Людмила Минич - Дети Хедина (антология)

• Название: Дети Хедина (антология)
• Автор: Людмила Минич
• Издательство: Литагент «Эксмо»334eb225-f845-102a-9d2a-1f07c3bd69d8
• Жанр: Боевое фэнтези
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-62594-9

Когда-то Хедин, Познавший Тьму – Истинный Маг и великий воин, – с помощью своего брата Ракота сверг Молодых Богов, но… времена меняются, и на смену поколению старых магов приходят новые…

Дети Хедина – какие они? Разные. И у каждого свой, особенный талант. Кто-то знает дорогу в Обитель Забытых Детей. Кто-то мастерски охотится на ведьм. Кому-то ведомо, на что на самом деле способны вампиры и домовые. А кто-то умеет открывать двери Дома Нужного Всем! Но Дети Хедина никогда бы не собрались вместе, если бы не удивительный дар их наставника, непревзойденного Мастера фэнтези…

Магия темная, потусторонняя, и магия светлая, человеческая, в книге Ника Перумова и его учеников!

---

– Ну, что ее ждет? Уже знаешь? – торопит Соколова.

Не слишком уверенно киваю и до крови закусываю губу.

Ничего я не знаю.

Оранжевый

Момент выбора – традиционное акушерство или экспериментальное – дался мне легко. Я не советовалась с родными, не сравнивала, не анализировала…

– Бросим монетку? – смеясь, спросила одногруппница Катька, тряся рыжими, мокрыми после дождя волосами.

Она и привезла меня в этот город на краю Вселенной – поступать в здешний медицинский («О-о! Там мед – такая круть – просто нереально!»).

– Девочки, смотрите, радуга!

– Плохая, к слову, примета, – блеснула эрудицией Рая, наша третья подруга. – По радуге души умерших переходят в потусторонний мир, так что если она появилась… Сами понимаете, что значит!

– Ну, ты и дура, Райчик, – удивилась я. – Значит, что в нашей жизни появится нечто прекрасное и удивительное. Бросай монету, Кать!

Я всегда была фаталисткой, а тут еще и радуга… Выпала «решка».

Катька погибла во время первой практики: сложный случай, отсутствие опыта…

Я даже не плакала – не было сил после трех суток без сна: первые роды – это жесткач, они-то и определяют – станешь ты А-кушеркой или эти двери для тебя закрыты. Лежала плашмя на полу, не в силах доползти до окна и задернуть шторы, а в глаза издевательски слепило солнце: лето выдалось засушливым. Буро-рыжим, словно засохшая апельсиновая корка, черт его дери – с тех пор я ненавижу этот оттенок. Вообще ненавижу оранжевый цвет.

Плакала я уже потом – мно-ого плакала: в юности я вообще любила порыдать. А потом перестала – просто выработался лимит. Теперь за меня это делает дождь, ведь кто-то обязательно должен оплакивать мертвых – так правильно.

В 17А я уже восьмой год. И раз в несколько месяцев по инструкции должна убивать.

В последнее время – все чаще и чаще.

Желтый

Из пухлого кокона одеяла беззащитно выглядывают плечо и лохматая макушка. Трогаю когда-то золотистые волосы (какой он стал седой!), тихонько целую в плечо, прижимаюсь теснее. Сегодня я не автомат по производству новых граждан, я женщина. А это – мой мужчина. Мон Шури, Саня-Санечка.

Тычась носом в родное плечо, я обычно мечтаю жить так всегда: по вечерам вместе с желтой униформой сдирать личину А-кушерки и становиться просто бабой. То мягкой, ласковой, податливой, то страстной и необузданной. Такой, как он захочет, как скажет, как подумает. Забавной зверушкой, вечной девочкой, куском нагретого пластилина в его руках… Руки у Сани огрубелые, в заусенцах – никакой крем их не берет, но сначала у меня получалось в них плавиться. Как же хорошо это у меня получалось в восемнадцать!

Все было чудесно, не жизнь, а дынное мороженое, но мягкие и податливые в 17А не работают, какими бы иллюзиями сами себя ни тешили.

Как-то на выходные мы поехали в деревню к Саниной тетке, и «мой господин» пожелал на обед куриной лапши. Я гордо побежала исполнять «приказание»…

Увидев, как я отсекаю голову палевой хохлатке, которую мы недавно вместе кормили – пальцы сталкивались в миске с зерном, и мы тут же начинали целоваться! – Саня спросил растерянно:

– Как ты можешь?

– Так ты хочешь лапши или нет? – не поняла я.

Он хотел.

Но думал, что «самое страшное» возьмет на себя тетка, – как будто для курицы есть какая-то разница, кто именно отделит ее глупую голову от тушки.

Как будто, переложив ответственность на другого, ты становишься как будто ни при чем… Смешной такой – Саня, милый, милый. Слишком милый для жизни со мной.

Дело было не в курице, конечно, и не в том, что от меня у него никогда не будет детей: «для себя» А-кушерки не рожают, такова специфика работы.

Просто не выдержал, что я сильнее, и тут же другая барышня рядом нарисовалась – такая, как надо: и славная, и мягкая, и податливая. Саня начал «танцевать фламенко» уже с ней. Но ко мне все равно иногда приходил, а я не гнала.

«Нас двоих» больше нет, но между нами все равно болтается ниточка, в иные дни натягивающаяся чуть-чуть, в иные – до физической боли. Набухает кровью, пульсирует от сердца к сердцу… или от паха к паху? Не важно. Но когда мне плохо, Саня приходит без предупреждения и впечатывает в объятья.

Сперва я пыталась искать рациональное объяснение, но потом приняла за аксиому растерянное: «Я почувствовал».

Один человек всегда может сделать что-то за другого – сдать экзамен, принять наказание, выпить боль. Ничего в этом такого уж особенного нет.

Но в такие ночи я обхожусь без укола.

Зеленый

«Зеленые» дети – дурацкий термин, но как-то он прижился. Кодовое название впервые прозвучало в приказе, а мы, А-кушерки, как люди военнообязанные, приказов не обсуждаем. Мы их выполняем.

Видимо, без ассоциаций с «зелеными человечками» не обошлось. Вот и в желтой прессе активно мусолят версию, что необычные дети рождаются от инопланетян, насилующих земных женщин во сне. Серьезные издания на эту тему не пишут вообще, поскольку понятно лишь одно: ничего не понятно, но очевидно опасно.

На них бы и Взрыв свалили, только вот рождаться дети стали уже после него…

И все же: птица – воробей, поэт – Пушкин, «зеленые» дети – страшная угроза. Особенно страшная оттого, что слишком много вокруг них тайн. Но пока А-кушерки стоят на посту, враг не пройдет, любимый город может спать спокойно.

Здорово, наверное, – жить без страха.

Не знаю, не пробовала.

Красный

…Я не помню, была ли Санина женщина красива раньше – до того, как ее рот начал рваться от дикого крика. Не запомнила ее лица, в память врезалось лишь, что ростом она ниже меня на полголовы: обидные слова мелкими острыми камушками летели снизу вверх, в лицо.

Однажды она пришла ко мне «бить морду». Влетела в квартиру как розовый смерч и начала кричать, что я мерзкая свинья, что… Не важно.

Голова после дежурства болела, хотелось лечь, и я заложила уши ладонями, чтобы хоть как-то ослабить шум. Девушка приняла это за знак поражения и заверещала еще сильней:

– Восемь лет, как расстались, а ты до сих пор не можешь никого другого завести! Отстань от моего мужика!

От звуковой волны меня качнуло – после дежурства я чересчур восприимчива к звукам.

Она права, во всем права. Я никогда никого не заведу – даже еще через восемь лет.

Мне некогда, я вымотана, мне попросту не хочется секса. Но А-кушерки без допинга не живут и после операции мне нужен укол. Или Саня.

Бегут, текут по полой ниточке жизненные соки, я жадно сосу их, не отказываясь ни от глотка, – вот такая я зараза. Но иначе чужим детям будет нечего тянуть из меня. А Саня черпает силы в твоем безудержном обожании, шумная девушка в розовом. Из кого-то наверняка пьешь и ты… По цепочке, жизнь бежит по цепочке.

А вот это уже забавно – я даже руки от ушей отняла.

– …Ему нужны только твои деньги!

Хорошего же ты, девочка, мнения о моем любимом. О нашем любимом. Но ведь не объяснить тебе, почему Саня ко мне ходит. Про ниточку не объяснить… Если сама не чувствуешь – не поймешь. Ведь красотка – особенно после дежурства – я еще та: лицо серое, мятое, волосы тусклые, руки, покрытые выступающими венами, в черных точках уколов. Разве что грудь роскошная – от гормонов, я же все время беременна.

Да-да, она во всем права. Да-да, она не права ни в чем – эта барби-домохозяйка, глупая взрослая девочка в розовом. Это не я сплю с ее мужчиной, это она живет с моим. С единственным.

…Женщина на каталке открывает глаза: похоже, боль утихла. Лучше б не открывала, ведь первое, что она видит, – мое лицо, хмурое, как день за окном. В глазах вспыхивает злое, бессильное отчаяние.

От меня, «суки чертовой», годами проклинаемой, сейчас зависит ее будущее.

Врагу такого не пожелаешь.

Извини, девочка, я не нарочно.

Зеленый

С «зелеными» все не так, как с обычными детьми: их не показывает аппаратура. На экране ультразвукового аппарата – один ребенок, а внутри женщины – два.

Их не вычислить ни по каким приметам, но позволить родиться – нельзя. Выйдя из утробы, близнецы не должны встретиться – даже на миг, на операционном столе. Лет пятьдесят назад, почти сразу после Взрыва проводились эксперименты: нескольким «зеленым» детям позволили родиться. Никто не знает, что тогда произошло, но на месте роддомов остались пепелища, усыпанные странным, зелено-серым пеплом… Руководитель проекта покончил с собой, а отказ «зеленым» в рождении был принят законодательно.

Закон принят, но будет ли он выполнен – зависит лишь от нас, А-кушерок.

Только мы их чувствуем – «зеленых».

Только мы способны вывести их в этот мир или же в мир не пустить.

Один человек всегда может что-то сделать за другого – отдать деньги, закрыть проект, родить ребенка.

Мы способны на последнее даже в случае с «зелеными», но не делаем этого.

Таков приказ.

Голубой

Пациентка с небесно-голубыми глазами выглядела совершенно обычной будущей мамашей: совсем молоденькая, пухленькая. Разве что в глазах было что-то больное… Но главное, что, не будучи А-кушеркой, она знала.