал Савва Иванович. — Антон может зло шутить.

Репин о его картине «Ида Рубинштейн» писал с ужасом: «Что это? Гальванизированный труп? Какой жесткий рисунок: сухой, безжизненный, неестественный; какая скверная линия спины до встречи с кушеткой; вытянутая рука, страдающая — совсем из другой оперы — голова!! И зачем я это видел!.. Что это с Серовым???

…И колорит: серый, мертвый… труп, да, это гальванизированный труп…»

Много шума наделала «Ида Рубинштейн». Наконец, все сошлись на мысли: доскообразная танцовщица — судорожная гримаса и подачка тонкого и благородного реалиста Серова его смутителям, сиятельным декадентам-дегенератам.

И вдруг молва, в которую уж никто не поверил, не посмел поверить: Серов умер. Не поверил и Савва Иванович, но Ост-роухов прислал за ним извозчика, просил быть на панихиде.

23 ноября 1911 года газета «Русское слово» сообщила: «Академик живописи Валентин Александрович Серов скончался 22 ноября в 9 час. утра. Панихида в 2 час. дня и в 8 час. вечера. Вынос тела в церковь Крестовоздвиженского женского монастыря, на Воздвиженке, 24 ноября, в 9 час. 30 мин. утра. Начало литургии в 10 час. утра. Погребение на кладбище Донского монастыря».

Корреспондент рассказал и о первой панихиде в доме усопшего, на которой были только близкие люди семьи: «художники Переплетчиков, Ульянов, Остроухов, Мешков, президиум Школы живописи в лице кн. Львова и Гиацинтова, С. И. Мамонтов и человек двадцать учеников».