Фастен Мармель - Стихи

• Название: Стихи
• Автор: Фастен Мармель
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 2013

Рубрику «Переводческие вольности» открывает довольно обширная подборка стихотворений французского поэта Фастена Ла Мармеля (1842–1892), фантастического неудачника и горемыки, всю жизнь коллекционировавшего отказы несметного количества журналов и альманахов, — если верить переводчику и автору вступления и примечаний Валерию Кислову. Именно «если верить», потому что сами стихи подозрительно смахивают на расхожее новаторство начала ХХ столетия… Впрочем, такой розыгрыш был бы вполне уместен в нынешнем апрельском (!) выпуске «ИЛ».

---

15 марта 1892 года Ла Мармель получает отказ сразу от трех журналов («Меркюр де Франс», «Фигаро» и «Фё вер»). В этот же день он передает С. Меррилю[19] тетрадь с «отказными» письмами[20] и сообщает, что уезжает в Бельгию… Вечером того же дня в его доме происходит взрыв и разгорается сильный пожар; газеты свяжут инцидент с террористической деятельностью анархистов-бомбистов. Что касается Ла Мармеля, то дальнейшая его судьба неизвестна…

В 1898 году бельгийский издатель Деман издает поэтический сборник «Разглагольствования»[21]; на предпоследней странице — между извещением об издании романа «Невротики» Арведа Барина (псевдоним писательницы Винсен) и анонсом грядущей публикации драматической пьесы «Театр любви» де Порториша — фигурирует некролог, в котором опускаются не только имя и фамилия, но еще и дата, место и обстоятельства смерти одного из самых неистовых и неизвестных поэтов XIX века[22]. Текст некролога, без указания времени и места захоронения, состоит всего из одной фразы, помещенной в траурную рамку: «Погиб непризнанный поэт, всю жизнь свои стихи сжигавший, а красная тетрадь была при нем…»…

Стихи

Немой словно не мой[23]

I

Орда скурилась льна, и речи наползали,
Хан чудом встал, плющ цвел, но точно по спине,
Примятая весна спала, жил юг во мне
Близ паха у дверей, в анальном этом зале.

Пилястры брызжущих кровавленных азалий,
Мораль для поросей — сверяться по стене.
Раздетые тельцы в предвратной вышине
Тыл спермой спелою последнего вязали.

Я чищу мак: парит от пагубных ночей
Петля, отмучив роль не путанных лучей.
Коль семя впишется в непахнущем убранстве

И боль ятра — на ритм дорической игры,
Горят в задымленно-закуренном пространстве
Не всем пред лезвием запретные миры.

II

Смердящий рыхлый грех, прорвав бескровье льда,
Растешь ли ты штыком, военно отметая
Владенье прочерка, где мертвенеет стая
Лишений, чей ответ пронзали холода?

Там стержень дарственный ковался навсегда.
Он гробит — так его завила сталь пустая,
Но мысли не прочел, пусть ныне, здесь, не тая,
Свежа, — под литием червонная вода.

Он в песне опрядет испитый этот холод,
Сквозящий речью плод повергнут и расколот,
Но не размолот бред, где звенья пленены.

Отныне отрезвлен зиять охранной льдиной,
Заплыл, напуганный, в стремительные сны
Исправник избранный добычи лебединой.

III

Взвит стоном в трепетно жир чующем костре
Я раги не пропел — о, гумус прелой крови,
Семейный документ на пращурном покрове,
Провисший на мгновенно сдвинутом одре.

Забейся в меченой пропахшей мишуре!
Слов не кромсай, не брей, но в ране, что багровей,
Темней, плескался век, мигает синус брови.
Виной о, похоть — ты, зияя в серебре!

Кто тих лежал под тиной мокрой и безлунной,
Не ярил зев над текстом в виде жрицы юной,
Тот — мох, и не готов он лихорадить мне.

О, масса-мозг в дыре, что зрима грустным светом,
Ты прей, животная, соси меня во сне
И поры горла утром склей холодным цветом!

IV

Умаяв ночь и стыд, в ком тело сбилось густо,
Твой локон грел ей пуп, а ждал короны страх.
Как в брешь сумел вбить логос
                                                 в шхеру брюк, но пусто:
Напев горит в дыму, ее мечты — в кострах.

И с чувством трогал перси приторного бюста,
И тискал пах за пух о прежних вечерах.
Сумел лишь сжать ей в пройме влагу и стоусто
Желаний стих извлечь, как лирень на пирах.

Не ты ли, пряча уд, во тьме вещал о крахе —
Так дикари поют порой о бренном прахе,
На лике липок пот и пенист смех из уст —

Пил трезво пресный яд под теснотелый хруст,
Под треск и крест корост стонал, простея в страхе,
Кость трупа, прель простат —
                                              лист чист, час част, ты пуст.

Сотрясения близ надбровья

Стон стен[24]

Странный сон…
скучно скребешь свечу…

2 ноября 1877 года

«И сток стонал, цвета все постны и пусты,
Стыл склеп и стык струил сон пагубный судьбою,
Страданье совмещал, трос не скрипит с тобою,
Средь свилей спелые не спряжены цветы.

Степь, смраден струп страны, над спилом спеешь ты,
Срез, скрежет — смертному скоту, сквозному бою,
Стыл ствол, и страх сторон с трехкратною мольбою
И стягом пел в строю, но прел из темноты.

Столб с кровью стервенел в страдальческой разлуке,
Стеклом стена стыда, как странны эти руки —
Став стуком, им склонять старинную плиту.

Стеблем спрягай ее, склей струнными цветами,
Стихия стих сотрет в скромную пустоту:
Следы строк скрой, сровняй тюремными устами».

Враг вроде эха — в радость[25]

Ввысь важно взор вперял, верстой владел впервые:
То вровень вехам уд, то эха вздетый меч
Взахлеб во рту весны вербует. Пренебречь
Вниз воплем? Вой война, верней виток по вые.

Ватаге ветхой власть вброд врыта. Вши живые —
Те, что враздрай дыры, — вросли в любую речь.
Восточный вялый вздох: «Удилы всем отсечь
В ряд!» — выше возвещал вождь. Вести спиртовые

В тот вечер выпил вид. Враг веткой вмерз в земле,
Возлегши, варвар вызрел. Взвыл. Венец в скале,
Вплетя, внимал вертеп элладовой гробницы

Вслух всем. Вьюк втиснут, ты всполохом катастроф
Везде умел в размер, входя, ваять границы…
Встрянь, вентиль вкрученный,
                                                   вонь вспученных ветров!

Прах, пролетая, просел в пах[26]

Парчой протертый прах пред прежней из дверей,
Примяв пружинами, проспал. Подрань гнилая,
Парша пастозная провисшего от лая
Пса-путника, чью пасть парили до ноздрей.

Прав плановый пролог у прочных алтарей,
Прав привод, пресс, проем.
                                            Продрав, пусть правит злая
Панель падучую. Предшествием пылая,
Пребудет праздный полк преклонных фонарей.

Плач — приз пескам, плач — приз
                                                  предвиденным шпалерам.
Пароль псарь проронил, продавлен прыщ промером.
Преступный проводник, чью плоть не утаят

Пролив, пробел, прыжок. У паспортного края
Приелась прель, платил патруль приметный яд.
Престол пытаем мы, придя и умирая.

Надбровье[27]

Носимый нуждами, ниспосланными свыше,
Нулю ноль нравился на слух, и ни одним
Ударом, несть слюной, но не сличили с ним
Нектар. Нежней некроза ночь в ничтожной нише.

Но ноты — ночницы, слюнявясь, неги тише,
Ныл слышный нанду, нормой новой затемним
Нырок нулю, недуг, чей нерв невосполним.
Нок, славя узкий невод — нет, невнятен. Крыши.

Насели, нам ночлег — нора, смех — некий плен.
Сны невесомы несть. Ныл нозограф Верлен.
Ноябрь, начищен нимб. Ничья, усни я в травах,

Ниц Нуль ноля. Нонет стыл в натрии ничьем
Сноровкой узколоб, но нут я у неправых
Набоб ныл из ноздрей непознанным ручьем.

Потрясение[28]

Я — смех, ты — маска. Морда. Мает тишина.
Пустыми ласками смердим на мытом кресле,
Что, юноша? Таясь, мозг торкай втуне. Если
В щель дует пламя ню, слизь ртом подкреплена.

Замкни же рифмами немые письмена,
Что в ритме мучились, но вкрадчивей воскресли
Над мокрым выемом тебя всласть мять не здесь ли?
Суть разве в этом? Так срамна и так скучна?

Из кожи мы звук стригли, чующего гула
Страница слог кляла и плачем захлестнула,
Вне тела жили мы; в строке как шрам возник

Не Рихард Вагнер, нет; мир —
                                         марш хмельных преданий,
Я — грех, что смеху внял, а стих прочел из книг:
Как ад смешлив рай и проторен из рыданий.

Потрясение[29]