Юрий Молок - Пушкин в 1937 году

• Название: Пушкин в 1937 году
• Автор: Юрий Молок
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2000
• ISBN: 5-86793-117

Книга посвящена пушкинскому юбилею 1937 года, устроенному к 100-летию со дня гибели поэта. Привлекая обширный историко-документальный материал, автор предлагает современному читателю опыт реконструкции художественной жизни того времени, отмеченной острыми дискуссиями и разного рода проектами, по большей части неосуществленными. Ряд глав книг отведен истории «Пиковой дамы» в русской графике, полемике футуристов и пушкинианцев вокруг памятника Пушкину и др. Книга иллюстрирована редкими материалами изобразительной пушкинианы и документальными фото.

---

С. Марвич (Соломон Маркович Красильщиков, 1903–1970) — писатель. В 1924 г. окончил Ленинградский университет. Писал в основном на историко-революционные темы. Автор романов «Дорога мертвых» (1936) и «Сыновья идут дальше» (1940), а также биографических повестей о Н. А. Добролюбове «Студент Добролюбов» (1955) и «Стезею правды и добра» (1965). Кроме беседы на тему «Пушкин в изобразительном искусстве» выступал в редакции «Литературного современника» на совещании «Пушкин в советской школе» (1936. № 4); ранее в том же журнале были опубликованы его ответы на анкету «О Пушкине» (1935. № 12). Марвич напечатал также рассказ «Прогулка в крепость» в пушкинском номере другого ленинградского журнала — «Звезда» (1937. № 1).

Пушкинская иконография никак не ответила на такие темы, как Пушкин и народ и политическое лицо Пушкина. — Подобные требования были характерны для атмосферы юбилея 1937 г. Даже устроенная по утвержденному правительством плану Всесоюзная Пушкинская выставка, целью которой была поставлена задача показать «жизнь Пушкина, его борьбу с самодержавием и его гибель в этой борьбе», заслужила немало упреков. Ее ругали за «недостаточно представленный в экспозиции общественно-политический фон эпохи» и требовали «усилить показ общественно-политической биографии Пушкина» (Итоги работы Всесоюзной Пушкинской выставки // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. 4–5. M.; Л., 1939. С. 571, 574, 577). Между тем, если обратиться к путеводителю по выставке, становится очевидным, что она и без того была сильно политизирована. Экспозиция имела разделы: «„Вольные стихи“ Пушкина», «Лица, оказавшие влияние на политическое развитие Пушкина», «Связи Пушкина с членами тайных обществ», «Политические стихотворения Пушкина», «Рукописи Пушкина и цензура», «Пушкин и движение Пугачева», «Враги Пушкина» и т. п. (см.: Краткий путеводитель по выставке, посвященной столетию со дня смерти великого русского поэта А. С. Пушкина. М., 1937).

Если вернуться к выступлению С. Марвича, то можно сказать, что по идеологизированности своей лексики он едва ли не превосходит других участников беседы в редакции журнала. Характерно, что свои ответы на вопросы анкеты «О Пушкине», содержащие, кстати, немало интересных наблюдений, он заканчивает словами: «Советский журналист со стажем, я люблю Пушкина за то, что он был великолепным журналистом» (Литературный современник. 1935. № 12. С. 231).

Не могу согласиться с замечанием Э. Ф. Голлербаха относительно гравюры Айзеншера «Пушкин в лицее». — В оценке гравюры сказалось различие в подходах к произведению искусства историка-царскосела и современного писателя, по мнению которого художник имеет право на «хронологическую ошибку». К этому следует добавить, что ошибка здесь особенно заметна, так как офорт имеет иконографический характер: Пушкин-лицеист на ней как будто прямо пересажен за стол со знаменитой гравюры Е. Гейтмана (1822). Другая «цитата» — фигурная чернильница, подаренная поэту через 18 лет после окончания им лицея, — не позволяет оценивать офорт в жанровых рамках биографического портрета. Вероятно, безразличие художника и его ревностного защитника к исторической точности объясняется их стремлением выйти за рамки исторического жанра и адаптировать образ поэта ближе к современности. Отметим также, что И. Я. Айзеншер был знатоком в области графических техник, автором книги «Техника офорта» (Л; М., 1939).

Инн. Оксенов. Художник и тема

Иннокентий Александрович Оксенов (1897–1942) — поэт, литературный критик, переводчик. Начал печататься как поэт с 1915 г. в «Новом журнале для всех». Составитель сб. «Современная русская критика» (Л., 1925). В начале 20-х гг. сотрудничал в журнале «Книга и революция», в частности, опубликовал там статью «О поэтическом слухе Пушкина» (1921. № 8/9). Принимал участие в деятельности Пушкинского общества, с 1937 г. состоял его ученым секретарем. Автор ряда статей на пушкинские темы: «О „Медном всаднике“» (Литературный Ленинград. 1936. № 59); «Маяковский и Пушкин» (Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. 3. М.; Л., 1937) и др., а также брошюры «Жизнь А. С. Пушкина. Речь на собрании в Музее „Последняя квартира Пушкина“ 10 февр. 1937 г.» (Послесл. Конст. Федина. Л., 1937). Кроме статьи «Художник и тема», представляющей собой текст его выступления в редакции «Литературного современника», в этом номере журнала (1937. № 1) напечатано также его стихотворение «Пушкинские Горы». Ранее, в четвертой книге альманаха «Ковш» (М.; Л., 1926) Оксенов опубликовал стихотворение «Пушкин в Крыму».

…мне хотелось бы провести параллель между работой художников и поэтов на пушкинские темы… — Этот тезис своего выступления Инн. Оксенов начинает развивать на примере стихотворений В. Маяковского, Б. Пастернака, Э. Багрицкого, посвященных Пушкину. Хотя названные Оксеновым стихи не имеют прямого отношения к столетию со дня смерти поэта, они столь часто перепечатывались, особенно в год юбилея, что их первоначальная дата стерлась в сознании читателей. Так, не только «Юбилейное» Маяковского, но и «Тема» Пастернака, пушкинские стихи Багрицкого и другие вошли в антологию «Пушкин в русской поэзии» (М., 1937).

Пушкинские юбилеи отмечались и раньше, собственно, стихи Багрицкого были написаны в 1924 г. к 125-летию со дня рождения поэта. Но это были еще «литературные» юбилеи, которые предполагали только литературные игры. Впрочем, и вне юбилея еще можно было вольно разговаривать с «отчаянным классиком», как назвал Пушкина А. Архангельский, автор многих знаменитых литературных пародий, в том числе на «Юбилейное» Маяковского (1927) и на «Парней» А. Прокофьева (1934). Последняя начиналась словами: «Душа моя играет, душа моя поет! / А мне товарищ Пушкин руки не подает…» Неудивительно, что в 1927 г., в дни очередного пушкинского юбилея (90-летие со дня смерти), сатирический журнал еще мог позволить себе вмешаться в разговор Маяковского с Пушкиным и напомнить современному поэту об «Азбучной истине». Так назывался рисунок в «Бегемоте» (1927. № 7), где, согласно алфавиту, были выстроены кубики, некоторые — с живыми буквами «Л», «М» (с фигуркой Маяковского), «Н», «О», «П» (с фигурой Пушкина, сошедшей с пьедестала опекушинского памятника) и «Р». Помещенная под рисунком перефразированная цитата из «Юбилейного»: «Нам в веках (у Маяковского: „После смерти нам“. — Ю. М.) стоять почти что рядом — вы на „П“, а я на „М“» — сопровождалась примечанием редакции «Бегемота»: «Милый! Обратите внимание на азбуку. Между вами все-таки есть некоторое НО». Этот шарж, казавшийся невинным при своем появлении, через 10 лет, в канун пушкинского юбилея, сам становится удобным предлогом для критики: «…какой-то профессиональный остроумец (имя его утрачено) в каком-то юмористическом журнале комментировал эту строку такой карикатурой… Мы должны знать, почему эти два имени соединены в сознании советских читателей» (Тренин В. Разговор Маяковского с Пушкиным // Тридцать дней. 1936. № 10. С. 92). Позднее А. Тышлер в рисунке для обложки книги Маяковского «О поэзии» (М., 1939) усадит его и Пушкина, занятых дружеской беседой, за один столик. Правда, сохраняя и здесь вкус к театральной условности, художник усадит их на сцене, полузакрытой занавесом. Маленькое «НО» было перечеркнуто в эти годы и на карте Москвы. Тот же Инн. Оксенов в одной из первых статей на тему «Маяковский и Пушкин» (потом их будет множество) разъяснял «глубокий смысл совпадения правительственных решений об учреждении Пушкинского комитета и переименовании Триумфальной площади в Москве в площадь Маяковского» (Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. 3. М.; Л., 1937. С. 283). Вспомним, что соседняя Страстная площадь была переименована в Пушкинскую через два года, в 1937-м. Разумеется, все это было не простым совпадением. Канонизация одного, но «лучшего, талантливейшего поэта нашей советской эпохи» происходила на фоне новой канонизации другого. Или наоборот. В ситуации официального политизированного юбилея дерзкое, в духе 20-х гг., к тому же еще со шлейфом пародий и карикатур, само стихотворение «Юбилейное» было не слишком удачным примером.

Более созвучными 1937 году оказались мемориальные стихи Э. Багрицкого, где «…Пушкин падает в голубоватый / Колючий снег…», где «Наемника безжалостную руку / Наводит на поэта Николай!» и где звучит и тема отмщения, правда разыгрываемая в другую эпоху и в других обстоятельствах: «Я мстил за Пушкина под Перекопом…». Этим строкам еще можно найти некоторые визуальные параллели, но не в иллюстрациях, а в дуэльных юбилейных картинах, как правило, не очень высокого качества.

Ближе к нашим проблемам пример Пастернака, его стихотворение 1918 г. «Тема с вариациями» («Скала и шторм. Скала и плащ и шляпа / Скала и — Пушкин… / И больше ничего»). Тут нельзя не согласиться с Оксеновым, назвавшим эту тему «совершенно „айвазовской“», хотя, нам кажется, что есть здесь и отсылка к вступлению к «Медному всаднику». Но если у Айвазовского и Репина в картине «Пушкин у моря. „Прощай, свободная стихия“» получилась, как говорил К. Петров-Водкин, «сплошная бутафория», то пастернаковские стихи, по замечанию критика, «как нельзя более противоположны всякой „айвазовщине“ в поэзии и искусстве». Это наиболее высокий и убедительный пример нового истолкования старой, замученной темы. Параллелей между поэзией, посвященной Пушкину, и иллюстрациями к его произведениям, однако, как видим, критику установить не удалось. Для иллюстрации ему пришлось ввести дополнительные критерии.