Филип Фармер - Мир Реки: Темные замыслы

• Название: Мир Реки: Темные замыслы
• Автор: Филип Фармер
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-21953-7

Наряду со знаменитым «Многоярусным миром» «Мир Реки» Филипа Хосе Фармера — вершина творчества этого великого мастера. Грандиозный замысел эпопеи, действие которой разворачивается на берегах таинственной Реки, опоясывающей планету, где проживают воскрешенные неизвестно кем и непонятно для каких целей миллиарды представителей человечества всех эпох, стран и народов, великие исторические личности, непосредственно участвующие в сюжете, блеск фантазии и радуга приключений — это и есть причина причисления «Мира Реки» к классике не только фантастики, но и мировой литературы в целом.

Содержание:

В тела свои разбросанные вернитесь, перевод с английского Н. Сосновской

Волшебный корабль, перевод с английского С. Трофимова

Темные замыслы, перевод с английского В. Ковалевского, Н. Штуцер

Составитель: А. Жикаренцев

Оформление серии: А. Саукова

---

Шея и плечи Фрайгейта по-прежнему сильно болели. А поэтому он очень обрадовался, когда его сменили и он смог зарыться в ворох тряпья и вытянуться. Сейчас ему не помешал бы добрый глоток самогона, который заодно снял бы и часть боли.

До сих пор их странствие было преимущественно тяжелой работой, которую к тому же приходилось проделывать в условиях постоянной спешки, опасности, вызывающей желудочные спазмы, и… скуки. Он будет счастлив, когда они окончательно приземлятся. И тогда события ушедшего в прошлое полета начнут покрываться патиной времени, придающей всему слегка юмористический оттенок. А пройдет еще немного времени — и память о полете воссияет золотом и он предстанет удивительным и прекрасным. Рассказы экипажа о нем будут приобретать эпические масштабы, а перенесенные испытания станут выглядеть куда более кошмарными, нежели были на самом деле.

Воображение — вот лучший лакировщик прошлого!

Стоя у вернилки при свете звезд и приборных лампочек, пока вся остальная компания спала, Фрайгейт чувствовал себя ужасно одиноким. Одиночество лишь отчасти умерялось гордостью. «Жюль Верн» побил все рекорды беспосадочных полетов воздушных шаров. Со времени старта он проплыл приблизительно 3000 миль, или 4824 километра. И мог бы лететь еще и еще — если все пойдет хорошо, — прежде чем будет вынужден сесть.

И все это достигнуто пятью обыкновенными дилетантами. За исключением его самого, никто из них даже близко не подходил к воздушным шарам. Но и его собственные сорок часов полета на аэростате с теплым воздухом и тридцать — на газовых отнюдь не делали его ветераном аэронавтики. В этом полете он пробыл куда дольше, чем те часы, которыми исчислялось время, проведенное им в воздухе на Земле.

Экипаж совершил полет, который вошел бы в историю, будь он совершен на их родной планете. Их лица не сходили бы с экранов телевизоров по всему миру. В их честь устраивались бы празднества и банкеты, о них писались бы книги, а гонорары осыпали бы их золотым дождем.

А здесь об их подвиге узнают лишь несколько человек. Да и из этого ничтожного числа многие не поверят услышанному. И вообще никто и ничего не узнает, если полет закончится гибелью экипажа.

Фрайгейт выглянул из иллюминатора. Мир был полон света созвездий и почти непроницаемо черных теней; долина внизу извивалась змеей… нет, скорее целой армией змей, тщательно соблюдающей порядок движения. Молчали звезды, хранила безмолвие долина. Мир безмолвствовал, как уста мертвеца.

Фрайгейт мрачно усмехнулся.

Ветерок слабый — будто бабочка шевелит крылышками. Невольно на память приходят летние дни на Земле в пору его детства и юности… ковер цветов на заднем дворе… подсолнечники, ах, эти высокие золотые подсолнечники… и трели птичьего многоголосия, и умилительные запахи маминой стряпни, медленно плывущие по воздуху прямо к его носу, — запахи ростбифа и вишневых пирогов; звуки пианино, на котором играет отец.

Он вспомнил и одну из любимейших песенок отца, да пожалуй, и его самого… Он частенько напевал ее тихо-тихо, отстаивая вахты на палубе шхуны. И когда пел, то умственным взором видел маленький-маленький огонек где-то впереди, огонек, сверкающий, как путеводная звездочка, казалось, бегущая перед ним, уводящая его к еще не названной, но тем не менее желанной цели.

Сияй, сияй, мой светлячок,
Гори, гори, мой светлячок,
Веди меня в тот дивный край,
Где мир душе, где сердцу рай.

Сияй, сияй, мой светлячок,
Гори, гори, мой светлячок,
Веди туда, где у окна
Моя любовь грустит одна.

Внезапно он разрыдался. Слезы бежали в поминовение тех добрых дел, которые были или могли бы быть, а также тех плохих, которые были, но не должны были случиться.

Смахивая слезы, Фрайгейт еще раз проверил показания приборов, а потом разбудил маленького мавра, которому предстояло выйти на вахту. А еще потом Фрайгейт долго лежал без сна под кучей тряпья. Сон гнали прочь боли в спине и шее. После бесплодных попыток впасть в блаженное забытье Фрайгейт встал, чтоб поболтать с Нуром. Они продолжили тот бесконечный разговор, который вели то ночью, то днем вот уже многие годы.

Глава 68

— В некоторых отношениях, — сказал Нур, — Церковь Второго Шанса и учение суфиев сходятся. Шансеры, однако, используют другие технические термины, что может дать тебе основание думать, будто речь идет о совершенно различных вещах.

Конечная цель у шансеров и суфиев одинакова. Если отвлечься от различий в терминологии, оба учения гласят, что личность индивидуума в будущем сольется с личностной Универсальностью. То есть с Аллахом, с Богом, с Творцом, с Реальностью — можешь именовать ее как угодно.

— И это означает, что индивидуальная сущность аннигилируется?

— Нет, она сливается. Аннигиляция — разрушение. В слиянии индивидуальная душа, или «ка», или «брахман», становится частью Вселенского «Я».

— А это значит, что индивидуум теряет свое самосознание, свою индивидуальность. Он что же — больше себя не ощущает?

— Да, но он становится частицей Великого «Я»! Что такое потеря самосознания у индивидуального существа в сравнении с обретением самосознания Бога?

— Это наполняет меня ужасом. С тем же успехом можно просто помереть. Раз ты уж больше не осознаешь себя как индивидуальность, значит, ты умер. Нет, не понимаю, почему буддисты, шансеры, индуисты, суфии считают такое положение вожделенным. Без самосознания индивидуальность воистину мертва.

— Если бы ты испытал тот экстаз, который суфии испытывают на одной из стадий своего духовного развития — стадии отключения, — ты бы понял. Разве может человек, слепой от рождения, преисполниться экстазом, который испытывают зрячие, глядя на великолепный закат?

— Вот в том-то и дело, — отозвался Фрайгейт, — что у меня были подобные мистические состояния. Даже трижды.

Одно из них имело место, когда мне было двадцать шесть лет. Я тогда работал на металлургическом заводе. В томильном колодце, где краны поднимают огромные отливки из изложниц, куда льется жидкий металл из открытых плавильных печей. После очистки остывающие отливки опускаются в нагретые газом томильные колодцы, где их снова нагревают докрасна. Отсюда они идут на прокатные станы.

Так вот, когда я работал в колодцах, мне привиделось, будто отливки — это души. Погибшие души в пламени чистилища. Их отправляют туда, где под страшным давлением им придается форма, приемлемая для Небес. Точно так же гигантские прокатные станы обминают отливки, придавая им различные формы, оставляя на концах болванок плохо очищенные места, которые и отсекаются напрочь, так и души формируются и очищаются.

Однако все это к теме нашего разговора имеет весьма отдаленное отношение. Или все-таки имеет?

Так или иначе, но однажды я стоял возле огромных ворот томильного цеха, стоял просто так, чтоб немного перевести дух. Глаза мои глядели туда, где напротив помещались томильные печи. Не помню, о чем я думал тогда. Возможно, о том, как я устал от работы в этой ужасающей жаре, от тяжкого труда за ничтожную заработную плату. Весьма вероятно, что меня волновал вопрос, стану ли я известным писателем.

Все мои рассказы возвращались ко мне, хотя от редакторов я время от времени получал одобрительные и даже ободряющие отзывы. Уитт Барнет — соредактор очень престижного, но известного своими скудными гонорарами журнальчика «Истории» — дважды чуть было не купил мои опусы, но так как его жена была против, он перекинул их мне обратно.

Так вот, я стоял, глядя на отвратительное безобразие заводской площадки, вовсе не располагающее к приятным мыслям и мистическим озарениям. Я был в дурном настроении, в очень дурном. А железнодорожные пути, серая металлическая пыль, покрывающая и грязь под ногами, и каждый предмет во дворе, огромное безобразное здание, где стояли плавильные печи, дым, который ветер гонял по всему пространству площадки, кислый запах этого дыма — все это весьма содействовало углублению ощущения безнадежности.

А затем все изменилось внезапно и необъяснимо. Изменилось в одно мгновение. Я не хочу сказать, что безобразие окружающего мира исчезло, уступив место красоте. Картина была столь же серая и мерзкая, как и раньше.

Но я как-то вдруг ощутил, что Вселенная устроена правильно. И что все будет хорошо. В перспективе произошел какой-то незначительный сдвиг. Ну, я бы сказал вот так: мне показалось, что Вселенная состоит из бесконечного числа хрустальных кирпичиков. Они были почти невидимы, но все же не совсем. Я увидел их грани, хотя как-то призрачно.

Эти кирпичики были уложены так, что образованная ими поверхность не была абсолютно ровной. Как будто их укладывал не Бог, а пьяный каменщик. Однако сейчас, при том крошечном сдвиге перспективы, я обнаружил, что кирпичики двигаются, что они сами выравнивают поверхность стены. Порядок был восстановлен. Дивный порядок и дивная красота. Космическое здание больше не было плохо спроектированным строением, которое годилось лишь на то, чтоб местные инспектора по планировке территории обрекли его на снос.