Владимир Рафеенко - Московский дивертисмент [журнальный вариант]

• Название: Московский дивертисмент [журнальный вариант]
• Автор: Владимир Рафеенко
• Жанр: Современная проза

Опубликовано в журнале: «Знамя» 2011, № 8

---

Согласны, единодушно сказали звери, в том числе и сами панды. И пошла вперед самая старая панда по имени Ли Сяолун, что переводится на русский как “маленький дракон”. Эта панда был взрослый и храбрый самец, долго поживший на свете, в прошлой жизни мастер восточных единоборств, умеющий встретить смерть лицом. Всем своим видом выражая презрение к смерти, медленно побрел он к избушке медведа. Все затаили дыхание. Животным был известен добрый, но страшный нрав хозяина леса. С известной долей вероятности можно было прогнозировать летальный исход мероприятия, в которое ввязался добрый старый Ли.

Эй, медвед, сказал он. Выходи. Это я вызываю тебя, животное панда, гордое и свободное китайское существо! Выйди к своему народу, медвед, ты ему нужен!

Страшно что-то заревело в избушке! Затряслись стены, и полегли в страхе животные леса. Даже лисица — и та легла на брюхо и закрыла глаза, как собака, которая увидела гнев хозяина.

Медвед заревел страшно! Что, вашу мать, там происходит, что вы там себе думаете! Кто осмелился меня будить?! Двери распахнулись, и на пороге показался он, исполин леса, сам Потап Абрамович! А, это ты, конфуций хренов, меня будить вздумал! Это ты меня сна лишаешь, инфекция иностранная! Да я вас всех сейчас порву в пыль, а потом отправлю в Пекин в красных конвертах почтовыми голубями! Вы у меня пожалеете, что на свет родились!

Не гневайся, Потап Абрамыч, зверь русский торжественный, смиренно, но уверенно произнес Ли Сяолун. Я не за тем пришел, чтобы увидеть твой гнев, не за тем, чтобы ты меня и всех моих сородичей разорвал на мелкие клочки, а потом сожрал, как китайские соевые батончики под острым соусом! Я пришел, а со мной пришли другие обитатели леса, чтобы поднести тебе лакомство невиданное! Чтобы испросить твоего совета и чтобы получить свои бонусы, нам причитающиеся по праву!

Развернул плечи Потап Абрамович, сурово насупившись, поглядел на животных, в страхе полегших на землю, и смирил свой царственный гнев. Клянусь кремлевскими звездами, Ли, если то, что вы мне принесли, не стоит моего пробуждения, будут вам такие бонусы, что и весь актив Гринписа не поможет! А ну показывайте, что там у вас?!

Дрожа и приседая, поднесли звери корзину с младенцем, который, невзирая на всю кутерьму и рев Потапа Абрамовича, так и продолжал спать как ни в чем не бывало. Он спал, сладко причмокивая, несмотря на то что его пеленки стали заскорузлыми и их давно уже полагалось сменить.

Открыл только рот Потап Абрамович и не успел еще слова произнести, как выскочила из избы в одном неглиже Лизавета, супруга Потапа Абрамовича, кинулась к младенцу, вытащила его из корзинки и обняла в блаженной ухмылке. Вот, говорит, так подарочек вы принесли мне, звери лесные, заботливые! Вот так презентик! Будет мне сыночек, а Потапу Абрамовичу правопреемник! Будет кому суд вершить лесной, когда мы с муженьком преставимся!

Отдай мне этот кусок мяса, заворчал Потап, отдай по-хорошему, Лизавета! Не буди во мне зверя голодного, в гневе страшного! И заиграл Потап Абрамович глазами и бедрами, заворчал по-медвежьему, стал скрести своими когтями близлежащие березы.

Хрен ты получишь, а не ребенка, хладнокровно заявила Лизавета, поправила комбинацию, сползшую на одно плечико, властно хмыкнула, вздернула подбородок и пошла в дом. Ты меня знаешь, Потап, добавила она, обернувшись в дверном проеме, ты меня знаешь! Только попробуй лапу на него поднять, сразу по харе получишь! Парис проснулся и, как бы чувствуя от Лизаветы поддержку, вцепился в ее пенис. А у нее, надо признать, был-таки пенис, и преогромный! Дело в том, что в однополом браке всю жизнь прожила эта медвежья семья под Мытищами! Да-да! Геями, верными друг другу и ценящими друг в дружке не только тело, но прежде всего ум, пытливый и глубокий, прожили они! Поэтому уступил Потап Лизавете. Знал он ее женское стремление к счастью материнства, к сожалению, до этих самых пор мало осуществимое в лесах под Мытищами.

Итак, пока не наступило его время, прожил Парис в медвежьей семье, обучаясь всему тому, чему медведи захотели его обучить.

Медсестра

Доктор, что с ним? Кирпич ему на голову упал, сказал доктор и равнодушно закурил. Кружил тополиный пух, и солнце отражалось в окнах соседских зданий. Где-то стучал по рельсам трамвай. В больнице делали ремонт, пахло краской, сырой побелкой, этажом ниже визжала пила.

Кирпич? Джанет удивилась. Ах да, точно кирпич! Я же сама видела! Странный такой, золотистый, неизвестно, куда потом исчез. Она нервно засмеялась и тоже закурила. Ну и как он вам, доктор? В смысле, не понял? Красивый он, правда, мальчик мой, красив? Слушайте, мадам, сказал хирург, меня не интересует красота вашего сына! Мы, слава богу, тут не педофилией занимаемся! Единственно, что меня беспокоит, так это его сотрясение.

Ах, у него сотрясение? Ах, доктор, ах! Я знаю-знаю, это опасно! Что же делать?!

Не дергать меня за пиджак, сказал доктор и опасливо отошел в сторонку. Все с ним будет в порядке! Он очень здоровый молодой человек. Сотрясение! Какой ужас! Ничего ужасного, мадам! Прекратите, в конце концов, теребить мой пиджак! Извините. Ничего, бывает. И хорошо бы ему сегодня отдохнуть. Это вы к тому, чтобы я убралась отсюда?! Ну, это уж как вам будет угодно выразиться, но мысль по существу верная.

Доктор сделал еще пару долгих затяжек, затушил бычок в поллитровой банке, стоящей на подоконнике, и разболтанной походкой старого ловеласа и холостяка направился вдаль по коридору.

Каково?! Вашему сыну! Хам! Джанет улыбнулась и покраснела. Да, он всего лишь дворник и начинающий ученый. Да, он, несомненно, моложе. Но не настолько, чтобы сразу зачислять его в сыновья! Но, с другой стороны! Пусть даже сын, и что тут такого?! Ради всего святого, пусть сын! У меня нет своих детей, и мне не зазорно оказывать посильную помощь кому угодно, пусть даже и молодым людям, которые гораздо моложе меня!

Шарпей вздохнул и грустно посмотрел на заходящее солнце. Колесо любви завертелось, и ему больше нечего было здесь делать. Взмахнув бронзовыми крыльями, он растворился в закатном солнце, низко стоящем над огромным городом…

Всю дорогу домой она думала только о том, как красиво лежала его окровавленная голова на ее синих брюках от Филиппа Лима, как разметались его черные кудри и как слегка подрагивали его веки, когда она оттирала своим платком кровь, стекающую по его вискам и шее. Надо ли говорить, что на следующий день она явилась в больницу буквально к восьми часам утра и еще целый час слонялась по коридору до тех пор, пока заспанная мужеподобная и отдаленно кого-то напоминающая медсестра, недовольно посмотрев на нее, не поинтересовалась, кем она приходится Патроклу.

Родственница, сказала Джанет, и залилась такой густой краской, что даже видавшей виды медсестре стало за нее неловко. Вы сами пройдете в палату или вам его сюда позвать? Как позвать? Что значит позвать? Он что, может уже вставать? Да от него уже покоя нет никакого, вяло сообщила медсестра. У нас тут курить запрещено, но он курит! Уж не знаю, где берет сигареты, но курит в туалете каждые пятнадцать минут! Сегодня же его выпишут после утреннего обхода! Я вам честно скажу, медсестра достала из кармана халата леденец и положила его в рот, нам таких больных тут и на хрен не надо!

Ну вот и славно! В какой он палате лежит? В четвертой, но там, кроме него, еще двое. Так что лучше бы ему самому выйти сюда. Так вызовите! Джанет потерялась. Вы же говорили, что и так и так можно, а теперь еще двое! Конечно, можно, но зачем вам проведывать сразу троих? Вы же к одному мальчику пришли? Или вам чем больше, тем лучше? Медсестра явно хамила. Будьте добры! строго сказала Джанет и сурово сжала губы, приготовляясь выдать этой наглой особе все, что ей причитается! Единственное, почему Джанет этого не сделала до сих пор, заключалось в том, что эта медсестра все сильнее кого-то ей напоминала, но никак нельзя было сообразить, кого именно. Но в этот момент в коридор вышел Патрокл.

Только мельком глянув на Джанет, он сказал ей — пошли, я тебя ждал все утро. Мне срочно нужно домой, привести себя в порядок и переодеться! В этой больнице ужасная грязь и скука. Ты на машине?!

Да-да! Да, сказала Джанет, сглотнув комок, который потом еще в течение дня несколько раз застревал у нее в горле. Да-да, конечно, продолжала она говорить внутри себя, разглядывая его высокий лоб, выразительные черные глаза и кудри, я на машине! на двух, на трех! Сколько нужно машин? У меня в гараже только две, но мы можем еще попросить несколько машин у наших друзей, понимаешь, у нас с мужем есть друзья.

Мою мать зовут чаще всего Филомела, сказал Патрокл, отыскав в бардачке ее сигареты и закурив. Есть и отец, но в доме мы его вряд ли застанем. Никто не знает, где он ходит, что поделывает. Правда, иногда он все-таки возвращается, и тогда мы с матерью ему рады. А мать — Филомела? Да-да, не забудь, пожалуйста, Филомела. Но лучше просто говори ей ма. Она поймет. Что, так и говорить, ма? Да, так и говори. Это будет лучше всего. И еще, никогда не кури в моем доме! Он очень сухой, очень деревянный, и там такая пыль, что хуже любого пороха! И еще. Не приезжай, когда меня нет в доме, никогда не спрашивай, где я был вчера, я сам не всегда это знаю, и, пожалуйста, никогда не рассказывай мне о тех мужчинах, которые у тебя были раньше! Все понятно?!