Екатерина Юрьева - Все свободны

• Название: Все свободны
• Автор: Екатерина Юрьева
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2009

Она мечтала любить, жить долго и счастливо. Но в наш век цинизма и власти денег даже самое возвышенное чувство может быть попрано. Не многим удается пересилить обстоятельства и, несмотря ни на что, быть вместе. Она оказалась перед выбором: связать свою судьбу с деспотичным и жестоким возлюбленным или… бежать сломя голову…

---

Так незаметно Юрий Николаевич погрузился в народную природу и считал, что знает народ, что было отчасти верно. По правде говоря, знал он хотя и весьма специфические стороны народа, но лучше, чем знали их его коллеги и партнеры. К тому же (так, наверное, получилось в результате этой своеобразной деформации) он был из тех сегодня практически несуществующих персонажей, что чувствуют себя одинаково комфортно на мировом экономическом конгрессе и в избе у печки. Причем печку он любил больше. И даже не потому, что конгрессов было — хоть чем кушай, а потому что качественных печек в России отыскивалось им все меньше. История уходила в историю. Любил он печку и за то, что все реже удавалось греться у нее, слушая то ли треск поленьев, то ли шум дождя за мутными окнами.

Скворцов дожил до того, что даже не брал с собой в лес охрану, которая в какой-то момент — по требованию времени — у него появилась. Он вообще мало боялся. Кто за ним полезет в медвежий угол? Все и в столицах вполне досягаемы. Аппараты мести, сведения счетов и дележа давно отработаны и бьют, как часы на Спасской башне.

И вот наступил такой момент, когда ему захотелось не то чтобы поделиться — свои впечатления и чувства он и не фиксировал вовсе, — а найти и увидеть воочию кого-то похожего на себя. Живущего не в глуши, а якобы в цивилизованных условиях. Начитавшись книжек Сухова — веселых, незатейливых, глубоких, умных, чувственных и необыкновенно легких, он почуял, как ему показалось, родного человека. И заказал себе этого человека. И вот теперь родную душу можно было не только увидеть и потрогать, но даже и выпить вместе с нею. Это они и закрепляли сейчас в «Поэте», и ресторан с таким необычным названием вполне подходил для такого необычного случая.

Во встрече этой, весьма для Скворцова знаменательной и занимательной, не было философической глубины, но была приятность, неожиданное ощущение близости — даже с этой странной Василисой, которая эпатажно называла себя Васей. Что-то было такое во всем этом, на что он и рассчитывал, устраивая весь этот шалман.

— Юрий Николаевич, а давайте сделаем несколько сборников молодых провинциальных авторов? Вы же сами знаете, как там много способных людей, а наглецов, что умудряются выгрызать себе место здесь, — единицы, причем не лучшие дарования. Как бы это было красиво — устроить презентации, проехать по провинции, — Вася впадала в пьяную патетику.

— Пишите проект, — бодро отреагировал Юрий Николаевич. — Глянем.

Лева тяжело набрал воздух. Он понимал, что «глядеть» на все это безобразие придется ему. В провинциальных авторах, понятно, он не смыслил ничего.

— Хватит, Васька, приставать к занятым людям. Спасибо, внимание на нас обратили. И кто, скажи, будет этим заниматься, этими твоими провинциальными авторами? Мы с тобой, что ли? Мы только глупость придумать и способны. Смотри, еще ничего даже не случилось, а как Лева твой напугался.

Лева был благодарен Сухову за неожиданное понимание.

— Давайте все это — на трезвую голову, если не забудем. А вот пока не забыл — на пьяную. Помнишь, Вась, в Самоваре с твоим другом разговаривали, он про свое открытие что-то говорил. Воспроизведи картину. По-моему, Юре будет интересно.

— Да-да-да. Сейчас я сосредоточусь. Масик, наш друг, на Чатке открыл в каких-то слоях какой-то минерал, металл, камень… В общем, что-то такое, что раньше в природе не встречалось — в чистом виде. Ну, знаете, только на военных заводах выводили путем искусственного опыления в пробирках. Порфирий эта штука называется. По-моему, правильно, Виктор Викторович?

— Ну что-то примерно такое. И название похожее, смешное. Вы же, Юра, вроде как по металлам… Может, поможете мальчику…

Виктор Викторович осекся, заметив, как мгновенно протрезвел Юрий Николаевич и брови его, слетевшись, встали над сощуренными глазами. «Да, — подумал Сухов, — как быстро и качественно меняются души олигархов, когда речь заходит о новых прибылях. Хотя на то они и олигархи». Угадав реакцию Сухова на свою реакцию, Скворцов снова взял дружескую ноту. Но веер мыслей уже развернулся в его голове. Он слышал об этой уникальной находке, приказал своим проверить, потому что поверить в реальность этого, когда все уже давно открыто, изучено и закрыто, было практически невозможно. Он планировал, сам планировал этот ход. И вот так за легким ужином на другую тему тебе дарят, вот просто так отдают большой карман, на поношенной одежде твоего старого бизнеса новый карман, уже набитый доверху.

— Что-то слышал, что-то слышал я про это, — слукавил он. — А что, и вправду существует такой парень, и откуда же он взялся? — Голос его снова зажурчал.

— Правда-правда, я взяла его в ресторане южнонаправленного поезда, когда мы случайно совпали с ним по дороге в Самовар. Чудная была поездочка, — захихикала Вася. — Мы этого первооткрывателя с вами соединим, если пожелаете.

— С вас стакан, Юра, — пошутил Сухов, — за возможные доходы.

— Не волнуйтесь, Виктор Викторович, уж стаканами я вас обеспечу.

— Понимаю. А парень и правда смешной. А может, и перспективный. С вашей помощью, — закрыл тему Сухов. — Выпьем за успехи молодых.

Выпили.

— И за вас, Юра. Вы человек, не скажу — хороший ли, но живой.

Выпили.

— Виктор Викторович, а что-нибудь про сегодняшний вечер вы напишете? — полюбопытствовал Лева.

— А сегодня что-то произошло? Чудесное?

«Сухов очарователен», — мелькнуло у Юрия Николаевича. Хотя такое определение больше подходило женщине, например Васе.

— Давайте споем? — неожиданно для самого себя предложил Скворцов.

Лева выпучил глаза.

— Для этого надо выйти на улицу, — серьезно осмыслил ситуацию Виктор Викторович. — Там все-таки акустика лучше.

Вышли, обнявшись, и без репетиции затянули что-то про крыло и самолет или запах тайги и двинулись вниз по бульвару. Вася огляделась. Она привыкла присматривать за пьяными. Охраны, которая торчала в зале у дверей, она не заметила. Да и кому придет в голову, что двое пьяных, шатающихся по бульвару, классики — каждый в своем жанре, конечно. Лева тоже начал озираться, и тоже охраны не увидел. «Отпустил, что ли? Совсем нехорошо. — В непривычных ситуациях Лева всегда привык опасаться. — А где же его машина? Как же он домой поедет? На такси, что ли?» — металось в его голове.

— Всех отпустил, — крикнул Скворцов отставшему в задумчивости Леве. — Пешком пойду, мне недалеко. — Лева онемел. — Всех отпускаю! Все свободны! — доносилось из темноты.

«Бред какой-то», — подумал Лева. Так работать он не привык.

…Работа Васина, как и ее жизнь, была непростой, хотя многим и то и другое казалось мечтой. Почти каждый вечер возникала необходимость в посещении разнообразнейших светских мероприятий, выставок, концертов и других интеллектуальных развлечений. А потом нужно живо и весело об этом рассказывать заждавшимся слушателям. Сначала было не то чтобы забавно, но хотя бы интересно, потом скучно, потом просто тоскливо. На глазах некоторая часть якобы цивилизованной общественности деформировалась, часть деклассировалась, часть деморализовалась… В последнее время редкое знамение русской культуры производило на Васю впечатление. Она стала даже радоваться, когда действо оказывалось отвратительным — хоть что-то происходит. Невыносимо было смотреть, как культура зарастает графоманской порослью — графомания расцвела и процветала не только в литературе, но и на сцене, в кино, в телевизоре. И Васе было уже как-то неловко снова и снова изо дня в день рассказывать по радио о несуществующем культурном празднике, несуществующем не только для нее, но и для всех и каждого. Единственным отдохновением была, пожалуй, возможность повидаться с друзьями-приятелями, которые так же тащили в гору непосильный культурный продукт. Итак, на следующий день после славных посиделок у «Поэта» Вася, слегка подлечив голову, уже тащилась на очередную театральную премьеру. И на этот раз, прибыв в театр, она искала глазами в первую очередь вовсе не главных участников мероприятия — они и так обычно торчали на самом виду, а свою давнюю приятельницу, замечательную театроведку Ольгу, которая и заманила ее на эту премьеру.

Ольга ведала театрами, их проблемами и интригами. Это было главным ее достоинством в глазах крупного печатного издания, где она трудилась и куда регулярно калякала тексты. «Спектакль может посмотреть каждый, — было ее девизом, — а закулисье — не любой». Эту идею разделяло и ее руководство. Так и жила Ольга между кулисами и сценой, успевая воспитывать дочь, менять квартиры и все время быть замужем, что, кроме театра, стало ее хобби. В своих постоянных замужествах Ольга, однако, выглядела вполне органично. Сейчас она жила с подцепленным в закулисье актером Сашкой. Если бы не экономия паспортных страничек в разделе «Семейное положение» (не каждый брак она отмечала официально), ее подвиги давно были бы занесены в Книгу рекордов Гиннесса. При таком многочисленном количестве браков и, естественно, разводов, жизнь вокруг Ольги кипела, и ее саму это ничуть не смущало. Она легко сходилась и расходилась с партнерами (назовем их так). Легко находила приятных и симпатичных ей людей и смотрела на всех всегда свежими глазами. Это восхищало Васю, которая недоумевала, как можно так быстро ужиться с совершенно чужим человеком — пусть даже временно. Восхищало Васю и то, что в этом тусовочном кругу партнеры-партнерши в свою очередь легко перемещались, перемешиваясь между собой — без ссор и даже без сильных скандалов. Вокруг всего этого круговорота словно не было грязи, по крайней мере на первый взгляд. Это Васе тоже было симпатично. Порой за одним буфетным столиком собирались все бывшие и нынешние жены и мужья, мило обсуждали достоинства и недостатки друг друга, делились впечатлениями и буквально к следующему разу, который наступал достаточно быстро (премьеры шли косяком), ловко менялись парами (тройками и двойками, шутила Вася). Ну и ладно, никто же ни на кого не был в обиде. Все были радостны и даже счастливы немного. Да что удивляться — взять кого-то со стороны было неоткуда, потому что стороны не было — все сидели в одной банке. И все это называлось не свободой нравов, а просто внутренней свободой и удобством положений — так, по крайней мере, объяснялось наблюдающей публике.