Николай Михайловский - «Новь»

• Название: «Новь»
• Автор: Николай Михайловский
• Жанр: Русская классическая проза

«Охлаждение русских читателей к г. Тургеневу ни для кого не составляет тайны, и меньше всех – для самого г. Тургенева. Охладела не какая-нибудь литературная партия, не какой-нибудь определенный разряд людей – охлаждение всеобщее. Надо правду сказать, что тут действительно замешалось одно недоразумение, пожалуй, даже пустячное, которое нельзя, однако, устранить ни грациозным жестом, ни приятной улыбкой, потому что лежит оно, может быть, больше в самом г. Тургеневе, чем в читателях…»

---

Но г. Тургенев принимает это положение и тем самым оправдывает оскорбительное к нему отношение массы читателей. Если нельзя прямо сказать, что ему принадлежит почин в этом прискорбном недоразумении, то, во всяком случае, он не сделал ни одного прямого шага для его устранения. Ему предстояло одно из двух: или учиться, то есть изучать намеченные им для поэтической обработки явления, изучать долго, упорно, внимательно, а не из прекрасного парижского далека, или откровенно отказаться от этой поэтической обработки. При его склонности к публичным заявлениям о своих делах и делишках он мог бы даже в каком-нибудь примечании или в письме в редакцию «Вестника Европы» {2} довести до общего сведения что-нибудь в таком роде: «Зная, что в публике ходят слухи о новом моем произведении, написанном будто бы на тему „некоторых новых явлений среди нашей молодежи, считаю нужным сказать, что явления эти мне очень мало известны, а потому и воспользоваться ими я не могу“». Но г. Тургенев не сделал ни того, ни другого. Он просто писал «Новь». Он имел, конечно, свои резоны, но, говоря по совести и с полным уважением к уму и таланту г. Тургенева, трудно понять эти резоны вне легкомысленного желания удовлетворить неразумному запросу.

Содержание нового романа г. Тургенева, конечно, всем известно, и рассказывать его не стоит. Написан он на тему революционного «хождения в народ». Нам, в России живущим, трудно судить о степени верности лиц «Нови» и их дел. Знаем мы эти дела только по слухам да из некоторых политических процессов {3} . Но так как мы живем в России, то незнание наше все-таки по крайней мере не превышает незнания г. Тургенева, а потому кое-какие соображения для оценки «Нови» у нас есть. У нас есть, во-первых, данные для оценки некоторых подробностей, частностей, не играющих существенной роли в романе, но не безынтересных. Например, в романе фигурирует некая девица Машурина, очень некрасивая, между прочим. Вот как говорит об ней автор: «Года полтора тому назад она бросила свою родную, дворянскую небогатую семью в южной России, прибыла в Петербург с шестью целковыми в кармане, поступила в родовспомогательное заведение и безустанным трудом добилась желанного аттестата. Она была девица… и очень целомудренная девица. Дело не удивительное! скажет иной скептик, вспомнив то, что сказано об ее наружности. Дело удивительное и редкое! позволим себе сказать мы». Этими словами г. Тургенев «позволил себе сказать» просто неправду, основываясь, конечно, на неверных сведениях, доставленных ему кем-нибудь из России. За неимением статистики целомудрия (вот бы хорошо завести, всякий бы знал по крайней мере!) нельзя этого доказать, но все мы, живущие в России, тем не менее знаем, что Машурина с этой стороны вовсе не составляет чего-нибудь «редкого и удивительного». Бывает это часто. Таких мелочей, где мы, по необходимости ближе стоящие к делу, можем с удобством проверить показания г. Тургенева, можно найти немало. Но Бог с ними, с мелочами. Ошибка в фальшь не ставится. Одно только можно сказать: какое нам дело до целомудрия госпожи Машуриной и какие уж мы с г. Тургеневым контролеры чужого целомудрия?

Ошибка в фальшь не ставится. Но фальшь уже непременно в счет идет. А и для этого у нас, русских читателей, есть не то, что определенные, объективные данные, хотя есть и они, а, так сказать, данные субъективные, внутри нас лежащие.

Политические процессы следуют один за другим. Правительство, естественно, озабочивается приисканием мер против этого рода преступлений. Интересуются ими газеты, интересуется общество. Все хотят знать, в чем же дело? где причины этих революционных попыток? почему они направлены именно так, а не иначе? Все стараются разрешить эти вопросы, кто – про себя, кто – публично. Вот, например, г. Достоевский в декабрьском номере своего «Дневника» объясняет дело утратою веры в бессмертие души. Другие указывают [2] на причину на разложение семьи, утратившей возможность или желание направлять своих младших членов к строго легальным целям. Третьи укажут на условия школьного воспитания и образования. Четвертые – на экономические условия и т. д. При всем разнообразии этих объяснений в них есть одна общая черта: они ищут корня дела, его общественных причин. Это понятно. Каждому русскому естественно искать общих причин этих явлений. Брат Ивана Сидорова, муж Марьи Ивановой, тетка Сидора Иванова интересуются личною судьбою своих родственников и подыскивают в их жизни причины их революционного увлечения. Но, вообще-то говоря, эти личные истории Ивана Сидорова и проч. в таком только случае интересны, если в них содержится хоть намек на историю общую. Естественно было бы ждать чего-нибудь подобного и от романа г. Тургенева. К сожалению, это не вошло в его задачу. На то была, конечно, его добрая воля, но дело в том, что вследствие этого его роман в значительной степени утрачивает свой raison d\'etre [3] .

Все действующие лица «Нови» являются в известном смысле вполне готовыми, что, мимоходом сказать, придает им какую-то деревянность. Процесс образования идей и чувств, толкнувших их на опасную дорогу, или совсем скрыт (Машурина, Остродумов, Соломин), или коротенько рассказан «словами», да и то очень неполно. Возьмем, что есть.

Маркелов (фигура едва ли не самая яркая и законченная) «воспитывался в артиллерийском училище, откуда вышел офицером, но уже в чине поручика он подал в отставку по неприятности с командиром-немцем. С тех пор он возненавидел немцев, особенно русских немцев. Отставка расстроила его с отцом, с которым он так и не виделся до самой его смерти, а унаследовав от него деревню, поселился в ней. В Петербурге он часто сходился с разными людьми, перед которыми благоговел, они окончательно определили его образ мыслей. Читал Маркелов немного и больше все книги, идущие к делу: Герцена в особенности. Он сохранил военную выправку, жил спартанцем и монахом. Несколько лет тому назад он страстно влюбился в одну девушку, но та изменила ему самым бесцеремонным манером и вышла за адъютанта – тоже из немцев. Маркелов возненавидел также и адъютантов. Он пробовал писать специальные статьи о недостатках нашей артиллерии, но у него не было никакого таланта изложения: ни одной статьи он не мог даже довести до конца… Ему вообще не везло – никогда и ни в чем: в корпусе он носил название неудачника». Ясно, что Маркелова толкнули на дорогу революции личные неудачи. Не поссорься он с командиром-немцем, он продолжал бы себе служить как следует; не отбей у него невесту адъютант – он был бы, может быть, прекрасным семьянином и заботился бы о создании себе уютного гнездышка; имей он литературный талант, он писал бы специальные статьи для военных изданий и, может быть, оказал бы существенные услуги отечественной артиллерии. Но так как он был «неудачник», то из него вышел революционер. На отвратительном пиршестве у отвратительного Голушкина Маркелов «забарабанил глухим, злобным голосом, настойчиво, однообразно („ни дать, ни взять – капусту рубит“, – заметил Паклин). О чем собственно он говорит, не совсем было понятно: слово „артиллерия“ послышалось из его уст в момент затишья… он, вероятно, вспомнил те недостатки, которые открыл в ее устройстве. Досталось также немцам и адъютантам».

Нежданов, которым автор особенно занят, является в романе даже больше, чем готовым. Он чуть не на первой странице заявляет свой скептицизм, свое желание отойти от дела, в которое перестал верить. Но ни процесса этого разочарования, ни предшествующего процесса «очарования» мы не знаем. Все дело, по-видимому, в том, что Нежданов – незаконный сын вельможи и очень этим тяготится, так тяготится, как это редко бывает на Руси, особенно в том кругу, где вращается Нежданов. Таким образом, единственным источником революционного пыла Нежданова оказывается его двусмысленное общественное положение. Опять чисто личная жизненная неудача.

Марианна. К этой девушке г. Тургенев относится несколько милостивее, или, вернее, по поводу нее он отнесся милостивее к читателям. Роман, в котором изображаются только «поступки», ряд действий, без внутреннего, психического развития персонажей, был бы очень плох даже в чисто художественном смысле. В прежних романах г. Тургенева, как и в большинстве романов, это внутреннее, психическое развитие сосредоточивалось на процессах и перипетиях любви. Постепенное разгорание или потухание страсти, разные столкновения на этой почве приковывали к себе внимание читателя и заставляли его с интересом следить даже за пустячными внешними действиями, «поступками». «Новь» – роман политический, а потому в нем психическое движение должно хоть отчасти основываться на политических мотивах. Но, как сказано, все действующие лица «Нови» оказываются в этом отношении точно замороженными. Насчет движения любовного мы получаем материалу очень достаточно: как в госпоже Сипягиной поднимается и быстро падает неопределенное влечение к Нежданову, как зарождается и растет в Нежданове любовь к Марианне, какие разнообразные оттенки принимает последовательно склонность Марианны сначала к Нежданову, а потом к Соломину. Но как зарождаются, растут, падают чувства и идеи политические, это остается в тумане. Только Марианна составляет маленькое исключение, очень маленькое, хотя автор приложил даже особенное старание к выяснению ее образа с этой стороны. Отец Марианны был сослан за позаимствование из казенного сундука в Сибирь. Дядя Сипягин приютил Марианну у себя, но она всегда тяготилась этим покровительством, с болью помнила, что она – «дочь обесчещенного отца», что она живет из милости и что госпожа Сипягина есть ее «покровительница», хотя и «невольная». И вот эта гордая, оскорбленная, озлобленная девушка, представляющая нечто вроде кучи горючего материала, которая ждет только искры со стороны, чтобы вспыхнуть, сталкивается с Неждановым, тоже гордым, оскорбленным и озлобленным. В одну из своих светлых минут Нежданов, подмываемый любовью к Марианне и вообще «взвинченный», как выражается об нем г. Тургенев, красноречиво, с жаром раскрывает свои революционные тайны и планы.