Борис Дубин - Слово — письмо — литература

• Название: Слово — письмо — литература
• Автор: Борис Дубин
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Языкознание
• Год: 2001
• ISBN: 5-86793-180-7

Сборник статей известного социолога посвящен проблемам организации и динамики культуры, теоретическим задачам ее исследования. В ней рассматриваются формы устной, письменной и массовой коммуникации (слух, анекдот, песня, газета, журнал, книга, реклама), отдельные словесные жанры и формулы (биография и автобиография, фантастика, боевик и детектив, историко-патриотический роман), роль цензуры в обществе, символика успеха и поражения в культуре, работа репродуктивных систем общества (издательств, библиотек, музеев). Особое внимание уделено интеллигенции, процессам ее исторического формирования, особенностям самопонимания, феноменам депрофессионализации и распада.

---

Все это повлекло за собой резкое рассогласование, а затем и распад различных смысловых порядков культуры, соответствующих фокусов социальной ориентации, уровней и осей достижения и признания, продвижение по которым воплощается в системе социальной стратификации любого конкретного общества с его иерархией приоритетов, ценностей и позиций — таких, как образование, квалификация, информированность, доход, статус (престиж), образ жизни и его цивилизованность (социальность) и, наконец, власть (различных уровней и типов).

Фактически единственным началом, как-то объединявшим позднесоветское общество, упорядочивавшим социальную жизнь в целом и открывавшим возможности социального продвижения (вместе с тем жестко контролируя их не только в идеологическом, но и в кадровом плане), становилась в этих условиях иерархическая власть (как официальная, так и неофициальная — телефонная, теневая и т. п.), пронизывавшая деятельность основных подсистем общества — экономической, политической и др. Степень зависимости от нее (во-первых), объем предоставляемых ею — как объявленных, так и скрытых — возможностей (во-вторых) при наличии все-таки известного запаса не контролируемых властью ресурсов выживания, повседневной жизни (в-третьих) задавали и регулировали основные формы социального взаимодействия в советскую и раннюю постсоветскую эпоху, порождая весьма громоздкое и во многом неявное, но подразумеваемое участниками и известное им, привычное и даже до какой-то степени удобное устройство социального целого.

Характерно, что ведущие позиции на иерархической лестнице общественного положения еще и в 1990-е отдаются респондентами, по опросам ВЦИОМ (1991, 1993), представителям номенклатурной власти — партийной и административной (секретарь обкома, министр). Приближавшийся к ним в 1991-м профессор университета через два года уступил место еще двум представителям управленческого слоя — директору коммерческого банка и руководителю государственного предприятия, сам спустившись по престижности к уровням продавца и начинающего кооператора. Врач, инженер, учитель котируются сегодня ниже, чем владелец магазина, и их статус продолжает снижаться.

И действительно, максимум позиционных преимуществ в сравнении с предыдущим поколением россиян (поколением родителей тех, кто находится сегодня в поре социальной и профессиональной зрелости) из всех социально-демографических групп извлекла только одна, и это именно руководители. Они, согласно их собственным оценкам, заметно выше своих родителей по статусу, образованию, положению в обществе, доходам, образу жизни и досуга и т. д. По майским данным 1995-го, 48 % руководителей (вдвое больше, чем специалистов, и втрое больше среднего показателя по стране) бывали за рубежом.

По данным опроса ВЦИОМ в июне 1994-го, 46 % россиян видят залог жизненного успеха в обладании властью, 30 % — в богатстве и лишь 8 % — в образовании. При этом ниже других возможности образования как социального капитала оценивают именно специалисты, а относительно высок его престиж в этой связи лишь у учащейся молодежи: она ставит образование в шкале факторов успеха даже выше власти (хотя и ниже богатства).

Интеллигенция в последние десятилетия оказалась в фокусе нескольких разнонаправленных тенденций и процессов. С одной (и наиболее чувствительной для нее) стороны, интеллигенция постепенно утрачивала свое образовательное превосходство, социальную привлекательность, моральную авторитетность для других групп. Но с другой — она все эти годы выступала и для менее образованных и квалифицированных слоев, и для высших рангов новой бюрократии в качестве группы, весьма престижной в чисто культурном плане — как носитель образцов цивилизованного поведения в публичных местах, в быту и семье, отношения к работе и отдыху, художественной культуре (книгам, театру, кино). Образованные группы диффузно воздействовали на более широкие слои общества, выступая для его немодернизированного большинства общецивилизующим началом — трансформируя поведенческие коды и их иерархию, образ жизни и домашней обстановки, представления о привлекательности профессий и т. п.

Так, трактовка понятия «положение в обществе» для широких категорий урбанизируемого населения, насколько можно судить по косвенным признакам, именно под влиянием образованных слоев стала связываться не с успехом, призванием, доходом, влиянием, а с «культурностью, образованностью» в специфическом смысле общей воспитанности, противопоставленном и «грязной» физической работе, и «грубой» жизни дома, в семье.

Сам этот непредусмотренный эффект «просвещения» в явном виде, кажется, не понят ни слоями-рецепторами, ни самими донаторами. Он оказался для интеллигенции неожиданным и при всей его социальной и культурной важности ею не опознан и в качестве собственной заслуги не признан (хотя сегодня мог бы стать основой для более спокойной, не миссионерской самооценки образованных слоев, для нормального, неидеологизированного взаимодействия их с другими группами).

Можно сказать, что завышенная оценка интеллигенцией собственной критической и реформаторской функции (своей идеологической «легенды») вкупе со скрытым сознанием своей социальной нереализованности, да еще при негативной оценке со стороны и власти, и массы, заслонила от образованных слоев их реальную цивилизаторскую роль.

Спад политической мобилизации вокруг интеллигентских лозунгов и символов к началу 90-х и разворачивание экономических реформ с 1992-го обнажили и обострили эту ситуацию исчерпанности конструктивных возможностей интеллигенции, ее растущей социальной изоляции, эрозии самой роли прежних интеллектуальных слоев в нынешнем обществе.

По данным июньского опроса 1994-го, 28 % специалистов отнесли себя к бедным, малообеспеченным людям и 65 % — к людям среднего достатка. Причем 20 %, по их собственной оценке, все же сумели повысить к моменту опроса свой уровень жизни (67 % этого сделать не удалось). Естественно, более четырех пятых этой группы (82 %) проявляли недовольство материальным положением своей семьи. Однако при этом три пятых специалистов были удовлетворены своей работой, столько же — положением в обществе, половина — образованием и практически столько же — своей жизнью в целом. Иначе говоря, требования к работе, уровень образования и статусная самооценка (с одной стороны) и социальное признание этой квалификации в виде уровня доходов (с другой) в сознании респондентов как будто не связаны.

Точно так же как и успех, по оценкам специалистов не зависящий от них самих, уровень социального признания и гратификации (вознаграждения) тоже как бы не определяется их собственными усилиями и для большинства этой группы вообще не выступает ни мотивом, ни результатом их профессиональной деятельности. И если важность профессии, дела и денег, обеспеченной жизни признают в этой группе едва ли не все (84 % людей с высшим образованием и 87 % — специалистов), то ценность успеха — лишь чуть больше половины (54 % и 55 % соответственно; практически столько же среди и тех, и других представителей наиболее квалифицированных из россиян предпочли бы доходы невысокие, только бы гарантированные).

Большая часть опрошенных специалистов (40 %) не согласна с тем, что сейчас есть хорошие возможности проявить инициативу в работе (38 % — согласны, остальные воздержались от ответа). И если четверть опрошенных признает, что для успеха в жизни им не хватает именно «инициативы, активности», то главную причину собственного неуспеха наибольшая доля респондентов (37 %) предпочитает видеть в недостатке у себя «нахальства и ловкости», как бы снимая этой отрицательной оценкой ценность достижения и признания как таковых (еще 15 % признали, что вообще не стремятся к успеху в жизни).

Характерно предпочтение типов труда более подготовленными группами населения. Если бы смогли выбирать, предпочли бы (май 1995-го, в процентах к соответствующей группе):

Уровень обеспокоенности своей социальной и профессиональной применимостью у специалистов весьма высок. Две трети специалистов (65 % по данным январского опроса 1995-го) считают вполне вероятной потерю работы такими людьми, как они, при переходе к рынку.

При этом желание открыть собственное дело выражено у специалистов достаточно низко, на том же уровне, как и у неквалифицированных рабочих: 26 % первых и 24 % вторых хотели бы это сделать, но 56 % тех и других — не хотели бы. Столь же пессимистичны и прожективные оценки (ответы на вопрос, способна ли открыть свое дело сегодняшняя молодежь): точки зрения, что среди молодых на это сегодня способны многие, придерживаются лишь 27 % специалистов (среди самой учащейся молодежи — 38 %).

Понятно поэтому крайне негативное отношение специалистов к тем, Кто сумел за последнее время увеличить свои доходы, к преуспевающим предпринимателям. Такое личное качество, как «настойчивость, предприимчивость», в списке необходимых свойств бизнесменов специалисты в июне 1994-го (в отличие, например, от учащейся молодежи и руководителей) поставили лишь на третье место (21 %) после «денег» (их отметили 33 %) и «связей, знакомств» (28 %).