Федор Кнорре - Без игры

• Название: Без игры
• Автор: Федор Кнорре
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Проза
• Год: 1983

Творчество известного советского писателя Федора Федоровича Кнорре хорошо известно читателям по его большим повестям: «Родная кровь», «Каменный венок», «Одна жизнь», «Весенняя путевка», «Шорох сухих листьев», «Рассвет в декабре» и многим рассказам.

В настоящую книгу включены три новые повести писателя о людях сегодняшнего дня: «Без игры», «Папоротниковое озеро» и «Как жизнь?..». Острый сюжет, присущий большинству произведений Ф. Кнорре, помогает писателю глубоко раскрыть внутренний мир наших современников, гуманный строй их чувств и мыслей. Большой эмоциональной напряженностью отмечены в этих повестях столкновения самобытных характеров героев, очень непросты и трудны их судьбы.

---

Сын всегда ему очень нравился, он был гораздо красивее его, выше ростом и шире в плечах, здоровее. Ему нравился его голос, легкая упругая походка. Он двигался, садился, вскакивал с места легко и свободно, как человек, никогда не таскавший тяжелых сапог и корявой одежды. Он бойко переводил подписи под цветными фотографиями в американских журналах, которые отец разбирал не без труда.

Усталый, занятой, сгорбившийся за многими письменными столами своей жизни, пожилой человек, он чувствовал, что в сущности нет у него никакого права руководить этим молодым, полным сил и уверенности представителем совершенно нового, какого-то «раскованного» и как будто гораздо более счастливого поколения.

Когда они остались вдвоем за столом, он своим обычным, как бы ироническим тоном неумело попробовал затеять разговор.

— Все это очень интересно, твои впечатления... И о тебе хорошие отзывы... Но мне хотелось бы... какие ты проектируешь планы на дальнейшее? Тебя тянет в море. Это неплохо, но...

— Да, конечно, надо. Училище и так далее... Тянет, ты спрашиваешь? Видишь ли, в море меня очень тянуло на берег. Оно мне чертовски опротивело, это море... но скоро потянет и отсюда.

— То есть тебя тут тоже ничего не притягивает? — как-то виновато и вскользь влезая в чужие дела, спросил отец.

Сын молчал.

— Извини, что я спрашиваю... У вас все пошло врозь...

Андрей кивнул молча. Потом пожал плечами.

— Жаль, на меня она произвела, знаешь, хорошее впечатление. Очень хорошее.

— На меня тоже.

— Ну, ну, смотри сам.

После этого несостоявшегося разговора они разошлись по комнатам. Андрей разделся, лег и погасил свет.

Лежал и смотрел на чуть присыпанную снегом, голубовато освещенную садовым фонарем ветку серебристой ели за окном. И вдруг вспомнил белые босоножки Юли. Он их совершенно не замечал и не помнил их у нее на ногах и вот почему-то вдруг вспомнил, что они стояли на полке под задним стеклом автомобиля во время ночевки где-то на берегу моря. Теперь они возникли перед ним с такой ясностью, как если бы стояли в освещенной витрине ювелирного магазина. Стояли рядышком, ярко освещенные низкой луной. Под них подложен был листок газеты...

Вот, значит, откуда ему были знакомы эти босоножки, стоявшие теперь у нее в комнате между кроватью и шкафом.

Вот оно в чем дело... Ну и ладно, — подумал он и вскоре уснул.

Все дальше от центра города, от людных перекрестков новых районов уходила машина в темноту пустыря, за которым вдруг вырастали несколько высоченных домов.

— Давай, давай дальше! Покажем, где нам надо! — грубо командовал верзила, сидевший за спиной у Инспектора.

Инспектор послушно вел машину, куда ему указывали, и все время не выпускал из виду краешка зеркальца, отражавшего то, что делалось у него за спиной, очень ненадежно отражавшего — руки человека были скрыты спинкой сиденья. Пассажира, сидевшего рядом, он тоже видел все время боковым зрением. Но все-таки были мгновения, когда он сосредоточивался только на дороге и упускал из поля зрения то зеркальце, то руки сидевшего рядом. Или видел только дорогу и странно зашевелившиеся пальцы того, кто сидел с ним рядом. Тот то и дело задремывал. Или делал вид, что задремывает, совсем раскисает, и опять таращит глаза, встрепенувшись спросонья.

Если это «они», чего им больше ждать? Место самое удобное. Может быть, хотят с удобствами доехать до какого-то определенного пункта? А может, просто медлят, не решаются? Он был все время в состоянии готовности номер один... Вот сейчас... И вдруг он весь напрягся, когда сзади рука легла и нажала ему на плечо.

— О! Тут!

Один-единственный восьмиэтажный дом торчал среди голого поля, белого от снега.

Вот сейчас все решится...

Он круто притормозил машину, освободил руки и разом заглушил мотор, чтоб его звук не мешал слышать. Сзади щелкнул замок, открылась дверца.

— А-а! — удивленно растопыривая глаза, промычал сидевший рядом.

Его руки поползли в сторону, одна ухватилась за спинку, другая за ручку. Согнувшись, он тяжело вывалился, шагнул на дорогу и поскользнулся.

Пассажиры внимательно осмотрели счетчик, ворча, что много нащелкало. Бросили на сиденье грязную трешку, рубль и, обшарив все карманы, насобирали еще сорок копеек мелочью.

С облегчением и горькой досадой, как будто его обманули, Инспектор развернул машину и поехал обратно к центру. Ночь еще только началась, и можно попробовать вернуться к вокзалу или ночному ресторану.

После снегопада началась оттепель, и, когда он в седьмом часу утра вернулся домой, за окнами стоял туман и сырость, как будто окна забило ватой, пропитанной влагой. Квартира была пуста.

Только поджидавший его у самого порога Прыжок, сильно толкнув его лапами в живот, умчался, на полной скорости сделал два круга по столовой и с разгону опять налетел на него и стал нетерпеливо поскребывать лапами, чтоб с ним поговорили, погладили и успокоили после того, как он целую ночь протосковал один-одинешенек в пустой квартире. Пока Инспектор его гладил, он внимательно, с удовольствием выслушал его ласковые слова и пошел следом за ним на кухню, зная, что будет дальше. Зашумит струя воды из крана, наполняя чайник, загорится, после чирканья спички, газ... Минуты через три-четыре Инспектор заметил, что так и остался бессмысленно стоять перед чайником на плите, горбясь от тяжелой усталости.

— Ну что? — раздраженно вслух одернул он сам себя. — Опять все зря? И все другие зря. Ну и что? А ты как думал?

Чайник ничего не думал, и он, не дав ему вскипеть, выключил газ, пошел в спальню, сел на край кровати и медленно, ленивыми пальцами стал расшнуровывать ботинок.

Под утро он услышал во сне запах кофе, и ему сразу стало уютно и спокойно на душе. До чего это приятно — спать, чувствуя, что ты уже не один в пустой квартире. Сразу делается уютно, точно тебе, как в детстве, постельку постелили и заботливо подоткнули одеяльце. Спишь и во сне знаешь, что Юля варит кофе, мягко ходит по комнатам, осторожно ступая, и ждет, когда он проснется.

Спать было приятно, но мысль о том, что будет, когда он встанет, была тоже так приятна, что очень охотно он совсем пробудился от нетерпения.

Не раскрывая глаз, он улыбнулся, кашлянул и открыл глаза.

Дверь сейчас же чуть приотворилась, и в щелку любопытно просунулась шершавая морда с одним настороженным ухом.

Вопросительно присмотревшись, Прыжок убедился, что хозяин проснулся, и, без церемоний отпихнув дверь, упругой рысцой, как в цирке бегают по кругу дрессированные лошадки, вбежал в комнату. Очень довольный жизнью весельчак показывал всем видом, что он находится в прекрасном настроении. Ткнул носом лежащего в плечо, в руку, тщательно обнюхал ботинки, брюки и все углы в комнате, выясняя, все ли там в порядке.

Тогда и Юля окликнула отца из столовой.

Последнее время они с дочерью жили почти все время вдвоем.

Года два назад у Юлии Юрьевны, жены Владимира Семеновича, начало побаливать колено. Она стала иногда прихрамывать, жалобно похныкивать, потирая ногу. В поликлинике ей прописывали таблетки, потом какие-то «токи», которые как будто немножко помогали, но в обиход семейной жизни уже вошло новое явление: «мамино колено». Маму жалели очень искренне, но что поделаешь, у нее, бедняжки, было «ее колено», и не оставалось ничего другого, как примириться и свыкнуться с этим. Юлия-младшая к тому же вдруг без памяти влюбилась. Дело дошло до свадьбы, и мама, прихрамывая, пришла во Дворец бракосочетаний, где, к общему удивлению, вдруг расплакалась, что вышло немножко по-деревенски. Но через минуту она уже рассмеялась над собой, вытирая глаза, а после свадебного банкета в ресторане горячо поцеловала Андрея, погладила его по голове и тихонько шепнула на ухо, что главное — не надо обижать друг друга, или что-то в этом роде, чего тот, кажется, почти не расслышал и во всяком случае тут же позабыл.

А когда Юля вернулась домой из свадебного своего путешествия к морю, она узнала, что мать уже взяли в клинику на обследование, и очень скоро все поняли, что в доме началось несчастье.

С этого времени семья стала жить по другим законам. Отошло на задний план, отодвинулось, стало неважным все, кроме одного: беды, обрушившейся на мать. Все теперь делалось только для нее и ради нее. Катастрофа собственной любви к Андрею стала казаться Юле сначала как бы второстепенной, чужой, бесплотной. А спустя некоторое время даже постыдной для нее самой, пускай невольной участницы этой увеселительной свадебной поездки и безобразной истории в то время, как мать, стиснув зубы, мучилась от разрывающей ее боли.

Отношения в семье совершенно изменились. Семья, жившая по самым ординарным законам привязанности, бытовой заботы и нередко равнодушия, невнимания, забывчивости, — после того как обстоятельства объявили войну их обычному благополучию, стала жить по законам сострадания, жалости, бдительной любви, неусыпной заботы друг о друге.