Борис Ефимов - Десять десятилетий

• Название: Десять десятилетий
• Автор: Борис Ефимов
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-264-00438-2

Наверное, далеко не все читатели узнают в лицо этого человека с мягкой улыбкой и мудрым, слегка ироничным взглядом из-под очков. Зато, увидев его рисунки, сразу скажут: это Борис Ефимов! Потому что с самого раннего детства, еще не умея читать, все узнавали этот уверенный, тонкий штрих и эту четкую линию. Годы шли, времена менялись… Только почерк Мастера, невзирая ни на что, остается неизменным. И совершенно в своем стиле написал художник эту книгу. Такими же тонкими, уверенными, лаконичными штрихами создает он выразительные портреты тех, кто встречался ему на жизненном пути. А список этот длинен и впечатляющ: Сталин и Троцкий, Маяковский и Луначарский, Кукрыниксы и Херлуф Бидструп… И самый близкий и дорогой автору человек — его брат, замечательный журналист Михаил Кольцов, сгинувший в сталинских застенках… В книге Бориса Ефимова переплетаются смешное и трагическое, светлое и мрачное, и разделить их невозможно, потому что все это вместе и есть жизнь.

Борис Ефимович Ефимов — ровесник века. Он родился в 1900 году и пережил вместе со своей страной все, что выпало ей на долю: войны и революции, нэп и военный коммунизм, страшные 30-е и грозные 40-е, «холодную войну» и «оттепель», «застой» и «перестройку» и, наконец, наши времена, которым еще предстоит подобрать название… И все это он не просто видел, слышал и запоминал, а еще и рисовал.

С 1922 года Борис Ефимов — один из ведущих карикатуристов «Правды», «Известий», «Крокодила». Его карикатуры на злободневные политические темы всегда имели широкий резонанс и за рубежом (изображенный на одной из них английский премьер сэр Остин Чемберлен даже прислал советскому правительству ноту). Но гораздо важнее другое: в годы Великой Отечественной войны газеты с рисунками Бориса Ефимова бойцы не пускали на самокрутки, а бережно хранили в вещмешках и полевых сумках…

Борис Ефимович по-прежнему бодр, энергичен и полон юмора. И смело глядит с нами в новый век!

---

У меня хранятся дома два тома фронтовых дневников Симонова с такой авторской надписью:

«Дорогому Борису Ефимовичу, одинаково мужественному и в дни войны и в дни мира, и на фронте и в ЦДЛ. Ваш Константин Симонов. 24.5.77».

О чем тут речь? Какое «мужество» в ЦДЛ имеет в виду Симонов?

Дело в следующем. Интересы и инициативы Симонова не раз выходили за пределы чисто литературных. Ему, как говорится, до всего было дело. Он как-то заинтересовался одной из любопытнейших личностей 20-х годов — Владимиром Татлиным — художником, скульптором, изобретателем, футуристом, бунтарем. И задумал устроить выставку в ЦДЛ, посвященную многогранной творческой деятельности Татлина, его смелым замыслам и затеям, в том числе знаменитому «Летатлину» — фантастическому летательному аппарату, найденному после смерти Татлина на каком-то чердаке. Однако замысел такой выставки натолкнулся на яростное сопротивление некоторых маститых академиков Академии художеств СССР, поднявших крик о недопустимости «рекламирования» этого формалистического «штукарства», безыдейного космополитического упаднического «эпатажа», противопоставляемого партийному искусству социалистического реализма. Вот тут-то я и проявил то самое «мужество», которое так запомнилось Симонову. Я открыто поддержал его замысел и нашел понимание у председателя Союза художников СССР Николая Пономарева, человека умного, здравомыслящего, чуждого тупоумию и казенщине в искусстве. Выставка Татлина прошла в ЦДЛ с большим успехом. И под потолком знаменитого Дубового зала благополучно реял легендарный «Летатлин». Больше всех был доволен, конечно, Константин Симонов.

Уже неизлечимо больной, лежа в клинике, он, превозмогая тяжелый недуг, написал или, вернее, продиктовал книгу «Глазами человека моего поколения» — самое главное, может быть, из своих произведений. Эта книга как бы подводит итог впечатлениям и наблюдениям его жизни, дает углубленную характеристику его времени. В ней содержится также умная и зоркая характеристика личности Сталина. Надо при этом заметить, что во всем обширном поэтическом творчестве Симонова вы вряд ли найдете и десяток строк во славу «Великого Отца и Учителя». А ведь многие десятки подобных строк можно отыскать даже у такого большого, гордого поэта, как Александр Твардовский. Я не литературовед, но беру на себя смелость утверждать, что в свое время после смерти Сталина ни один писатель не написал о нем так точно и безошибочно, как Симонов.

Болезнь Симонова, увы, оказалась неизлечимой.

Прах его, согласно желанию писателя, был рассеян на бывших полях сражений под Могилевом.

…Немало любой из нас может назвать выдающихся женщин всех времен и народов, прославивших свои имена в самых различных сферах науки, культуры, искусства — замечательных ученых, актрис, поэтесс. Немало знает история человечества достойных женских имен: вспомним хотя бы Сару Бернар, Жорж Санд, Веру Холодную, Веру Мухину, Анну Ахматову, Галину Уланову. Вошли в историю человечества и женщины-революционерки, воительницы против угнетения и порабощения — такие, как Роза Люксембург, Софья Перовская, Вера Засулич. Прославили себя женщины и как крупные государственные деятели, вершившие большими политическими событиями, влиявшими на судьбы целых народов и стран. Это Жанна д’ Арк, а до нее — Клеопатра. Это — английская королева Виктория, это и царевна Софья, достойная соперница Петра. Это и, несомненно, императрица Екатерина Вторая.

А из более близкого к нам времени назову «железную леди» Маргарет Тэтчер и без колебаний поставлю рядом с ней нашу «ткачиху» Екатерину Фурцеву. Екатерина Алексеевна, действительно, начала свой жизненный путь скромной ткачихой на фабрике «Большевичка» в городе Вышнем Волочке. И этой волевой, целеустремленной, обладавшей недюжинным умом и властным мужским характером молодой женщине понадобилось всего двадцать лет, чтобы в нашей сложной партийной иерархии достичь самых высоких постов вплоть до члена Президиума ЦК КПСС и секретаря ЦК КПСС. Поразительно!

Нельзя не рассказать о событиях, когда Фурцева проявила себя подлинной «железной леди», решительным и волевым политическим бойцом. Группа влиятельных членов ЦК — Молотов, Маленков, Каганович и примкнувший к ним секретарь ЦК Шепилов, раздраженная властными замашками Хрущева, провела решение Президиума об освобождении Никиты Сергеевича от обязанностей Первого секретаря ЦК. Особенное их возмущение вызвал доклад Хрущева «О преодолении культа личности и его последствий». Казалось, что политическая карьера Хрущева закончена раз и навсегда. Но спасла его не кто иной, как Екатерина Фурцева. В течение одних суток при помощи маршала Георгия Жукова она вызвала в Москву на самолетах военно-воздушного флота всех членов ЦК со всех концов страны. И состоявшийся внеочередной Пленум отменил решение Президиума, а зачинщики «заговора» были отправлены в «почетные» ссылки — Молотов послом в Монголию, Маленков и Каганович — директорами отдаленных предприятий, а «примкнувший к ним Шепилов» — в полную отставку.

Но при этом, надо сказать, будучи весьма высокопоставленным деятелем партийной номенклатуры, Екатерина Алексеевна не была похожа на угрюмую «парттетю», она представляла собой строго, но элегантно одетую даму, от которой всегда приятно пахло хорошими французскими духами. Заняв пост первого секретаря Московского городского комитета партии, она практически стала хозяйкой столицы и управляла городскими делами решительно и безапелляционно. Никто не решался ей возражать. Мне случайно довелось быть свидетелем такого маленького эпизода. При реконструкции одной из улиц возникли сомнения в необходимости сноса отличного комфортабельного особняка. У проектировщиков как-то не поднималась рука разрушить это красивое здание. Никто не решался сделать это без согласия Фурцевой. Шли горячие споры. И вот она приехала. Внимательно выслушав обе стороны, ознакомившись с планами и проектами, подумала минуты две и, произнеся только одно слово: «Сносить!», села в машину и уехала. Вопрос был решен незамедлительно и полностью в стиле «железной леди».

А вот эпизод, рисующий ее в совсем другом плане. Пятидесятилетие Константина Симонова отмечалось торжественно и весело в Большом зале ЦДЛ. Сменяли друг друга официальные, дружеские и шутливые поздравления, вручались подарки. Я лично, возглавляя делегацию ЦДРИ, преподнес ему красивую курительную трубку, не забыв при этом упомянуть, что трубка для Симонова так же неотъемлема, как и для другого известного человека. А кто-то из фронтовых друзей Симонова надумал оформить юбилейный подарок в виде походной военной сумки, где находились всем известные «наркомовские сто грамм» (в пятикратном количестве), с этикеткой времен Великой Отечественной войны, жестяная кружка и скромная закуска в виде ломтя черного хлеба. После своего приветствия я уселся где-то сзади в президиуме, рядом с Иваном Козловским и Робертом Рождественским. Тут же сидел и мой внук Виктор, которого я «протащил» на этот интересный вечер. Далее произошло следующее. Обладатель упомянутой сумки куда-то отлучился, а Козловский и Рождественский как-то вмиг «учуяли» ее содержимое. И, недолго думая, извлекли бутылку, кружку и черный хлеб.

— Ив-ван С-семенович, — сказал Рождественский, откупорив бутылку, — н-не в-выпить ли нам з-за з-здоровье ю-юбиля-ра?

Козловский задумался.

— Вообще-то перед выступлением не рекомендуется. Но за здоровье Кости — готов.

Предложили и мне. Я воздержался, а они выпили и закусили. В этот момент произошло нечто неожиданное: Екатерина Фурцева, сидевшая в первом ряду президиума, обернулась, потянула носом, встала и подошла к ним вплотную.

— Пьете? — лаконично спросила она.

— Да, выпиваем, Екатерина Алексеевна, за здоровье юбиляра, — с достоинством ответил Козловский.

— А кто этот мальчик? — поинтересовалась Фурцева.

— Мой внук Витя, — пояснил я.

— А не рановато ли вашему внуку поднимать заздравные чаши, хотя бы и в честь уважаемого поэта? — строго сказала Екатерина Алексеевна.

— А я и не пью, — робко пролепетал Витя.

— И не рекомендую, — улыбнулась Фурцева и добавила: — А вот мне налейте.

Рождественский осторожно нацедил в кружку несколько капель водки. Фурцева молча наклонила бутылку и наполнила кружку до половины, пригнувшись, выпила, отломила кусочек хлеба, понюхала и, кивнув головой, вернулась на свое место. Разинув рты, все мы смотрели ей вслед. Нельзя было не заметить, что выпила она полкружки водки спокойно и равнодушно, как выпивают стакан воды.

Незачем скрывать, что в ту пору любили посплетничать насчет пристрастия Фурцевой к крепким напиткам. Но этого, на мой взгляд, не было. Была, скорее, необходимая разрядка от бесчисленных обступавших ее проблем, забот и интриг. Возможно, что иногда и требовалась несколько повышенная доза.