Дмитрий Петровский - Повесть о полках Богунском и Таращанском

• Название: Повесть о полках Богунском и Таращанском
• Автор: Дмитрий Петровский
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1958

---

И Филя прошелся мелкой чечеткой по вагону..

— «Было у чечеточки семеро зятьев». Эх!..

Батько высунул голову из окна вагона и прислушался.

И вправду, весь воздух за окном был наполнен песней.

— Совсим як дома, — сказал повеселевший батько и стал спешно натягивать новые сапоги.

Филя опрашивал:

— Жмуть? От же и просторные чоботы! То у вас от походу ноги пораспухали — три дня в стремени. Треба маззю натерты та в калоши вбутысь.

— Ты що, здурив, Филимон? — спросил батько. — Та вона ж солена, тая мазь, хай тоби перець в горляку тай твоему фершалу-коновалу, распросукиному сыну. Намазав ты мени спину перед боем, то усю шкиряку силлю здерло. От бы в баню! Чи немае в Бердичеви бани?

— А повинна б буть. Может, слетать в город да сотворить приказ? Оченно хорошо для вашей кости, папаша, в баню!? — обрадовался и Филя, видимо соблазняясь всеми приятностями отдыха. — Я зараз.

— А ну, слетай мени живо, — отозвался батько в предвкушении «чистого пару». — Та швидче, а я схожу до Щорса — що там у него за музыка, як не брешешь.

— От же, ей-богу, не брешу. Да тут и ихний ординарец вас ждет с полным приглашением у пакете.

Действительно, батька ждал ординарец Щорса.

— Ну, скачи до городу, щоб была баня на всю Таращу, просторна, — заключил батько. — Що есть в городе бани, нехай гриють на всю ночь, бо завтра знов невправка. Та Казанку, коменданту, припоручи тое дело доглядеть: мыть усих бойцов-таращанцев — и сводных и несводных. Як буде готово — доложь.

И батько зашагал к Щорсу в сопровождении ординарца.

Выйдя из вагона, он сразу, как в звучное озеро, погрузился в песню, что неслась повсюду вместе с весенним животворным воздухом, проникая во все поры. Идучи, батько думал все о том же, о чем говорил пленному галичанину недавно:

«Земля нам ридна пахне, и никому мы ни не виддамо. И писня ж що в нас, що в галичан — одинакова. Дуры! Вот дуры!. А таки буде по-нашему: мы на том сталы!»

Щорс сначала слушал скрипку стоя. Музыка ли была так обворожительна и бесконечна или контуженная нога болела, но Щорс прилег на брошенную на седла бурку и, поддаваясь бесконечному очарованию музыки, вдруг как бы опустился в ее прохладные журчащие воды. Батько вошел на цыпочках. Он злился, что чертовы новые сапоги скрипят, сразу присел у входа на походный стул и замер, глядя то на заслушавшегося Щорса, то на чудесного скрипача.

Наконец скрипач оторвал смычок на тончайшей паутинке звука и опустил скрипку.

Щорс лежал неподвижно, глядя на батька. А батько обернулся к нему и тоже не шевелился. И оба они — суровые бойцы, рубившиеся вот уже несколько дней без устали, — прочли в глазах друг у друга смиренное понимание совсем другого, чем бои, — душевного, человечного и жалостного. Они забыли за время войны о том, что существует для них еще какой-то иной мир, кроме боя, и что они подвержены и другим страстям и чувствам и что бой — только тяжелая необходимость.

А цыган стоял и, щурясь, перебирал струны на скрипке, видимо гордясь успехом своего искусства перед такими людьми, как Щорс и Боженко.

— Что за песня, батько! — сказал Щорс и глубоко вздохнул, как будто он слушал все время, не смея дышать. — Вот так талантище! Да откуда же ты взялся, такое «Лихо»? — подошел он к скрипачу-бойцу и положил ему руку на плечо. — Нет, больше я тебя в бой не пущу. Будешь ты в оркестре. А еще вернее бы тебя отправить сейчас же, без всяких разговоров, в Киев или даже в Москву: пусть бы там послушали тебя великие артисты — нашего таращанского скрипача. Ведь вот каких самородков рождает наша родная земля, за которую мы бьемся.

Лихо весело засмеялся, как будто шутил Щорс, и сел скромно на раскладушку, опустив скрипку к ногам. Но вдруг он вскинулся:

— Дозвольте мне остаться в эскадроне, товарищ Щорс.

— Что ж, оставайся в эскадроне, но только в музыкантской команде. Категорически запрещаю тебе быть в строю. Если хочешь, будь у нас капельмейстером, а потом все-таки надо будет отправить тебя в Москву… Кто же тебя учил?

— О, у меня был хороший учитель — один слепой музыкант в Кишиневе. Он и сейчас там живет. А мне захотелось воевать за свободу, и я ушел с братвой и взял с собой скрипку. Родных у меня вовсе нет, и я с десяти лет играю. Играл всюду: на улице и в ресторанах. Умею играть все: Глинку, Паганини, Шумана, Шуберта, Листа, Дворжака. Все это, что сейчас я играл, — Паганини. Говорят, он тоже был цыган, и это — цыганская песня.

— Сыграй еще, — сказал Щорс. — А впрочем, стой. Чай пить будешь? А то я разбудил папашу, а чаем его не угощаю. Ну, подсаживайся, товарищ Лихо. Это твоя фамилия?

— Нет, моя фамилия Григо. Это уж меня здесь в армии по ослышке перекрестили в «Лихо». Так и пошло.

Юный цыган смутился, не желая признаться в том, что прозвали его бойцы так совсем не по ослышке, а за боевую отвагу.

— Как твоя нога, Николай? — спросил батько, подсаживаясь к столу.

— Да ничего особенного. Перебинтовал туго — и все. Сухожилия целы, растянуты ударом. Немного пухнет. Я ее в краги вправлю — и можно будет ходить и ездить сколько угодно. Счастливо отделался, А ты как, выспался? — подмигнул Щорс.

— Поспал, поспал-таки. Может, слышно было, как я храпел, с другого составу?

Щорс улыбнулся.

— Ты кушай, кушай, — ухаживал он за батьком, нарезая колбасу.

— «Неаполитанские песни» Паганини, — объявил скрипач.

И опять завороженные бойцы погрузились в мелодию скрипки, как в прохладные голубые волны какого-то неведомого моря.

Батько надвинул шапку потуже на брови, — видно, чтобы слушать сосредоточеннее, и, когда тихонько, на цыпочках, вошел в вагон Калинин, батько погрозил ему пальцем.

Щорс поглядел на батька и подивился еще раз- на своего старика.

Когда умолкла песня, выдержав паузу, батько сказал:

— А що ты думаешь, Микола, чи не можно было б от такою скрипкою ворога зупыныты? Може б, и вин завмер, идолова душа, як ото мы завмираемо?

— Эге, жди, дудки, — отозвался Щорс. — Подлецы ж не воспринимают музыки.

А Лихо сказал, смеясь:

— Мой слепой учитель говорил, что Паганини своей игрой на скрипке смирил напавших на него волков. Где-то шел он в альпийских горах ночью, они ему повстречались на дороге, и целую ночь он играл им, и они стояли и подвывали, не смея напасть на него.

— Ну, так то ж волки. Верно, я тоже об этом где-то читал и слышал. Так то ж волки, а это шакалы.

Батько встал и потрепал Лихо по плечу ласковой рукою, потом уже повернулся к Калинину.

— Ну, докладай, Калинин, теперь: с чем ты явился?

— Бойды ждут тебя париться, папаша.

Щорс расхохотался.

— Вот тебе и на! С легким паром, Василий Назарович. От одного удовольствия к другому. Да где ж это у вас баня объявилась?

— Да то я звелив уси бердичевские бани затопить, которые имеются, — отвечал батько. — Завтра опять у поход; с Киева в бане не мылись.

— Вот это здорово! — отозвался Щорс. — И я, пожалуй, с вами за «легким духом»… А как на позиции, товарищ Калинин?

— Все чисто в порядке, на сорок километров кругом никакого петлюровского дыхания.

— Теперь можно признаться, товарищи, что тут было генеральное сражение, — сказал Щорс, доставая белье из чемодана. — Петлюра теперь не скоро очухается. Имею донесение от конной группы Гребенко, что ими взят Изяславль и бьют они гада у Шепетовки.

— Дак это жаль, — покачал головой батько. — Я ж сам туда нацелил.

— Не уйдет от тебя и Шепетовка; возьми Новоград-Волынский, Василий Назарович, там и будешь формироваться. Сегодня послал я уже сватов до Кочубеев за партизанами. Приехали оттуда, говорят: «Опять набрали хлопцев Кочубеи, и Денис сам до нас собирается».

— Ну, а де ж наши кони?.. Пидсади, Калинин, Миколу, бо вин сегодня нездужа.

Щорс уже две недели, от самого Киева, провел на броневиках и, как сам выражался, был похож на трубочиста — от пороховой гари, в особенности за последние два дня бердичевских боев, когда им было выпущено в общей численности до тысячи снарядов.

Несмотря на табукашвилевские «наушники» и на старую артиллерийскую привычку, Щорс оглох на одно ухо и чувствовал, что у него виски словно молотками наколотили.

Скрипка Лиха и песни бойцов немного успокоили возбужденные, напряженные нервы, но баня, придуманная батьком, была еще целительнее музыки. Контуженную ногу тоже следовало понежить водой и паром.

После победы всем хотелось немного праздника и покоя. «Горе тому, кто не умеет отдыхать», — говорил Щорс. И Щорс и батько, зная это правило, часто давали роздых бойцам перед самым моментом боя, иногда чуть ли не под носом у неприятеля. И так распределяли силы в бою, что боевые единицы чередовались в усилиях. В то время как вступала в действие артиллерия, хоть на минуту успокаивалась напрягавшаяся пехота, дыша полной грудью и набираясь сил. А осатаневшую от напряжения артиллерию сменяла кавалерия — с тем, чтобы ее предельное усилие сменило новое напряжение пехоты, И только в тех случаях, когда дело требовало мгновенной развязки, красные командиры вводили их в бой одновременно, не считаясь с усталостью, — тут было не до того.