Наталья Фатеева - Поэт и проза: книга о Пастернаке

• Название: Поэт и проза: книга о Пастернаке
• Автор: Наталья Фатеева
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2003
• ISBN: 5-86793-224-9

Исследование посвящено творчеству Б. Л. Пастернака. Акцент в книге делается на феномене сосуществования двух форм языкового выражения — стиха и прозы — в рамках единой творческой системы, которая у Пастернака отличается именно чередованием двух форм словесности, что позволяет описать явление литературного «билингвизма» в эволюционном аспекте. В результате параллельного анализа стихотворных и прозаических текстов определяются инварианты индивидуальной системы Пастернака и дается по возможности полное описание его художественной картины мира.

В заключительной части книги художественная система автора «Доктора Живаго» сопоставляется с некоторыми другими системами (Пушкин, Лермонтов, Набоков).

Книга предназначена для филологов — литературоведов и лингвистов, а также для всех тех, кто интересуется вопросами художественной коммуникации.

---

Антипод Живаго Антипов-Стрельников проходит жизненный путь, противоположный живаговскому. Он принадлежит открытому враждебному миру, где господствует беспорядок, смятение, а такие понятия, как «дом», «любовь», «творчество», становятся абстрактными понятиями. Он убегает из дома, бросив беззащитными жену и дочь. По словам Лары, ошибка Паши заключается в том, что «знамение времени, общественное зло он принял за явление домашнее» [3, 399]. «Расстрельниковым» Антипова делает его абсолютная приверженность ложной государственной системе.

При этом Живаго и Стрельников особым образом соединены у Пастернака через пространство «дома-комнаты». В самих фамилиях Живаго и Стрельникова уже заданы взаимопроникающие друг в друга противоположные начала «жизни» и «смерти» (точнее, насильственной смерти, самоубийства). В то же время оба героя (два начала) соединены через любовь к «дочери земли» Ларе.

В этом смысле в сюжетообразующей структуре романа важным является комната в доме по Камергерскому, близ Художественного театра. Эту комнату нашла Павлу Лара, в ней Антипов жил, в ней же произошел его знаменательный рождественский разговор с Ларой перед ее покушением на Комаровского. Именно из окна этой комнаты была видна горящая свеча, которую заметил Живаго, проезжая по улицам Москвы в тот же вечер. Пламя горящей свечи в Пашиной комнате «подсматривало за едущими и кого-то поджидало» [3, 82]. В это время в душе Живаго зарождаются первые поэтические строчки: Свеча горела на столе, Свеча горела.

Через много лет, в 1922 г., Живаго случайно встречается с Евграфом (своим сводным братом и одновременно воплощением «духа смерти»), и именно он снимает Юрию ту же самую комнату по Камергерскому. В ней Живаго напишет свои последние стихотворения: «Комната была более чем рабочею для Юрия Андреевича, более чем его кабинетом. В этот период пожирающей деятельности, когда его планы и замыслы не умещались в записях, наваленных на столе, и образы задуманного и привидевшегося оставались в воздухе по углам, как загромождают мастерскую художника начатые во множестве и лицом к стене повернутые работы, жилая комната доктора была пиршественным залом духа, чуланом безумств, кладовой откровений» [3, 480].

Так бытовое пространство жизни превращается в духовное пространство. Эта же комната становится местом прощания с Живаго, обителью его смерти. Вместо свечи уже цветы будут «загораживать свет из окон» Ведь образ быстро увядающего цветка как раз и связан в русской поэтической традиции с рано покидающим земную жизнь поэтом (ср. образ мадемуазель Флери, которая появляется в сцене смерти Живаго, — именно в ее руках ранее «погасла» у порога свеча Живаго и Лары).

Вместе с комнатой по Камергерскому еще одно пространство знаменательно в «ДЖ» — дом в Варыкине. Эти два места — комната по Камергерскому и дом в Варыкине — главные пространственно-сюжетные узлы, в которых происходят значимые для главных персонажей события, образуя некий замкнутый цикл. Приехав на Урал, в варыкинском доме селится семья Живаго. Началом жизни в этом доме открывается вторая книга «Приезд». Живаго как бы попадает в другой мир — мир, дающий силы для физического и творческого труда и похожий на миф или сказку. Не случайно семью Живаго-Громе ко привозит к Микулицыну «на белой ожеребившейся кобыле лопоухий, лохматый, белый как лунь старик» (ч. 8, гл. 8), которого зовут Вакх и который и по имени, и по внешности напоминает сказочно-мифологического персонажа. Атмосферу нереальной условности усиливают слова жены Микулицына о якобы воскресшем Антипове-Стрельникове: «Утверждают, будто бич божий наш и кара небесная, комиссар Стрельников, это оживший Антипов. Легенда, конечно. И непохоже. А впрочем, кто его знает. Все может быть» [3, 274].

В варыкинском доме Живаго проводит и свои последние счастливые дни с Ларой после побега от партизан и в ожидании надвигающегося несчастья, которое сбывается. И основные свои стихи Живаго пишет в этом доме после того, как Комаровский увезет Лару.

Так оказывается, что в московской комнате, где сначала жил Антипов и где решился вопрос о «выстреле» Лары в Комаровского, в конце концов умирает Живаго, покинувший свою третью семью, а в варыкинский дом, где жил с семьей Живаго и из которого сначала уезжает за границу семья Громеко-Живаго, а затем Комаровский увозит Лару, приходит Стрельников, чтобы покончить с собой. Это два локуса перехода «жизни-смерти» и «разрыва» семейного очага и любви. Здесь после откровений с Живаго Стрельников перед смертью как бы возвращается к своему первоначальному облику Павла Павловича Антипова[112].

Однако сюжетное пространство замыкает свой круг не на Урале. Особой симметрией связываются два города Юрия — Москва (на «Западе») и Юрятин (на «Востоке»). Юрятин — родной город Лары и Анны Ивановны, матери Тони, — так связаны две женщины Живаго.

На станции Развилье перед Юрятином и встречаются впервые Живаго и Стрельников. Для Стрельникова, ранее Антипова, это место сказочного преображения в злодея: «Временами, глядя на него, Галиуллин ютов был поклясться, что видит в тяжелом взгляде Антипова, как в глубине окна, кого-то второго, прочно засевшую в нем мысль, или тоску по дочери, или лицо его жены. Антипов качался заколдованным, как в сказке» 13, 116].

Для Живаго Юрятин — это святой город, и точно так же, как при подъезде к Москве первое, что видит Живаго, — это Храм Христа Спасителя, так и при подъезде к Юрятину доктор видит святую картину: «Там, верстах в трех от Развилья, на горе, более высокой, чем предместье, выступил большой город <…>. Он ярусами лепился на возвышенности, как гора Афон или скит пустынножителей на дешевой лубочной картинке, дом на доме и улицы над улицей, с большим собором посередине на макушке» [3, 247].

Москва — город Георгия Победоносца, сражение которого с Драконом будет описано в «Сказке». Юрятин — вымышленный город, это «город, стоящий на Юру», на высоком холме в излучине Рыньвы, месте, где суждено страдать герою-юроду («уроду» с точки зрения господствующих норм социального поведения).

Рыньва — «река жизни», буквально ‘река, распахнутая настежь’ (см. 2.1.2.5). Именно около этой реки, на станции Развилье встречается Живаго со Стрельниковым (ожившим Антиповым), «заколдованным, как в сказке».

По дороге же в Москву Живаго встречает еще одну реку, которая почти сливается с облаками: Текла река. Ей навстречу шла дорога. По ней шагал доктор. В одном направлении с ним тянулись облака [3, 460]. В связи с «облаками» вспомним, что и Преображение Христа как раз связано с «гласом из облака глаголющим» (Мф. 17:5). Как известно, в романе по отношению к Живаго концептуализируется паронимия речь-реченька, и его имя второй раз соотносится с Христом (в Библии Христос носит эпитет «Реки Жизни»).

И эта «дорога» действительно оказывается для Юрия символической: все поля вокруг кишели мышами — так Пастернак строит аллюзию к пушкинской строке о «жизни мышьей беготне». Мышь же, согласно статье М. Волошина [1988], связана с Аполлоном (богом поэзии и искусств) и взаимодополнительна по отношению к нему: это прежде всего знак ускользающего мгновения и пророческого дара. В этой связи интересна описываемая в статье Волошина статуя Аполлона, который пятой наступает на мышь. Эта статуя Скопаса, по мнению Ницше, «являет то же архитектурное и символическое расположение частей, что и Рафаэлево „Преображение“. <…> Вверху солнечный бог, ниспослатель пророческих снов — внизу под пятой у него „жизни мышья беготня“» [Там же, 111]. Именно таким поэтом-Аполлоном среди «мышей» и оказывается Живаго на пути, а затем в самой Москве, где найдет свою смерть (которая наступит, согласно его тексту, в день Преображения) и бессмертие (см. [Смирнов 1996, 81])[113].

С точки зрения интертекстуальных параллелей также обращает на себя внимание еще один топоним, связанный с именем Юрий. В «ДЖ» Юрий видит тучу, «ползущую», подобно змею, над Никитскими воротами Москвы, которая предвещает ему смерть. В «Гробовщике» же Пушкина Адриан Прохоров в своем сне благополучно доходит тоже только до Никитских ворот, а затем, попав домой, он видит комнату, наполненную «ожившими» мертвецами, и узнает в них людей, «погребенных его стараниями» (см. [Фатеева 2000, 173–197]). При этом у Вознесения его окликает будочник, «знакомец наш Юрко», и желает ему доброй ночи. В. Шмид считает, что Юрко у Пушкина — символическая фигура, «прозаично-московский Гермес» [Шмид 1998, 54]. В повести «Гробовщик» он выступает как «Psychopompos, проводящий людей из сего мира в потусторонний мир, а в некоторых случаях <…> и в обратном направлении <…> Юрко расхаживает как московский Hermes Pylaios, защитник ворот», являясь «посредником между сном и явью» [Там же]. Таким же «посредником» между сном-сказкой и реальностью (а также «поэзией» и «прозой») становится и Юрий Живаго.