Сергей Абрамов - Сказки

• Название: Сказки
• Автор: Сергей Абрамов
• Издательство: Орденов Трудового Красного Знамени и Дружбы народов издательство «Детская литература» Госу­дарственного комитета РСФСР по делам изда­тельств, полиграфии и книжной торговли.
• Жанр: Сказка
• Год: 1989

Сборник, в который входят четыре фантастические повести о современных школьниках-подростках. Все эти повести можно назвать еще и сказочными, однако элемент сказки служит в них лишь условным авторским приемом, позволяющим вести с читателем серьезный и взволнованный разговор о проблемах, заботящих сегодняшнюю молодежь: о становлении характера юного человека, о его отношении к жизни, к родине, к любви, к своему таланту.

---

Казалось бы, никак не повлияла на друзей странная и увлекательнейшая история, приключившаяся с ними в первые дни жарких летних каникул. Ну вот ничуточки не повлияла.

Разве только баба Вера как-то пожаловалась Кешиной маме: мол, Геша изменился, аккуратным стал, ничего теперь не разбрасывает, все за собой прибирает, отцовский магнитофон тряпочкой ежедневно полирует, а на телевизор старенький вовсе не надышится, и хорошо бы так, чего бы лучше, да только сам с собой разговаривать начал, с телевизором возится и приговаривает: «Кинескоп, Кинескоп, как ты там живешь? Запылился ты, а вот я тебе лампу заменю…» — и дальше в том же духе:

— Не заболел ли ребенок? Скорей бы родители приезжали.

А Кешина мама тогда бабе Вере ответила: «Кеша тоже изменился здорово — вероятно, повлияла на него положительно эта история с кражей автоде г а лей, просто ужас, ужас что за история, а Иван Николаевич очень хвалил и Кешу, и Г ешу, взрослеют мальчики, акселерация — ив то же время дети. Кеша ни с того ни с сего значки стал собирать, и не себе, а кому-то, недавно принесла я ему значок Республики Куба, он поблагодарил, положил на телевизор, цветной, у нас прекрасно, знаете ли, работает, а вечером смотрю: опять нет значка. Я не выдержала, поинтересовалась, куда оп их девает, а он смеется, говорит: «Рыжий забирает». «Какой такой Рыжий?» — спрашиваю. А он: «Это я пошутил, мамочка…»

Вот так: пошутил. Хотя признаемся, что Геша, узнав о шутке, не одобрил приятеля, сказал:

— Шути-шути, да знай меру.

Это, пожалуй, он зря: Кинескоп уверял, что взрослым никогда не перейти барьера здравомыслия. А Кеша, когда о Рыжем вспоминал, всегда находился с ним по разные стороны барьера.

Ну вот, теперь действительно все.

Странник (Юношеская фантазия)

1

Приглушенные тона осени…

Да нет, вздор: как же тогда — буйство красок, бунинское — осенний пестрый терем? Лес — желтый, красный, оранжевый, но еще и зеленый, и коричневый под ногами. И рыночные астры, и маковки «золотых пиров». Это — из ряда природного. А есть еще ряд урбанистический, по-простому — городской: желтые, красные, оранжевые, зеленые, коричневые «Жигули» и «Волги», цветные квадраты «классиков» на асфальте, черно-белые, контрастные жезлы милиционеров. Ну и одежда, конечно, одеваются нынче ярко, толпа нарядная…

Все так. А как быть с небом?

Вспомнили Бунина, не грех вспомнить и Александра Сергеевича. «Уж небо осенью дышало…» Осеннее небо — блеклое, выцветшее под летним солнцем, выгоревшее, его уж и голубым иной раз не назовешь, а если облака набегут, затянут — серым-серо…

— Бородин, спишь?

Это ему. Как гром небесный, как возмездие за леность мысли. Последний учебный год, пережить бы, перемочь…

— Куда там, Алевтина Ивановна, разве заснешь?

Хамский ответ, конечно, но Алевтина простит.

— Дома надо спать, Бородин, а на занятиях слушать педагога.

Логично, хотя и банально. А вот встать сейчас и сказать, что которую уж ночь толком не высыпается, — засмеют. Набросятся, аки псы цепные, как старик Леднев говорит, предположениями замучают. И Алевтина в стороне не останется.

— Я слушаю, Алевтина Ивановна, я весь — одно большое ухо.

Улыбнулась. Представила Игоря Бородина в виде уха. А однокашничкам только палец покажи…

— Тихо, тихо… Прямо дети… Кончили разговоры, продолжаем урок…

Продолжаем… Итак, на чем мы остановились? Ах, да: приглушенные тона осени. Окна в классе чистые, отдраенные перед началом учебного года, за одну сентябрьскую неделю не запылились, а видно-то сквозь них лишь небо, тусклое, как стираные-перестираные джинсы с заплатами облаков. Каково сказано? Сравнение в духе конца двадцатого века, броское и убедительное, а также лаконичное.

А старик Леднев сказал бы просто: поскучнело небушко. И добавил бы: прости господи…

— Ну ладно, — опять Алевтина, неймется ей, — до звонка пять минут, я вас отпускаю. Только тихо!..

Экое благородство! Хоть пять минут, да наши.

— Бородин, останься.

Не вышел номер.

— Надо ли, Алевтина Ивановна?

— Ну ты и нахал, Бородин! Если я говорю — значит, надо.

— Хозяин — барин, — это уж по привычке, чтобы его слово последним было. А так-то зря к Алевтине цепляться, безвредная она и историю неплохо ведет, интересно…

Сели друг против друга за одним столом, даже коленками стукнулись, создали обстановку задушевности, откровенности, чего там еще? Глаза в глаза, и взгляд проникновенный, он душу юную, как молния, пробьет, та-та-та-та-та-та обыкновенный, та-та-та-та-та-та-та-та не пьет. Экспромт.

— Что с тобой, Игорь?

— А что со мной, Алевтина Ивановна?

— Ты в последнее время стал каким-то рассеянным, остраненным.

Красивое слово — остраненный. А ведь если вдуматься — ничего хорошего. Остраненный — со странностями, сдвинутый по фазе, псих ненормальный. Спасибо, Алевтина Ивановна.

— Спасибо, Алевтина Ивановна.

— За что?

— За слово.

— Не поняла.

— И не надо. Вначале бе слово…

— Интересуешься, что потом будет?

— Да нет, это я так.

— А я интересуюсь.

— Ваше право.

— Что случилось, Игорь? Ты здесь, и тебя нет. На других уроках так же?

— Вам жаловались?

— Пока нет.

— Уже приятно.

— Десятый класс, Игорь, выпускной год. Ты идешь на медаль…

Иду на «вы». Кто кого: я — медаль или она — меня?

— Не волнуйтесь, Алевтина Ивановна, я постараюсь не подвести родную школу, альма-матер, так сказать, куда мы ребятишками с пеналами и книжками…

— Ну что ты за человек, Бородин? Ничего святого…

Что за человек? Да так себе, серединка на половинку,

ученый мальчик-с-пальчик ста восьмидесяти сантиметров от полу. А святого и впрямь ничего… Старик Леднев говорит: святость как и ум — коли бог не дал, так и в лавке не купишь. А что считать святостью? Просфорки, ладан, мощи, со святыми упокой? Пеликан сказал Ледневу: ты, старик, свят непомерно, тебе на щеку наступи — спасибо скажешь… Нет, таким святым быть не хочется. А каким хочется? И хочется ли вообще?..

— Обыкновенный человек, Алевтина Ивановна. Да вы не беспокойтесь, не надо, ничего со мной не деется, просто сообразил, для чего мне голова дана.

— А раньше не знал?

— Раньше я ею ел. А теперь еще и думать начал.

— Лучше поздно… И о чем думаешь, если не секрет?

— Обо всем, Алевтина Ивановна, мало ли о чем. Как надумаю — сообщу.

— Ну иди, Бородин, думай…

Вот и поговорили. Алевтина огорчена: не проникла в душу юноши Бородина, не нашла контакта, сейчас клянет себя почем зря. И вправду зря. Бородин и сам нынче своей души не ведает, она ему — потемки. Бедный-бедный Бородин… Так и заплакать недолго — от жалости к себе. А между тем права Алевтина: год выпускной, а завтра контрольная по физике. Хотя она и несложной быть обещает, однако же подготовиться надо.

Вышел во двор, навстречу — Пащенко, гордость школы, прыгун в высоту, отличный парень, друг и товарищ.

— Чего ты к Алевтине пристал?

— Это не я к ней, это она ко мне.

— Как завтра с физикой?

— А как? Напишем, не впервой.

— Я за тобой сяду, лады?

— Нет проблем, Валера.

— Что вечером делаешь?

— Думаю, — подчеркнул голосом.

Пащенко засмеялся:

— Ты, часом, не подался ли в дзэн-буддисты? Самосозерцание, самоуглубление… Хочешь, мантру подскажу?

Мантра — вещее слово, зацепка для ухода в нирвану.

Интеллектуальный человек Валера Пащенко, все-то он знает, все-то он слышал.

— Спасибо, Валера, у меня есть.

А что ему еще ответить?

— Не спрашиваю, не любопытствую, удаляюсь, удаляюсь. Помни о контрольной!

Помню, помню, на память пока жалоб нет. Все будет в порядке, Пащенко заглянет через плечо, с его ростом это несложно, сдует, что положено…

Вещее слово — память. Отличная зацепка для самоуглубления. А какая память у семнадцатилетнего пацаненка, еще не жившего, а прораставшего у папы с мамой на виду? Память на события: переезд на новую квартиру, недельный поход на велосипедах по Московской области, поездка с отцом на Урал, «о море в Гаграх! О пальмы в Гаграх! Кто побывал, тот не забудет никогда»… Память на вещи: опять же велосипед «Старт-шоссе» с десятью передачами — мечта восьмиклассника Бородина, потом — цветной телевизор, новая мебель, пятидесятитомная детская библиотека… Память на встречи: тут всего и не перечислить… Что еще? А ничего. Нечего вспоминать. И тогда на помощь может прийти чужая память. Отцовская, например. Хотя у него тоже, честно говоря, многого не наберешь. Единственное, что было, — война. Так он тогда мальчишкой существовал — в эвакуации с матерью, с бабкой Игоревой. А отец, то есть дед Игоря, тот воевал, тому было бы что вспомнить для внука, да не дожил он до Игоря, умер в шестидесятом.