С. Беляев - Дневник русского солдата, ,бывшего десять месяцев в плену у чеченцев

• Название: Дневник русского солдата, ,бывшего десять месяцев в плену у чеченцев
• Автор: С. Беляев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1848

Наблюдательными образованный русский солдат С. Беляев, попав в плен к чеченцам во время Кавказской войны, оставил нам ценнейшие заметки о быте и традициях горцев 40-х годов XIX в.

---

Армянин по-чеченски называется «Ермолуа» — и этим словом пугают детей, представляя страшное лицо этой нации. Самая поносная и язвительная брань — слово «Джюгути» — жид. Зерно этого племена брошено и в горы. Там они занимаются больше выделыванием кож.

* * *

Платье, присланное Петру его женой, в год износилось все; выкупу же трехсот рублей ассигнациями, как он был оценен, жена прислать была не в силах, а барин его не заботился. «Если выкупит меня жена, — говорил Петр, — то я буду вольный; поэтому-то барин и отступается.»

На передачу присылаемого одеяния горцы честны; не знаю, каковы на деньги.

* * *

Пришло время снимать кукурузу; Абазат был в карауле; я с Цацей, вдвоем, провел два дня на своем загоне, в глуши. Подозрительно и с презрением смотрели на нас встречавшиеся нам, когда мы шли. По обыкновению горскому, как мужчина я шел спереди; она несла позади меня кувшин и прочие принадлежности. Проводя жаркие дни за работой, мы оба, сидя рядом и поглядывая друг на друга искоса, молчали как Юсуф и Зюлейха.

Статья вторая

IV.

Благородная черта Абазата. — Аул Галэ. — Очаровательная дорога. — Красавица Хазыра. — Аккирей. — Возвращение в Гильдаган.

Это время я могу назвать отдыхом в плену: тут, при новой жизни, я был совершенно свободен и приобрел много знания.

Давно мне хотелось побывать в горах и взглянуть на места; но как было пробраться туда? Я часто упрашивал Абазата отпустить меня туда работать. Боясь моего побегу, он не соглашался. Играли мы в шашки — подходит Високай и отзывает его в сторону: Абазат, бледный, дрожа и со слезами начинает говорить мне: «Сударь! ты хотел в горы, вот, иди теперь с Високаем, если хочешь.» Я смотрел на него подозрительно, не доверяя его тестю, который давно манил меня к себе. Абазат знал мои чувства, понял и теперешний мой взгляд, и больше бледнея, сказал: «Не думай, Сударь, чтобы я тебя продал; если не хочешь — не ходи, я отдаю на твою волю; если пойдешь, бери чем хочешь, что тебе надо: сукна ли на чую, шаровары, шапку ли, полушубок ли, тканья ли, все это будет твое, будь уверен. А не понравится тебе жить там долго, или устанешь от работы, приходи тотчас же сам назад сюда.»

У меня навернулись слезы; я готовился идти.

Собираться было нечего: пока Абазат привязывал к косинку косу, я забежал в саклю, простился с хозяйкой, сбегал и в другие две, простился со всеми. Ребятишки просили меня скорее возвратиться; пожал я руку своему Абазату и отправился в путь, неся с собою непонятную тоску, что я уже расстаюсь с ними совсем, расстаюсь следовательно и с надеждой быть на своей стороне. Было грустно.

Чтобы надеяться на возврат, надо привыкнуть к обычаям жильцов, войти в доверие к ним, уметь пользоваться свободой и ознакомиться с местностью — а в горах приобрести все это нельзя.

Долго шли мы. Проходя аул Галэ, где старик живет зимой, набрали на огороде его огурцов в запас вместо воды, закусили, напились и стали подниматься в гору.

Местность аула Галэ прекрасна. Здесь, мне казалось, не худо было бы выстроить крепость. Аул лежит от Гильдагана в трех верстах, на восток. В Чечне однако же есть два удобнейшие места для построения укреплений. Это — в Артуре и в этом Галэ, находящемся в семи верстах от него, идя от Грозной, через Артур к куринскому укреплению (Ойсунгур). В обоих этих аулах хорошие реки; вода не может быть отведена горцами, или испорчена, как они это нередко делают, — не испортят потому, что эти реки проходят многими аулами. Главное: через эти аулы дорога в горы; а в Чечне, как я слышал, только и есть два эти прохода, соединяющиеся в самых горах в один. Крепости эти должны быть сильны; тогда отобьется почти вся долина, где рассеяно множество аулов. Доставлять же в них провиант можно через Старый Юрт (Даулет-Гирей), реки Сунжу, Аргун и Холхолай. Весною и зимой Сунжа имеет броды. Можно даже построить через Сунжу и Аргун мосты; Холхолай незначительна; а чтобы обезопасить мосты и проход — выстроить также укрепление на Аргуне.

В окрестностях этих мест премножество лугов в лесу необходимых для укреплений. Все аулы, находящиеся по этому направлению, невольно тогда должны бы были покориться. Не без урона обошлось бы построение крепости в Галэ, но пункт этот во всех отношениях немаловажный.

Чтобы занять это место, сильный отряд должен собраться в Гильдагане, где место открытое: отряд может стоять безопасно; есть ручьи; на время можно вырыть колодцы, грунт удобен. От Старого-Юрта, откуда ход удобнее, этот аул Галэ, мне кажется, верстах в двадцати не более; от укрепления Куринского — верстах в десяти, но отсюда проход будет затруднителен, по гористому и лесистому местоположению.

Провиант сначала можно запасти в укреплении Горячеводском, что при Старом-Юрте.

На Аргуне построение будет совершенно легко: место чистое. Не могу утверждать, хорошо ли это все, как я сказал, но как думаю и что мог видеть, считаю обязанностью открыть.

Земляные укрепления кавказские не требуют больших издержек; орудия же можно вывести во вновь построенные из укреплений давних, близких к линии.

Верст семь все вверх и вверх шли мы дремучим лесом, отдыхали мало, я отставал; Високай родился в горах и был, неутомим: часто, уйдя вперед, он поджидал меня. Мы утоляли жажду огурцами; а виноград, вившийся по обе стороны тропинки, как бы сам падал к нам. Наконец мы поднялась на самый хребет; было часов пять пополудни; перед нами развернулась картина чрезвычайная. Старик, дойдя до гребня, спускавшегося ужаснейшею скалой, остановился, подперся и ждал меня. «Посмотри, каково!» говорил он мне, показывая на разбросанные там и сям аулы, инде в тумане, а где ярко освещенные закатывавшимся за горы солнцем. Я вспоминал времена прадедовские и любовался молча. «Ну, что? зайдут сюда Русские?.. Можно провести сюда вокку-топ (большое ружье — пушка)?» — Да, нельзя, — отвечал я, любуясь картиной.

Мы начали спускаться далеко вниз; иногда разбегались, едва удерживалась где у векового чинара. Кизиль, груша, яблоки, орехи и виноград, все было под ногами.

Мы были невдалеке от рокового места, и хотя прошло уже слишком три месяца после битвы, запах трупов был несносен и при малом ветре. То спускались, то поднимались мы беспрестанно. Все тихо и глухо было везде; во всем была какая-то таинственность. Я считал себя счастливцем. Наконец послышался лай собак, потом гиканье пастухов (в горах овец пасут по лесам). Обороняясь, прошли мы собак, наконец завеяло чем-то новым! Нам встречались уже ишаки с вьюками (в горах все возят на ослятах): босой вожатый гикает на своего мула, в лесу разносится весть патриархальных времен!.. Солнце садилось все ниже, а в горах была уже ночь. Мы спускались все вниз, послышался в горный потоп; подходили близко, луна уже светила; показались скалы, доступные лишь птицам. В этих громадных берегах вился ручеек, где мы омыли ноги. Когда поднялись опять на верх, везде было глухо; луна освещала перекаты горы, но все еще было далеко и высоко. Вдруг пришли к обрезу — послышался аульный шорох: сердце находило себе отдых, все звало на покой; мычанье скота напоминало какую-то беззаботность, жизнь безопасную, как бы тут вовсе никогда не знали брани. И в самом деле никогда нога Русского еще не была там. Аул был Гюни, жители Чеченцы или Нохчи, но особого названия — Гюнон. Месяц светил; из-за деревьев белелись глиняные сакли. Старик остановился и вскрикнул: отворилась дверь и осветилось огнем мирного камина лицо прелестной девушки. Это была Хазыра.

Новая, незнакомая для меня жизнь как бы переселила меня в рай, я доволен был приключением. Дом их показался мне дворцом, и я тихо, вежливо попросил воды обмыть наперед ноги. (В дремучих лесах, куда не проникает солнце, грязь лежит почти все лето, а мы были босые, как и все путешественники). Обмыв ноги, я вошел в приемную саклю, где уже сидел Високай; тихо отдал я селям, хозяин учтиво встал, и, подавая мне подушку, просил садиться. Красотка и хозяйка были в другой половине дома.

Хазыра была дочь родного брата Аккирея. Этимологически иначе не могу разобрать это имя, только знаю, что хазы вообще значит прекрасный; говорят: хазы-кант-у, красавец; хазы-юа, красавица.

Аккирей велел принести сала и мы вымазали свои ноги. Посидели, поговорили, подали ужин; поели, ополоснули рты водой, как водится, старики выкурили по трубке, ополоснули рты опять и начали вечерние молитвы. Между тем хозяйка готовилась стлать постели (Постели их обыкновенно набиваются шерстью.).

Високай лег на месте Аккирея, который ушел в другую половину дома к жене; мне постлали два свернутых войлока, в изголовье две подушки и укрыться дали шерстяное тканое одеяло, подобное малороссийскому редну. Давно не спал я так, мягко как здесь, и заснул скоро.

Давно было утро, мы все еще нежилась; крик скота, прогоняемого на паству, поднял меня прежде старика: я вышел посмотреть на аул при свете, и увидел Хазыру, еще неубранную, но тем более милую. Не скоро встал Високай. Позавтракали. Аккирею давно уже надо было идти на работу: он поточил косу, простился с Високаем, пожав ему руку, взял мерный кувшинчик с водой, косу на плечо и пошел трудиться. Спустя немного, Високай поел опять, сказал мне, что я буду жить здесь и покошу Аккирею два дня, за что они сошьют мне шапку; что буду работать и другим живя у него, и могу брать чем хочу; поел, и, охватывая бороду, сказал: «Альхамду милляги!» (слава Богу!) поблагодарил хозяйку словами «барк'Алла» (да спасет тебя Бог), пожелал ей здоровья, пожал мне руку на прощанье и, не взяв с собой ни куска, отправился в обратный путь, с улыбкой приняв от меня поклоны всем моим домашним и своему семейству.