Александр Свободин - НАРОДОВОЛЬЦЫ

• Название: НАРОДОВОЛЬЦЫ
• Автор: Александр Свободин
• Издательство: ИСКУССТВО
• Жанр: История
• Год: 1969

Пьеса советского журналиста и драматурга А. Свободина «Народовольцы» входит в историко-революционную трилогию, поставленную театром «Современник» к 50-летию Октябрьской революции. В нее вошли также пьесы Л. Зорина «Декабристы» и М. Шатрова «Большевики».

---

Желябов. Борьба – последнее наше слово.

Плеханов. Тогда я ухожу.

Общее молчание. Плеханов медленно уходит.

Фигнер. Вернуть его, надо же вернуть его!

Желябов. Оставь, Вера, пусть уходит!

Михайлов. Лучше разрыв, чем этот непрерывный ад разногласий.

Первый народоволец. Считать ли уход Плеханова за выход его из общества?

Желябов. Да.

Молчание становится тягостным. Тогда Александр Михайлов выходит вперед.

Михайлов. Дорогие братья и сестры, я хочу представить на суд ваш жизнь того, кто является главной причиной и символом той бесчеловечной силы, что душит на милой родине нашей всякое естественное проявление свободы, а народ наш держит в рабстве физическом и духовном. Дорогие братья и сестры, я хочу представить на ваш суд жизнь императора и самодержца всея Руси Александра Второго. Я признаю, как и вы все, что вначале своей деятельности он совершил два хороших поступка. Через тридцать с лишним лет он вернул из ссылки оставшихся в живых декабристов. Это первый его хороший поступок. Он сочувственно отнесся к прекращению в России крепостного права и утвердил его отмену своим именем. Это второй его хороший поступок. Но к чему все это, когда во второй половине своего царствования император Александр Второй уничтожил все то добро, которое позволил сделать передовым деятелям шестидесятых годов. Я обвиняю его в том, что он окружил себя бездарными и жестокими министрами и парализовал действие новых судебных учреждений административными гонениями, жандармским произволом и насилием. Я обвиняю его в том, что в стране нет ни свободы печати, ни свободы слова, ни свободы научного исследования. Я обвиняю его в том, что лучшие представители русского народа – Чернышевский, Михайлов, Герцен, Шелгунов, Писарев, Лавров, Достоевский и многие и многие другие – находились или находятся в ссылке, побывали и пребывают в крепостях или в лучшем случае под постоянным полицейским надзором. Я обвиняю его в том, что молодая часть общества находится под вечным стеснением. Я обвиняю его в том, что за последний только год Россия увидела восемнадцать смертных казней, а сколько замученных, умерших на этапах, от болезней в ссылке и в каторге нельзя и перечислить. Дорогие братья и сестры, должно ли простить императору Александру Второму за два хороших дела, которые он сделал в начале своей жизни, все то зло, которое он сделал потом и еще сделает в будущем?

Все. Не должно! Смерть тирану!

Желябов (сильным голосом запевает песню, которая стала гимном «Народной воли»).

Смело, друзья! Не теряйте

Бодрость в неравном бою,

Родину-мать защищайте,

Честь и свободу свою!..

Пусть нас по тюрьмам сажают,

Пусть нас пытают огнем,

Пусть в рудники посылают,

Пусть мы все казни пройдем!

Если ж погибнуть придется

В тюрьмах и шахтах сырых,

Дело, друзья, отзовется

На поколеньях живых!..

Колокольный звон. Церковное пение. На авансцене – судебный пристав с большой кожаной папкой в руке.

Судебный пристав. Дело об убийстве императора Александра Второго, совершенном первого марта тысяча восемьсот восемьдесят первого года. Подлежит суду особого присутствия правительствующего сената для слушания дел о государственных преступлениях.

Подсудимые: мещанин города Тихвина Николай Иванов Рысаков, девятнадцати лет; крестьянин Смоленской губернии, Сычевского уезда, Ивановской волости, деревни Гавриловка Тимофей Михайлов, двадцати одного года; мещанка Геся Мирова Гельфман, двадцати шести лет; сын священника Николай Иванов Кибальчич, двадцати семи лет; дворянка Софья Львовна Перовская, двадцати семи лет; крестьянин Таврической губернии, Феодосийского уезда, села Николаевки Андрей Иванов Желябов, тридцати лет. Обвиняет исполняющий обязанности прокурора при особом присутствии правительствующего сената, товарищ прокурора Санкт-Петербургской судебной палаты Муравьев.

Дело начато слушанием тысяча восемьсот восемьдесят первого года, марта, двадцать шестого дня, и будет закончено слушанием тысяча восемьсот восемьдесят первого года, марта, двадцать девятого дня.

Толпа на петербургском перекрестке. Ритм ее жизни учащается. Появляется нищенка, за ней – мальчишка, который все время ее поддразнивает.

Нищенка. Отстань, отстань, оглашенный, тю, тю!

Мальчишка. А расскажи, что давеча рассказывала, так и отстану?

Торговка (из подворотни). А вот кому горячие с мясом, горячие с мясом!

Нищенка. Отстань, отстань, что ж ты привязался ко мне, ирод? Тю, тю!..

Второй офицер. А ну тихо, чтоб я вас не слышал! Видите, господ потеснили, народ…

Сановник. (продолжает читать газету). «Посягательство на царя – это посягательство на самый народ, это насилие над народной волей и свободой»! Красиво, красиво они теперь пишут, только, по моему-то разумению, посягательство раньше началось, куда как раньше, и не злодеи его начали, а преобразователи, прости господи!

Левый. Я поражаюсь вашему образу мыслей, любые перемены вам неугодны, но жизнь-то меняется! Пусть одна перемена худа, зато другая будет полезна!

Сановник. Но держава, милостивый государь, не поле для проб. Стабильность форм – вот что придает ей прочность, особенно в России-с.

Западник. Послушать вас, так мы и нынче бы в допетровских кафтанах ходили!

Славянофил. А надо тщательно рассмотреть, что мы приобрели, а что потеряли, избавившись-то от кафтанов.

Правый. Болтовня! Болтовня, господа, главнейшее зло в судах, в адвокатиках, в процедурах-с.

Мальчишка. Расскажешь – пирожка дам, расскажешь – пирожка дам!

Первый офицер (возвращаясь из подворотни). А я пирожков и рюмочку пропустил!

Второй офицер. Ну, теперь я. (Убегает.)

Западник. Билеты к эшафоту, представляете, дали редакциям далеко не всех изданий.

Славянофил. Ну, ваши-то, я полагаю, получили!

Мальчишка. Расскажи, расскажи, как их вешать-то будут?..

Нищенка (кричит). А-а-а-а-а, уморил ты мою душу, ирод!

Третий офицер. А ну, тихо! Марш отсюда!

Сановник. (продолжает читать). «Пусть сам русский народ неповинен, непричастен к этим злодействам, но эти гадины…»

Мальчишка пронзительно свистит.

Муравьев и Желябов продолжают готовиться к суду.

Муравьев. Двадцать шестого июля тысяча восемьсот семьдесят девятого года их партия, которая самозвано присвоила себе имя «Народной воли», вынесла смертный приговор монарху, которого русский простой народ обожал как великого благодетеля и любил преданной сыновней любовью. Я позволю себе надеяться, что вы, милостивые государи, вместе со мной признаете, что пора же наконец сорвать маску с этих непрошеных благодетелей человечества, стремящихся добыть осуществление своих идей… нет, излюбленных ими химер… (Задумывается.) Кто вас звал? Русский народ жил спокойно, предоставив великому, любимому, мудрому государю и его помощникам постепенно совершенствовать народную жизнь… И вот являетесь вы, призванные якобы осуществить народную волю… Сомнения нет и быть не может – язва для России неорганическая, недуг наносный, пришлый, преходящий, русскому уму несвойственный, русскому чувству противный…

Желябов. Но я тоже имею право сказать, что я русский человек, господин товарищ прокурора… Всякое общественное явление должно быть познано по его причинам, а не по следствиям, от которых господин товарищ прокурора ТОЛЬКО и идет. Наша борьба явление не частное, сколько бы нас ни было, а общественное, и если вы, господа судьи, взглянете на отчеты о политических процессах, в эту открытую книгу бытия, то увидите, что русские народолюбцы не всегда действовали метательными снарядами, что в нашей деятельности была юность розовая, мечтательная, и если она прошла, то не мы тому виною… (Тихо.) Да, непродолжительный период нахождения нашего в народе показал всю книжность, все доктринерство наших стремлений…

Муравьев. Я и говорю, милостивые государи, – не из условий русской действительности заимствовали они исходные точки своей доктрины. У нас не было и, слава богу, нет антагонизма между сословиями, многомиллионная масса русского народа никогда не поймет социалистических идей…

Желябов. А мы убедились, что в народном сознании есть много такого, за что следует держаться… В нашем народе древний, а теперь сказать можно, и врожденный инстинкт общего владения землей, привычка сообща решать дела общины, мира. Вот за это и следует держаться. Сознание несправедливого решения вопроса о земле живет в нашем крестьянском народе – вот за это и следует держаться. Не только богу, но и бунту молятся, не только Христа, но и Пугача вспоминают, господин товарищ прокурора! Но мы также убедились, что при тех препятствиях, которые ставит правительство, невозможно провести в народное сознание социалистические идеалы. И мы решились действовать!